Главные люди современной русской литературы. Павел Крусанов

***

П. Беседин: Русский писатель — толкователь, мыслитель, инженер человеческих душ… А кто есть русский писатель сегодня?

П. Крусанов: В своё время Василий Розанов так ответил на этот вопрос: «Что такое «писатель»? Брошенные дети, забытая жена и тщеславие, тщеславие… Интересная фигура». По примеру Розанова я бы тоже не хотел вставать в позу мудрости, но поскольку интервью заявлено как серьёзное, деваться некуда. Тем более что отвечать на такой вопрос уже приходилось. По преимуществу именно литература (а не балет и не эстрада) своею силой, своим художественным колдовством создаёт тот культурный миф, с которым мы все в России себя отождествляем, который позволяет нам чувствовать свою исключительность, свою неравность остальному миру. А без того не быть счастью. Потому что без собственного яркого и могучего культурного мифа мы сиры, ничтожны, никчёмны, а это ощущение — главная язва, глодающая счастье человека. Не объём купли-продажи, не производство и потребление, не валовый продукт и рост благосостояния — культурный миф народа делает его жизнь осмысленной и достойной, позволяет одолеть беду не через личную измену, а через общее сверхусилие. Позволяет противостоять экспансии чужого культурного мифа, издавна ведущего с твоим тихое соперничество и всегда готового взять тебя себе в услужение.

Что мы во многом и наблюдаем…

И когда в моем присутствии мальчик Алексей называет себя Алексом, а мальчик Николай — Ником, я чувствую, что ковчег моего спасения под названием Русская Культура даёт течь. И в этой течи виноваты русские писатели, включая и меня, многогрешного. Потому что это мы не смогли навести победительный образ, вызвать и удержать тот великий мираж, перед которым в немом восторге замер бы остальной мир. И Джон в своих детских играх называл бы себя Ваней, а Линда — Алёнкой. Идёт состязание грёз, война соблазнов — не горячая, не холодная, не на жизнь, не на смерть — война на очарование. Быть зачарованным чужим культурным мифом в исторической перспективе — хуже смерти. Это добровольное рабство, рабство без принуждения. Когда чужой язык, чужая культура и чужой образ жизни начинают казаться более соблазнительными, чем твои собственные, — это и есть поглощение. И русский писатель — тот, кто этому поглощению противостоит.

В таком случае в чём заключалась миссия русской литературы? И справедливо ли говорить о её миссии сегодня?

Это и была миссия русской литературы — создание своего культурного мифа, способного очаровывать мир и противостоять очарованию чужого мифа. И наши предки прекрасно с этим справились. Русская литература настолько богата талантами, что даже авторы второго ряда (не я их туда определил), такие как Григорович, Гаршин, Пильняк, Артём Весёлый, способны составить славу любой европейской державы. С тех пор ничего не изменилось — эта же миссия лежит на русской литературе и сегодня. Потому что живая культура, не желающая покоиться в формалине музея истории, требует постоянного воспроизводства. Культура, как велосипед, — перестал крутить педали, и ты в формалине.

Говорили и говорят, что русская литература учила и научала своих читателей. Чему, если на самом деле так было? Можно ли говорить, что русская литература учит чему-то сегодня? Должна ли?

Раньше я полагал, что литература — прямая наследница магии. И если после прочтения стихотворения небеса не вздрагивают и к ногам поэта не спускается дракон, то перед нами не поэт, а плут и самозванец. Но потом пришло прозрение: талантливая литература — это заклятие, которое преображает мир не снаружи, а внутри нас. Преображает хотя бы на время. И пока действуют эти чары, мы поступаем и живем немного иначе, чем прежде, — лучше, чище. И качеством этой нашей новой жизни меняем в меру сил мир внешний. Потом, конечно, всё возвращается на круги своя, но дело сделано — мы изменили мир на свои пять копеек. Всё остальное — учение, воспитание — это, возможно, и корректно-правильные, но пустые слова. Есть собаки с врождённым нравом: хаски — добродушны, спаниели — ревнивы, ягдтерьеры — бесстрашны. Так и люди — каждый в свою породу — тоже рождаются с характером, прикрытым более или менее симпатичным лицом. И тут ничего не попишешь. Станешь натаскивать собаку поперёк натуры — поломаешь собаку. Попробуешь у человека исправить или воспитать характер — сломаешь человека.

А развлекать? Или в развлекательном контексте литература заранее уступила кино, сериалам, играм?

И развлекать тоже. Это литература умеет и может. Причём не в ущерб основной миссии. Признаться, ни над какими другими страницами я так не смеялся, как над первой главой «Бесов», описывающей подробности из биографии многочтимого Степана Трофимовича Верховенского. Что касается кино, сериалов и игр, то пусть в честной конкурентной борьбе каждый жанр заберёт себе свою аудиторию. Хотя зачастую человека хватает и на литературу, и на кино, и на сериалы. Говорю ответственно — я лично знаком с подобными универсалами. Да и сам не чужд экрана с движущимися картинками.

Как в России обстоят дела с экранизациями? Редкость ли это? Полезны ли экранизации для литературных произведений?

Экранизации литературных произведений в России — отнюдь не редкость. В Гатчине ежегодно проходит кинофестиваль «Литература и кино», посвящённый именно подобным вещам. Причём речь не только о классике — экранизируют Акунина, Пелевина, Сорокина, Алексея Иванова, Рубанова, Бояшова, Прилепина и т.д. О пользе экранизаций могу сказать лишь одно — это повод обратиться к первоисточнику. На мой взгляд, уже достаточно.

Насколько справедливо деление на все эти лагеря в русской литературе?

Русская литература всегда была разнообразна и разнонаправлена, имела и ангельский, и демонический лики. Гуманистические идеалы — это для средней школы. В русской литературе было место и Лермонтову с «Сашкой», и Чаадаеву с «Философическими письмами», тому же Розанову и Агееву — помните его «Роман с кокаином»? Или Барков, пушкинский «Домик в Коломне», сбежавший гоголевский Нос и «Лолита» это уже не русская литература? То же и теперь — есть эпические гуманисты-просветители, есть весёлые озорники и есть дидактичные моралисты. Вопрос только в блеске таланта. А в остальном всё по-прежнему — на смену оппозиции славянофилы–западники через противопоставление деревенщики–прогрессисты пришла оппозиция государственники–либералы. Найдите семь отличий.

Чем литература может быть интересна современному читателю в первую очередь?

Литература — это искусство, обременённое смыслами в большей степени, нежели музыка, живопись, хореография и даже кино. Именно этими смыслами она и может быть интересна. Но без художественного блеска самого текста заложенным в него смыслам — грош цена. Поэтому что стоит здесь первым в очереди, что вторым, а что третьим наверняка сказать нельзя. Просто чудо литературы включается не поочерёдно, а сразу, целиком, как радуга.

Чего не хватает современной российской литературе?

Увлечённого читателя.

Интересна ли, на ваш взгляд, сегодня современная российская литература на Западе? Справедливо ли утверждение, что интерес к литературе во многом определяется ролью в мире страны, которую она представляет?

Вопрос хотелось бы рассмотреть шире. Литература и искусство в целом сегодня, увы, выходят из фокуса общественного интереса — они сместились в сторону, как маятник или качели. Процесс начался в конце нулевых. С чем связано — не знаю. Но именно в этом причина того обстоятельства, что литература остаётся без читателя — литература по-прежнему на тех качелях, а читатель уже смотрит в голубой экран с видом на последние новости. Сегодня в фокусе — политика. Наверное, существует какой-то невыявленный пока закон чередования общественных приоритетов: в шестидесятые стадионы собирали поэты, в восьмидесятые — рок-музыканты, сегодня главное в повестке — сорвавшийся с катушек мир. Политические новости сейчас вызывают те эмоции и те переживания, которые раньше искали в искусстве. С учётом сказанного, о каком интересе к русской литературе на Западе можно говорить? Как в старом анекдоте: «Не до грибов, Петька!» Тем более что русская культура там под санкциями и употребление её — неполиткорректно, токсично и незаконно. А политкорректность, как известно, — это лицемерие, добившееся статуса нравственного постулата. Лицемерие, демонстрирующее несуществующее уважение (не путать с благовоспитанностью) и претендующее на всеобщность. Побочный эффект: вызывает паралич рассудка.

Вы сказали, что в фокусе внимания — политика. Так вот, есть мнение, что некоторые русские литературные произведения — это своего рода национальные программы, доктрины, в чём-то идеологические тексты. Справедливо ли такое мнение?

Так и есть, но тут, как и во всяком изделии духа, важно соблюдать меру вещей. Искусство — такая область, в которой, если встаёт вопрос «или — или», эстетика всегда оказывается важнее этики и идеологии. В противном случае мы получим дидактику, в которой литература будет сидеть, как в клетке. Жизнь всегда разнообразнее и сложнее любых идеологических представлений на её счёт. И великие это, конечно, понимали.

Вы говорите, что литература уходит из фокуса общественного интереса. При этом, как по мне, пишут всё больше и больше. Что, на ваш взгляд, заставляет писать сегодня?

Ничего не скажу относительно «всё больше и больше», потому что не знаю, с чем сравнивать. По-моему, процент пишущих в каждом поколении примерно одинаков. Но ген авторствования, действительно, не даёт человеку покоя. Потому что люди по-прежнему верят, что книга — это единица хранения в вечности. А остаться в веках хочется каждому. На это претендует любое полуграмотное «я».

А насколько важна традиция в русской литературе?

Я уже говорил, что русская литература разнообразна и разнонаправлена. Следовательно, она даёт нам в качестве образца целую сумму традиций. Здесь и готическая повесть (Гоголь), и сентиментальная (Карамзин), и психологический роман (Толстой), и роман идей (Достоевский), и роман воспитания (Гончаров), и антиутопия (Замятин). А если вспомним Леонида Андреева, Андрея Белого, Вагинова, Олешу, обэриутов… Русская литература сродни кошачьему племени — нет беспородных кошек, у каждого помоечного задрипыша найдётся благородная родня.

Когда я произношу эти словосочетания — «русский писатель», «русская литература», — есть ли в этом некий особенный, сакральный смысл?

Русская литература для меня — царство сияния и блеска. Даже если речь идёт о страшилках Гоголя и Андреева или окопной правде Курочкина и Некрасова. И живут в этом царстве могучие чародеи. Ведь писатели не люди, писатели — это их книги. Сказано неловко, но верно.

Можем ли мы говорить, что литература в некотором (или не в некотором, а в полном) смысле национальна? Что отличает русскую литературу в первую очередь?

Русскую литературу отличает высочайшая эстетическая планка в отношении чувства слова. Разумеется, русского слова. Стало быть, она национальна ровно в той степени, в какой национален сам русский язык: он — альфа и омега нашей литературной вселенной. Если я читаю книгу, слова которой мне понятны, но при этом я не могу купаться в её языке, как муха в арбузе, для меня это не русская литература и не литература вообще.

Какие, на ваш взгляд, главные темы русской литературы?

Человек. Человек во всех его противоречивых проявлениях — вот главная тема. Всё растёт отсюда, из человека — любовь, зависть, страх, ненависть, бесстрашие, предательство, самопожертвование, смерть.

А главный персонаж?

Главный в книге, разумеется, автор. В каждом человеке скрыт целый клубок различных «я», которые при определённых обстоятельствах высовывают нос наружу. Писатель зачастую распутывает этот клубок, вытягивая персонажей из самого себя, из своей придонной тьмы и выставляя напоказ. И вообще… Стиль — это не порядок слов, не ужимки, манерность и различные фокусы, а способ мыслить. В нашем случае — художественно мыслить. Способ мышления автора для меня — главный персонаж книги.

Мы были самой читающей нацией — и ей быть, очевидно, перестали. Это проблема? Если да, то как исправлять?

Я говорил уже, что сегодня искусство — в широком смысле — вышло из фокуса общественного интереса. Если бы мы знали природу этого явления, можно было бы говорить о каких-то рецептах исправления ситуации. При условии, что такая необходимость существует, в чём я не до конца уверен. Однако законы, приводящие в движение механизм общественного интереса и воодушевления (разумеется, это не пропаганда и не реклама), ещё ждут своего исследователя. Поэтому нам остаётся уповать на то, что ход времени естественным путём сам вправит этот вывих, и мы ещё застанем времена, «когда мужик не Блюхера и не милорда глупого — Белинского и Гоголя с базара понесёт».

И последний вопрос. Бумажная книга — это особая история? Или просто «носитель текста»? Её судьба в будущем?

Я вырос на бумажной книге. Для меня она — особое искусство сродни архитектуре. У книги есть фасад, парадный вход, нарядные комнаты, в которых уютно обживаешься. Я люблю бумажную книгу и до гробовой доски останусь ей верен. Однако ничего не попишешь, информационный носитель сменился. Сейчас бумажная книга переживает пору золотой осени, а после того, как букварь перенесут на планшет, она останется с нами как деталь интерьера. И то не во всех домах. Надеюсь, этой золотой осени на мой век хватит.