Средний класс в России: стратегический ориентир или вредный миф?
***
Хадас Вайс. Мы никогда не были средним классом. М: Изд. дом Высшей школы экономики, 2021
Средний класс долгое время был мерилом успеха для индивида, государства и капиталистической системы в целом. Войти в средний класс означало приобщиться к благам современного уровня жизни, гарантированного развития, понятного и светлого будущего. Увеличить долю среднего класса значило обеспечить страну стабильностью и порядком. Наконец, средний класс выступал чем-то синонимичным обещаниям капитализма вообще: свободной, благополучной жизни, без классовой борьбы, в которой личные качества и усилия всегда окупаются.
Символично, что найти подобную благословенную группу в реальности стало непосильной задачей. Какие бы критерии ни применялись, от структуры потребления до самоощущения, выделенный «средний класс» каждый раз оказывался далёким от идеала: хрупким, непостоянным, борющимся за выживание, обременённым растущими долгами, лишённым чувства общности. Неслучайно этим группам приписываются протесты (например, в арабском мире), результаты которых оказываются скорее протекционистскими и авторитарными, чем либерально-демократическими (хотя авторы вроде Фрэнсиса Фукуямы утверждали, будто виной тому вынужденный союз с тёмными массами). «Снова великая Америка» Дональда Трампа противопоставляла подобных разочарованных людей бедным «получателям пособий», намекая на возрождение капиталистической мечты под сильным руководством. Сама эта риторическая смесь свободного рынка и протекционизма, поддержки банков и борьбы с «истеблишментом», нетерпимости и «власти народа», реваншизма и консерватизма хорошо показывает состояние средних слоёв.
Так на кого или на что мы ориентируемся, подчёркивая важность «среднего класса»? Какие реальные интересы обслуживает этот размытый концепт? Дать ответ пытается немецкий антрополог Хадас Вайс в книге «Мы никогда не были средним классом». Автор утверждает, что популярность понятия «средний класс» росла по мере того, как западный пролетариат получал доступ к разнообразной частной собственности: жилищу, дипломам, автомобилям, ценным бумагам, страховке. Если раньше люди должны были постоянно продавать свой труд ради обеспечения текущих потребностей, то теперь им открывалась буржуазная перспектива инвестиций — вкладывания усилий в активы, стоимость которых будет как минимум долгое время сохраняться, а то и постоянно расти. Предельной мечтой было, конечно, сократить или даже полностью отказаться от наёмной работы в пользу жизни на ренту (можно вспомнить образ европейских пенсионеров, путешествующих и наслаждающихся жизнью).
К началу ХХ века марксисты подробно описали противоречия мелкой буржуазии — нестабильного слоя, как бы промежуточного между пролетариатом и крупным капиталом, уже «закусившего» капиталистических благ, но находящегося под постоянной угрозой опуститься на дно из-за конкуренции с большими фирмами. Схожесть рассуждений Вайс бросается в глаза, однако она пишет о гораздо более широкой и разнородной группе, в основном имеющей не маленький свечной заводик или магазин, а гораздо менее гибкий и ценный актив вроде дома или купленных пенсионным фондом облигаций.
Автор показывает, что после Второй мировой войны западным социальным государствам удавалось поддерживать возврат на такие инвестиции. Дипломы гарантировали карьеру, недвижимость росла в цене, пенсии и ценные бумаги позволяли сохранять достойный уровень жизни в старости. Казалось, будто всё это — лишь первый шаг в новую жизнь, где экономия, переработки и грамотные вложения денег обеспечат путь от наёмного работника в мелкую буржуазию и далее. Противостояние классов уступило место «меритократии» и планированию личной судьбы; рынок выглядел не механизмом жестокой эксплуатации, а полем возможностей. Вайс полагает даже, будто идея инвестирования в будущее детей (ради которой стоит жить аскетично и убиваться на работе) смогла заменить веру в загробный мир.
Однако система не может функционировать без наёмных работников. Вайс доказывает, что большинство людей также не мыслят капиталистическими категориями вроде самовозрастающей стоимости, вместо этого стремясь к некоему конечному уровню благосостояния, защищённости, уверенности (по сути, к выходу из рыночной гонки!). Мало кто реально отслеживает соотношение временных или денежных инвестиций в собственность (диплом, жильё) и её текущей цены. Люди берут невыгодную долгую ипотеку, так как им просто нужен дом, а не возрастание капитала. Впрочем, автор проводит здесь параллель с крупным бизнесом: в конечном счёте его мечта — создать монополию и запретить конкуренцию, то есть увековечить прибыли, даже ценой невозможности повышать их дальше (ведь, по идее, конкуренция и рыночная нестабильность обеспечивают этот прогресс).
Короче говоря, стабильная частная собственность входит в противоречие с движущей силой капитализма — бесконечным возрастанием стоимости, то есть собственно капиталом. Воспрепятствовать этому, по мнению Вайс, смогли неолиберальные реформы и освобождение финансового сектора. Без вмешательства государства ценность накопленной людьми собственности стала крайне нестабильной. Недвижимость, пенсионные накопления, страховки и т.д. вернули на рынок с помощью доступных кредитов и новых финансовых инструментов: кризис 2008 года показал, как цена всех этих активов может раздуваться, а затем в одночасье падать. Люди склонны считать частную собственность какой-то абсолютной ценностью, особенно если она материальна (в доме можно жить, учёная степень окутана аурой престижа).
Проблема в том, что на самом деле цена определяется невидимым и неподконтрольным индивиду рынком: жильё может однажды оказаться дешевле, чем взятая на него ипотека, при этом траты на его обслуживание и ремонт станут непосильными. Диплом, сегодня открывающий все двери, из-за смены конъюнктуры завтра будет горьким напоминанием о впустую потраченном времени и упущенных возможностях (что десятилетиями поднимает студентов на протесты по всему миру). Дэвид Харви заметил, что частью капиталистических циклов всегда было обесценивание и физическое разрушение созданных активов; с неолиберальным поворотом и глобализацией этот негативный момент стал действовать постоянно, обрушивая экономики то одной страны, то другой (а затем привлекая инвесторов на их перестройку — как утверждал аналитик Ручир Шарма уже в XXI веке). Сверхприбыльность финансовых спекуляций задрала планку для капитала вообще, что вылилось в давление со стороны акционеров на реальные предприятия — то есть, как показывала Мариана Маццукато, в их краткосрочное разграбление и перепродажу вместо долгосрочного развития. Автор же указывает, что мелкая собственность (массовые инвестиции) становится частью того же процесса — то есть заведомо проигрышной гонки за прибыльностью, в которой без постоянного кредитования, страхования, реструктуризации и иных манипуляций не могут выжить даже крупнейшие корпорации.
Вайс также подчёркивает, что ценность активов при капитализме обычно зависит от их эксклюзивности, привилегированности: если все пойдут получать престижную специальность, то стоимость обучения станет возрастать (по крайней мере, при ограничении предложения), а зарплаты обученных работников — падать. Автор разбирает ряд примеров в сфере недвижимости и образования, когда «первое поколение» среднего класса, поначалу объединяющееся ради более эффективных совместных инвестиций, впоследствии начинает ожесточённо защищать достигнутые привилегии от новых желающих и даже друг от друга, боясь, что ценность их собственности упадёт, и инвестиции не окупятся. И всё равно уже дети «первого поколения» обнаруживают, что недвижимость, специальности, статус и культура их отцов больше не котируются на рынке: потомки смельчаков, приехавших из столицы на фронтир, возвращаются строить карьеру в столицу.
Поскольку первопроходцы всю свою жизнь приносили жертвы ради «будущего детей», то такой поворот переживается семьями как глубокая личная трагедия, а не просто как неудачное бизнес-решение. Хуже того: в книге отмечается, что и в развитых, и в передовых развивающихся странах молодёжи приходится всё равно прибегать к материальной помощи родителей и ближайших родственников, чтобы потянуть кредиты и не отстать в гонке «инвестирования». Так, 87% израильских родителей помогает своим взрослым (и даже имеющим собственные семьи) детям с регулярными и разовыми платежами.
Приводимые Вайс исследования протестных движений в США и Израиле демонстрируют, что хрупкость объединений переносится и в политику. Граждане организуются в попытке повлиять на крупные проблемы, вроде поставки оружия другим странам или строительства мусоросжигательных заводов, но вскоре группы начинают разъедаться недоверием к мотивации друг друга и остальных людей, ощущением, что усилия не дают достаточной отдачи и т.п. Передовые активисты переходят на более локальный уровень, к узким инициативам — которые оказываются гораздо более успешными, но уже не стараются расшириться. Обычно всё оканчивается проектами, взывающими скорее к личной ответственности (перед местными производителями, экологией и т.д.), чем к коллективному действию, опирающимися на помощь государства и спонсорство бизнеса. Интересно, что именно это развитие событий считают важнейшей проблемой авторы, анализирующие городские гражданские объединения (urban commons) по всему миру.
Итого, проблематичность понятия «средний класс» отражает более фундаментальное несовпадение человеческих целей (устроенность, безопасность, выход из гонки за прибылью) и средств капиталистической системы (накопление капитала, ускоряющееся и бесконечное нарастание стоимости). Перспектива владения собственностью побуждает работника трудиться сильнее, чем нужно здесь и сейчас (а порой и за меньшую плату) в надежде на отложенную награду. Однако все его усилия не конвертируются в абсолютную, стабильную ценность, а возвращаются на рынок, становятся основой финансовой игры: «благо», деривативы позволяют получать прибыль даже от падения стоимости реального актива. Граждане втягиваются в нескончаемую гонку против обесценивания любых добытых активов, сталкивающую их между собой как конкурентов.
Один из главных выводов Вайс — что недостаточно просто более равномерно распределить богатство, необходимо изменить механизм его воспроизводства (и обесценивания), действующий против большинства. Но подобно тому, как революции не делают совсем нищие трудящиеся, целиком занятые выживанием, так и повлиять на систему не могут люди, вынужденные все силы кидать на поддержание ценности своей собственности и своих скудных, относительных, кратковременных привилегий. Как возможность отыграться в казино, перспектива всё-таки завладеть «хорошим» активом движет даже обедневшими гражданами, причисляющими себя в опросах к «среднему классу».
Сегодня описанные противоречия обостряются, эксперты бьют тревогу об убывании среднего класса (особенно в развитых странах), люди перестают верить в пенсионные накопления, пузыри недвижимости, банковские вклады, пользу высшего образования. Хотя левые авторы зачастую критикуют «обывательские» цели тех, кто хотел бы стать «средним классом», — даже эти узкие требования не выполняются. Вайс утверждает, что они никогда и не выполнялись, существуя лишь на уровне обещаний, идеологии, надежд. Какое-то время они по крайней мере казались вероятными (чем пользуются политики и апологеты капитализма), но тем сильнее неизбежное разочарование. Растущие симпатии к социалистам (да и правым популистам) на Западе, особенно среди молодёжи (вступающей в новый, ещё более жёсткий раунд гонки), подтверждают эту логику.
В России ситуация сложнее: переход к капитализму произошёл не так давно, спады сменялись какой-никакой стабилизацией. Однако уже в самом начале, в 90-е, произошло и обесценивание накоплений, и несправедливый передел собственности. Если, в терминах Вайс, на Западе социал-демократы смогли перегнать коммунистов, то мы оказались в ситуации упадка и тех, и других. «Средний класс» кажется нам издевательски далёкой перспективой. Запрос на стабильность касается скорее текущего момента, чем будущей сохранности добытых привилегий. С другой стороны, если капитализм пережил коммунистический вызов за счёт описанных Вайс обещаний, в России сложно уже будет разыграть эту карту (вспомнить хоть пенсионную реформу). Мы ещё не определились, в какое будущее верим (и какие варианты вообще возможны); потому происходящее с мировыми «средними классами», то есть с этой общекапиталистической мечтой, представляет для нас сегодня практический интерес.