Сможет ли Евросоюз построить капитализм «с человеческим лицом»‎?

Пока крупный бизнес занимается тем, чем и должен заниматься бизнес, — максимизацией прибыли и минимизацией издержек, выбиванием себе прав и привилегий, лоббированием и коррупцией, — люди вокруг продолжают выдумывать схемы «примирения» со сложившейся ситуацией.

Конечно, высказываются и крайние мнения: либертарианство требует предельной «свободы частной инициативы», коммунисты — диктатуры угнетённого большинства над кучкой миллиардеров. Однако большинство политиков, экономистов, философов занимают «мудрую» позицию где-то посередине: «и нашим, и вашим», борьбы с неравенством без смены всей системы, иначе говоря — с согласия крупного бизнеса.

Помимо пропагандистов и конъюнктурщиков, у этой точки зрения есть и искренние сторонники. Профессор Оксфордского университета Энтони Аткинсон, изложивший свои взгляды в книге «Неравенство. Как с ним быть?», относится к последней категории. Неловко оправдываясь за умолчание «политической» стороны вопроса, автор педантично доказывает: равенство и справедливость не являются препятствием для экономического роста даже в капиталистической модели; вся проблема — в доброй воле политиков и бизнесменов. И тем самым (нельзя даже сказать, что сам того не осознавая) Аткинсон приводит читателя к радикальной мысли: капиталисты просто не хотят «примиряться» с народным большинством; проблема неравенства — не экономическая, а политическая.

В этом — парадоксальная заслуга анализа и моделирования, проведенных профессором. Если объективных препятствий к построению справедливой системы нет, значит единственное препятствие — злая воля «богатеев» и власть имущих! Поэтому к построениям Аткинсона стоит отнестись серьёзно.

В основном в книге профессор нападает на несколько «аксиом» сторонников свободного капитализма. Первая — что рынок всегда достигает оптимального, максимально эффективного решения. Аткинсон утверждает, что эта идея хорошо работает в учебниках, рассматривающих абстрактные, примитивные и идеальные системы. Но она сразу же даёт сбой в реальности, в которой всегда действует огромное множество факторов и групп людей с самыми разными интересами, поведение которых порою предсказать просто невозможно.

К примеру, в «чистой» теории повышение минимальной оплаты труда должно линейно уменьшать спрос на рабочую силу (со стороны нанимателя, у которого увеличиваются траты) и повышать её предложение (со стороны работников, которым выгоднее устраиваться на работу). Экономист рисует две прямые, спроса и предложения, которые пересекаются в одной точке — оптимуме. Однако если мы введём в рассмотрение второй фактор, выход на пенсию, — то прямая предложения уже становится кривой: при низких зарплатах люди вынуждены продолжать трудиться и не выходят на пенсию, т. е. предложение увеличивается; при средних — пенсионеры уходят с рынка труда и предложение падает; при высоких — всё-таки остаются работать и предложение вновь растёт. Точек пересечений, т. е. оптимальных состояний системы теперь три! И то, какую из них система «выберет» — зависит целиком от человеческой воли.

К тому же, рынок в принципе не может действовать максимально эффективно. Продавцы задирают цены не до точки «оптимума», а до туда, до куда им это позволяют покупатели. Если продавец — монополист, то он может повышать цену вообще сколько угодно. А капитализм ещё к началу ХХ века, во времена «Империализма» Ленина, был весьма далёк от чистой конкуренции. Цена, таким образом, становится во многом вопросом политическим, зависящим от силы условных профсоюзов и того, в чьих интересах принимают законы правительства.

Даже в «чистом» виде капиталист пытается максимизировать свою прибыль, что совсем не всегда означает максимальную эффективность для общества. Например, два продавца мороженного на пляже скорее всего «скучатся» в его центре, надеясь отвоевать себе самое «вкусное» и людное место, разорив конкурента, чем равномерно рассредоточатся по пляжной территории.

Вторая аксиома, связанная с первой, что меры социальной помощи и государственного регулирования разрушат «здоровую» рыночную экономику или по крайней мере приведут к уменьшению темпов её роста. Аткинсон подчёркивает, что социальные программы — не просто «подарок» обществу, приносящий ему только моральное облегчение. При вдумчивом применении это ещё и важный механизм развития экономики.

Например, в странах с недостаточно широкой социальной помощью возникает «ловушка бедности». Допустим, что человек, жизнь которого зависит от государственных пособий, хочет выбраться из нищеты. Он находит себе вторую работу — но дополнительный доход от неё лишает человека пособия, и его уровень жизни «обрушивается» обратно до состояния бедняка. Если в этой ситуации облегчить условия получения выплат, «растянуть» их более плавно на большую категорию граждан, — то это добавит им мотивации к тяжкому труду. В итоге дополнительные расходы на пособия компенсируются выходом многих людей из «ловушки».

Сама история показывает, что нету связи между развитыми социальными программами и ростом национальной экономики: результат скорее зависит от того, насколько проработаны меры социальной поддержки, и насколько сильна в стране роль профсоюзов и других народных организаций, способных отстоять интересы широких слоёв. Здесь интересно следующее замечание Аткинсона: в анализе социальной помощи многие экономисты забывают, что в ряде стран этой цели служат не государственные структуры, а частные фонды, возникшие из экономической и политической необходимости. На самом деле, пособия и пенсии гораздо шире распространены, чем может показаться из заявлений учёных «либертарианского» толка.

В целом Аткинсон предлагает комплексную программу государственного социального обеспечения, состоящую из 15 пунктов и ряда «опциональных» предложений. Он даже проводит моделирование возможных результатов от этой программы в целом и от каждого её пункта по отдельности — основываясь на подробной статистике британских домохозяйств. Фактически, профессор собирает весь положительный опыт двух последних веков, немного корректируя его под современные реалии (например, распространение неполного трудоустройства и фактор глобальной экономики).

В основном предложения Аткинсона очевидны, но есть и нетривиальные моменты: например, он считает, что пособия на детей должны быть большими и выплачиваться на любого ребёнка. Более того, профессор отстаивает идеи «стартового капитала», выплачиваемого по достижению 18-летнего возраста, и гарантированной платы каждому гражданину (по принципу участия хотя бы в общественной жизни). Аткинсон аргументирует это, в частности, тем, что в бедных семьях (в отличие от богатых!) происходит сильное размывание накоплений: условно говоря, если отец владеет одной квартирой — то его трём сыновьям по квартире уже никак не достанется, и их уровень жизни будет значительно ниже. При том, что общественное богатство при капитализме действительно растёт — но уходит маленькому проценту наверху пирамиды.

Заканчивает свою книгу Аткинсон на позитивной ноте: мол, проблема неравенства становится по всему миру совсем уж очевидной, и всевозможные международные организации уже внесли её в свои повестки. Решить её — технически возможно, а значит и нужно.

Правда, первая часть книги посвящена профессором причинам роста этого самого неравенства. Оказывается, что до 1970-х —1980-х годов во многих странах существовали социальные программы, причём далеко не самые неэффективные, но потом к власти пришли «консервативные» политики, которые «просто» это всё отменили. А заодно — приняли законы против профсоюзов, ущемляющие права рабочих и т. д.

Этот вопиющий казус Аткинсон никак не разъясняет. Он неохотно признаёт в появлении социальных программ роль социалистических движений и недовольство среди населения, но намекает, что это всё же некое «внутреннее» решение капиталистов. Неслучайно для Аткинсона раз за разом важным аргументом становится этика и «ощущение несправедливости». Однако если социальное государство однажды уже было свёрнуто, почему к нему должны вернуться вновь? Почему «консервативный» курс не должен просто продолжиться? Кто должен его переломить?

Более того, если сама экономическая модель Аткинсона подразумевает, что многие вопросы решаются не «рынком», не необходимостью, заложенной в экономику, а человеческими волям — как после этого можно отодвигать политический вопрос на второй план?

Профессор пытается убедить капиталистов, что если они «поделятся» своим доходом, то им будет «совсем не больно», зато они получат «стабильность» режима и удовлетворят своё этическое чувство. Однако Аткинсон забывает, что «примирять» имеет смысл только две стороны, готовые к бою; если же одна из сторон отсутствует, или очень слаба — зачем победителю с ней «примиряться»?

Но если у нас идёт борьба (очевидно, классовая), то возможно ли в ней действительное «примирение»? Будет ли оно стабильно, или сойдёт только за краткую передышку перед решительным боем? Не закончится ли классовая война просто диктатурой одной из сторон — крупного бизнеса или наёмных работников, — при которой все эти «примирительные» построения уже не будут нужны?

Не является ли утопией даже не схема, предложенная профессором, а сама ситуация, в которой эта весьма правдоподобная схема могла бы кого-то устроить, иначе говоря — понадобиться?

Этот вопрос так и остаётся открытым. Впрочем, если мир когда-нибудь достигнет равновесия сил — у него будет схема, от которой можно будет оттолкнуться. В ином случае, работа Аткинсона лишь подчёркивает: нежелание капиталистов идти на уступки — это именно нежелание, проявление силы и борьбы, а не какая-то непреодолимая объективная ситуация.