***

Личный архив Павла Крусанова
Павел Крусанов

П. Беседин: Русский писатель — толкователь, мыслитель, инженер человеческих душ… А кто есть русский писатель сегодня?

П. Крусанов: В своё время Василий Розанов так ответил на этот вопрос: «Что такое «писатель»? Брошенные дети, забытая жена и тщеславие, тщеславие… Интересная фигура». По примеру Розанова я бы тоже не хотел вставать в позу мудрости, но поскольку интервью заявлено как серьёзное, деваться некуда. Тем более что отвечать на такой вопрос уже приходилось. По преимуществу именно литература (а не балет и не эстрада) своею силой, своим художественным колдовством создаёт тот культурный миф, с которым мы все в России себя отождествляем, который позволяет нам чувствовать свою исключительность, свою неравность остальному миру. А без того не быть счастью. Потому что без собственного яркого и могучего культурного мифа мы сиры, ничтожны, никчёмны, а это ощущение — главная язва, глодающая счастье человека. Не объём купли-продажи, не производство и потребление, не валовый продукт и рост благосостояния — культурный миф народа делает его жизнь осмысленной и достойной, позволяет одолеть беду не через личную измену, а через общее сверхусилие. Позволяет противостоять экспансии чужого культурного мифа, издавна ведущего с твоим тихое соперничество и всегда готового взять тебя себе в услужение.

Что мы во многом и наблюдаем…

И когда в моем присутствии мальчик Алексей называет себя Алексом, а мальчик Николай — Ником, я чувствую, что ковчег моего спасения под названием Русская Культура даёт течь. И в этой течи виноваты русские писатели, включая и меня, многогрешного. Потому что это мы не смогли навести победительный образ, вызвать и удержать тот великий мираж, перед которым в немом восторге замер бы остальной мир. И Джон в своих детских играх называл бы себя Ваней, а Линда — Алёнкой. Идёт состязание грёз, война соблазнов — не горячая, не холодная, не на жизнь, не на смерть — война на очарование. Быть зачарованным чужим культурным мифом в исторической перспективе — хуже смерти. Это добровольное рабство, рабство без принуждения. Когда чужой язык, чужая культура и чужой образ жизни начинают казаться более соблазнительными, чем твои собственные, — это и есть поглощение. И русский писатель — тот, кто этому поглощению противостоит.

В таком случае в чём заключалась миссия русской литературы? И справедливо ли говорить о её миссии сегодня?

Это и была миссия русской литературы — создание своего культурного мифа, способного очаровывать мир и противостоять очарованию чужого мифа. И наши предки прекрасно с этим справились. Русская литература настолько богата талантами, что даже авторы второго ряда (не я их туда определил), такие как Григорович, Гаршин, Пильняк, Артём Весёлый, способны составить славу любой европейской державы. С тех пор ничего не изменилось — эта же миссия лежит на русской литературе и сегодня. Потому что живая культура, не желающая покоиться в формалине музея истории, требует постоянного воспроизводства. Культура, как велосипед, — перестал крутить педали, и ты в формалине.

Иван Крамской. Дмитрий Григорович в 1876 году (фрагмент)

Говорили и говорят, что русская литература учила и научала своих читателей. Чему, если на самом деле так было? Можно ли говорить, что русская литература учит чему-то сегодня? Должна ли?

Раньше я полагал, что литература — прямая наследница магии. И если после прочтения стихотворения небеса не вздрагивают и к ногам поэта не спускается дракон, то перед нами не поэт, а плут и самозванец. Но потом пришло прозрение: талантливая литература — это заклятие, которое преображает мир не снаружи, а внутри нас. Преображает хотя бы на время. И пока действуют эти чары, мы поступаем и живем немного иначе, чем прежде, — лучше, чище. И качеством этой нашей новой жизни меняем в меру сил мир внешний. Потом, конечно, всё возвращается на круги своя, но дело сделано — мы изменили мир на свои пять копеек. Всё остальное — учение, воспитание — это, возможно, и корректно-правильные, но пустые слова. Есть собаки с врождённым нравом: хаски — добродушны, спаниели — ревнивы, ягдтерьеры — бесстрашны. Так и люди — каждый в свою породу — тоже рождаются с характером, прикрытым более или менее симпатичным лицом. И тут ничего не попишешь. Станешь натаскивать собаку поперёк натуры — поломаешь собаку. Попробуешь у человека исправить или воспитать характер — сломаешь человека.

А развлекать? Или в развлекательном контексте литература заранее уступила кино, сериалам, играм?

И развлекать тоже. Это литература умеет и может. Причём не в ущерб основной миссии. Признаться, ни над какими другими страницами я так не смеялся, как над первой главой «Бесов», описывающей подробности из биографии многочтимого Степана Трофимовича Верховенского. Что касается кино, сериалов и игр, то пусть в честной конкурентной борьбе каждый жанр заберёт себе свою аудиторию. Хотя зачастую человека хватает и на литературу, и на кино, и на сериалы. Говорю ответственно — я лично знаком с подобными универсалами. Да и сам не чужд экрана с движущимися картинками.

Вальтер Фирл. Наслаждение чтением

Как в России обстоят дела с экранизациями? Редкость ли это? Полезны ли экранизации для литературных произведений?

Экранизации литературных произведений в России — отнюдь не редкость. В Гатчине ежегодно проходит кинофестиваль «Литература и кино», посвящённый именно подобным вещам. Причём речь не только о классике — экранизируют Акунина, Пелевина, Сорокина, Алексея Иванова, Рубанова, Бояшова, Прилепина и т.д. О пользе экранизаций могу сказать лишь одно — это повод обратиться к первоисточнику. На мой взгляд, уже достаточно.

Насколько справедливо деление на все эти лагеря в русской литературе?

Русская литература всегда была разнообразна и разнонаправлена, имела и ангельский, и демонический лики. Гуманистические идеалы — это для средней школы. В русской литературе было место и Лермонтову с «Сашкой», и Чаадаеву с «Философическими письмами», тому же Розанову и Агееву — помните его «Роман с кокаином»? Или Барков, пушкинский «Домик в Коломне», сбежавший гоголевский Нос и «Лолита» это уже не русская литература? То же и теперь — есть эпические гуманисты-просветители, есть весёлые озорники и есть дидактичные моралисты. Вопрос только в блеске таланта. А в остальном всё по-прежнему — на смену оппозиции славянофилы–западники через противопоставление деревенщики–прогрессисты пришла оппозиция государственники–либералы. Найдите семь отличий.

Чем литература может быть интересна современному читателю в первую очередь?

Литература — это искусство, обременённое смыслами в большей степени, нежели музыка, живопись, хореография и даже кино. Именно этими смыслами она и может быть интересна. Но без художественного блеска самого текста заложенным в него смыслам — грош цена. Поэтому что стоит здесь первым в очереди, что вторым, а что третьим наверняка сказать нельзя. Просто чудо литературы включается не поочерёдно, а сразу, целиком, как радуга.

Джордж Бернард О'Нил. Приятное чтение (фрагмент). Вторая половина XIX века

Чего не хватает современной российской литературе?

Увлечённого читателя.

Интересна ли, на ваш взгляд, сегодня современная российская литература на Западе? Справедливо ли утверждение, что интерес к литературе во многом определяется ролью в мире страны, которую она представляет?

Вопрос хотелось бы рассмотреть шире. Литература и искусство в целом сегодня, увы, выходят из фокуса общественного интереса — они сместились в сторону, как маятник или качели. Процесс начался в конце нулевых. С чем связано — не знаю. Но именно в этом причина того обстоятельства, что литература остаётся без читателя — литература по-прежнему на тех качелях, а читатель уже смотрит в голубой экран с видом на последние новости. Сегодня в фокусе — политика. Наверное, существует какой-то невыявленный пока закон чередования общественных приоритетов: в шестидесятые стадионы собирали поэты, в восьмидесятые — рок-музыканты, сегодня главное в повестке — сорвавшийся с катушек мир. Политические новости сейчас вызывают те эмоции и те переживания, которые раньше искали в искусстве. С учётом сказанного, о каком интересе к русской литературе на Западе можно говорить? Как в старом анекдоте: «Не до грибов, Петька!» Тем более что русская культура там под санкциями и употребление её — неполиткорректно, токсично и незаконно. А политкорректность, как известно, — это лицемерие, добившееся статуса нравственного постулата. Лицемерие, демонстрирующее несуществующее уважение (не путать с благовоспитанностью) и претендующее на всеобщность. Побочный эффект: вызывает паралич рассудка.

Вы сказали, что в фокусе внимания — политика. Так вот, есть мнение, что некоторые русские литературные произведения — это своего рода национальные программы, доктрины, в чём-то идеологические тексты. Справедливо ли такое мнение?

Так и есть, но тут, как и во всяком изделии духа, важно соблюдать меру вещей. Искусство — такая область, в которой, если встаёт вопрос «или — или», эстетика всегда оказывается важнее этики и идеологии. В противном случае мы получим дидактику, в которой литература будет сидеть, как в клетке. Жизнь всегда разнообразнее и сложнее любых идеологических представлений на её счёт. И великие это, конечно, понимали.

Вы говорите, что литература уходит из фокуса общественного интереса. При этом, как по мне, пишут всё больше и больше. Что, на ваш взгляд, заставляет писать сегодня?

Ничего не скажу относительно «всё больше и больше», потому что не знаю, с чем сравнивать. По-моему, процент пишущих в каждом поколении примерно одинаков. Но ген авторствования, действительно, не даёт человеку покоя. Потому что люди по-прежнему верят, что книга — это единица хранения в вечности. А остаться в веках хочется каждому. На это претендует любое полуграмотное «я».

Анри Матисс. Натюрморт с книгами и свечой (фрагмент). 1890

А насколько важна традиция в русской литературе?

Я уже говорил, что русская литература разнообразна и разнонаправлена. Следовательно, она даёт нам в качестве образца целую сумму традиций. Здесь и готическая повесть (Гоголь), и сентиментальная (Карамзин), и психологический роман (Толстой), и роман идей (Достоевский), и роман воспитания (Гончаров), и антиутопия (Замятин). А если вспомним Леонида Андреева, Андрея Белого, Вагинова, Олешу, обэриутов… Русская литература сродни кошачьему племени — нет беспородных кошек, у каждого помоечного задрипыша найдётся благородная родня.

Когда я произношу эти словосочетания — «русский писатель», «русская литература», — есть ли в этом некий особенный, сакральный смысл?

Русская литература для меня — царство сияния и блеска. Даже если речь идёт о страшилках Гоголя и Андреева или окопной правде Курочкина и Некрасова. И живут в этом царстве могучие чародеи. Ведь писатели не люди, писатели — это их книги. Сказано неловко, но верно.

Можем ли мы говорить, что литература в некотором (или не в некотором, а в полном) смысле национальна? Что отличает русскую литературу в первую очередь?

Русскую литературу отличает высочайшая эстетическая планка в отношении чувства слова. Разумеется, русского слова. Стало быть, она национальна ровно в той степени, в какой национален сам русский язык: он — альфа и омега нашей литературной вселенной. Если я читаю книгу, слова которой мне понятны, но при этом я не могу купаться в её языке, как муха в арбузе, для меня это не русская литература и не литература вообще.

Анри Матисс. Читающая женщина (фрагмент). 1894

Какие, на ваш взгляд, главные темы русской литературы?

Человек. Человек во всех его противоречивых проявлениях — вот главная тема. Всё растёт отсюда, из человека — любовь, зависть, страх, ненависть, бесстрашие, предательство, самопожертвование, смерть.

А главный персонаж?

Главный в книге, разумеется, автор. В каждом человеке скрыт целый клубок различных «я», которые при определённых обстоятельствах высовывают нос наружу. Писатель зачастую распутывает этот клубок, вытягивая персонажей из самого себя, из своей придонной тьмы и выставляя напоказ. И вообще… Стиль — это не порядок слов, не ужимки, манерность и различные фокусы, а способ мыслить. В нашем случае — художественно мыслить. Способ мышления автора для меня — главный персонаж книги.

Мы были самой читающей нацией — и ей быть, очевидно, перестали. Это проблема? Если да, то как исправлять?

Я говорил уже, что сегодня искусство — в широком смысле — вышло из фокуса общественного интереса. Если бы мы знали природу этого явления, можно было бы говорить о каких-то рецептах исправления ситуации. При условии, что такая необходимость существует, в чём я не до конца уверен. Однако законы, приводящие в движение механизм общественного интереса и воодушевления (разумеется, это не пропаганда и не реклама), ещё ждут своего исследователя. Поэтому нам остаётся уповать на то, что ход времени естественным путём сам вправит этот вывих, и мы ещё застанем времена, «когда мужик не Блюхера и не милорда глупого — Белинского и Гоголя с базара понесёт».

Иван Крамской. За чтением. Портрет Софьи Николаевны Крамской, жены художника (фрагмент). 1869

И последний вопрос. Бумажная книга — это особая история? Или просто «носитель текста»? Её судьба в будущем?

Я вырос на бумажной книге. Для меня она — особое искусство сродни архитектуре. У книги есть фасад, парадный вход, нарядные комнаты, в которых уютно обживаешься. Я люблю бумажную книгу и до гробовой доски останусь ей верен. Однако ничего не попишешь, информационный носитель сменился. Сейчас бумажная книга переживает пору золотой осени, а после того, как букварь перенесут на планшет, она останется с нами как деталь интерьера. И то не во всех домах. Надеюсь, этой золотой осени на мой век хватит.