Россия и Китай соединяют Средний Восток с Азиатско-Тихоокеанским регионом

Интересная и многозначительная ситуация складывается на просторах Азиатского региона, где впору говорить о том, что происходит взаимное расширение Ближнего и Среднего Востока и АТР с их объединением в один южно-континентальный «макрорегион».

Собственно, наличие на этом пространстве своеобразной «оси», интересы участников которой соединяет пресловутая «ядерная» тема, и раньше было «секретом Полишинеля». Сейчас же на фоне переговоров США и КНДР, ведущихся при посредничестве Китая, Южной Кореи и России, обструкции, которой подвергается Саудовская Аравия за убийство Джемаля Хашогги, российско-турецко-иранского сближения, кризиса в Израиле и приближающегося вывода американских контингентов из Сирии и Афганистана, тема «оси» стала публично обсуждаемой.

Причем противоречия, существующие по разные ее стороны между Индией и Китаем, а также между Ираном и Саудовской Аравией, проекциями которых соответственно являются перманентный индийско-пакистанский конфликт и военное противостояние в Йемене, не находящие разрешения на региональном уровне, смягчаются помещением их в такой вот расширенный макрорегиональный контекст. Это позволяет если не «перехватить» управление этими конфликтами у США и глобальных институтов, то очень существенно помешать их планам, спутав карты и нарисовав подрывающие их альтернативные сценарии.

В основных конфликтах внутри этой четверки происходит укрупнение масштабов и образуются перекрестные связи. И сама известная специалистам ядерная «ось», соединяющая векторы из Тегерана и Эр-Рияда на Исламабад, и далее, через Китай, тянущаяся в Пхеньян, не только получает «конверсионное» измерение «Пояса и пути», но и на этой основе превращается в некий альянс, альтернативный инструментам влияния Запада.

Прежде всего это происходит усилиями российской и китайской дипломатии. О быстром и тесном сближении Москвы, Тегерана и Анкары, основой которого становится их все более открытое противостояние США в Сирии, сказано и написано уже немало. Перманентная фронда Турции с американцами здесь особенно показательна тем, что связи с Россией и Ираном динамично развиваются на фоне конфронтации Вашингтона с Москвой и Тегераном. Взят курс и на вбивание клина между США и ЕС, о чем говорит очередное заявление турецких властей о стремлении в ЕС.

В условиях намечающегося раскола Старого и Нового Света, а также игры на этих противоречиях, которую ведут Китай и Россия, вполне уместны предположения о координации восточного фланга евразийской «оси» с западным. Результаты не заставляют себя ждать. Предстоящий уход США из Сирии и Афганистана, пусть, возможно, и неполный, но знаковый, ибо он означает геополитическое отступление. Действий одной только России для этого было бы, скорее всего, недостаточно. Отход Вашингтона с казавшихся незыблемыми ближне‑ и средневосточных позиций — это результат именно региональной и макрорегиональной консолидации основных евразийских игроков.

Другой результат — обострение внутренней обстановки в Израиле, которую пока рано комментировать. Нужно дождаться развития событий, которые пока идут в выгодном для нас направлении, которое маргинализирует правящую группировку во главе с Биньямином Нетаньяху. И готовит завершение его сложного, мягко говоря, для нашей страны правления.

Но еще более интересные события происходят в восточном секторе «оси», где, несмотря на всеобщее внимание к переговорам Ким Чен Ына с Дональдом Трампом, важнейшую роль начинает играть Китай. Пекин резко, в разы, активизировал интенсивность своих внешнеполитических контактов не только на европейском направлении, что замечается всеми, но и на других «театрах большой политики», в частности на иранском и саудовском направлениях.

Относительно «дальняя» предыстория вопроса такова, что в постсоветские годы в Китае начали постепенно, шаг за шагом, продвигать политику противодействия западному давлению с помощью укрепления потенциала соседних и не только соседних стран. В условиях остроты противостояния в ближневосточном регионе, а также фактического ядерного статуса Израиля, потенциал которого экс-президент США Джеймс Картер оценил в 150 боеголовок, из которых несколько десятков — «сверхмощных», официальное появление вблизи Земли Обетованной других ядерных держав было невозможно.

Имелся реальный риск спровоцировать верхушку еврейского государства на непредсказуемые авантюры. Пример: наступление египетских войск на Синайском полуострове в Арабо-израильской войне 1973 года, когда Тель-Авив едва не применил «оружие Судного дня». Поэтому центры ядерных разработок, в которых Китай, получивший значительную часть соответствующих технологий в свое время из Советского Союза, были вынесены подальше от Средиземноморья.

Центром стал Пакистан, удобный во всех отношениях. И тем, что отвлекает на себя роль «первой скрипки» в противостоянии с Индией (в самом Китае считают собственный выход «на острие» этого противостояния рискованным). И тем, что поддерживает тесные отношения с находящимися в сложных междоусобных отношениях Ираном и Саудовской Аравией.

Западные СМИ не раз и не два «сливали» информацию о наличии у Пакистана, так сказать, «неафишируемых» договоренностей с Тегераном и Эр-Риядом об обменах в ядерной сфере. Якобы даже существуют взаимные обязательства, по которым в «час X» и те, и другие могут получить от Исламабада «готовые изделия». Высказывалось мнение, что и северокорейские ядерные технологии тоже родом из Пакистана. Некоторые эксперты нанизывают на эту «ядерную ось» еще и постсоветскую Украину, которая в свое время была замечена в обмене перспективными ракетными технологиями еще советской разработки с Ираном.

Ближняя предыстория показывает, что вся «ось» пришла в движение примерно в 2015-2016 годах. В 2016 году партийно-государственный лидер КНР Си Цзиньпин совершил турне по маршруту Эр-Рияд — Тегеран — Каир. Уже в следующем, 2017 году, в Пекине побывали лидеры Ирана и Саудовской Аравии — президент Хасан Рухани и король Хашемитского королевства Салман бин Абдул-Азиз Аль Сауд. Параллельно развивались и продолжаются тесные контакты китайского руководства с другими влиятельными в финансовом отношении странами региона, прежде всего ОАЭ и Катаром.

Показательная ситуация сложилась в эти дни, когда на рубеже 20 февраля в Китае с «зеркальными» по формату представительства визитами один за другим побывали спикер иранского парламента-Меджлиса Али Лариджани и наследный принц Саудовской Аравии Мухаммед бин Салман аль-Сауд. Обоих визитеров принял Си Цзиньпин, а в поездке их сопровождали главы МИД — иранский Джавад Зариф и саудовский Адель аль-Джубейр, с которыми провел переговоры министр иностранных дел Китая Ван И.

Оба лидера появились в Пекине отнюдь не в радужный для их стран, а для принца еще и лично, момент: Иран выведен на острие противостояния с США, а против бин Салмана поднята волна обвинений в личной ответственности в упомянутом убийстве Д. Хашогги. И Тегеран, и Эр-Рияд в своей внешней политике маневрируют, пытаясь расколоть западное единство.

С одной стороны, у Ирана, на стороне которого Европа, получается лучше, с другой —саудиты, наоборот, больше уповают на Вашингтон, чем на Брюссель и другие европейские столицы ввиду масштабных программ закупки американских вооружений, контракты на поставки которых были подписаны уже в президентство Д. Трампа. Между двумя странами, влиятельные представители которых так символично почти пересеклись в китайской столице, существуют противоречия. Не только конфессиональные, как между ведущими шиитской и суннитской страной, но и политические.

Иран и Саудовская Аравия конкурируют за влияние в Катаре, вокруг которого еще не преодолены последствия кризиса 2017 года с разрывом дипломатических отношения с Дохой Эр-Риядом и рядом суннитских стран именно за связи с Ираном. Саудовская Аравия ведет войну в Йемене, поддерживая правительственные силы, которым противостоят шиитские повстанцы-хуситы и т. д.

На передний план отношений с Китаем и Лариджани, и особенно бин Салман выдвигали экономические вопросы: растущая экономика КНР, нуждающаяся во все больших объемах углеводородных энергоносителей, требует растущего экспорта, и Тегеран с Эр-Риядом активно действуют в этом направлении, расширяя объемы нефтяных поставок в Поднебесную.

Связи Китая с Ираном прочнее, чем с Саудовской Аравией, они стратегические партнеры. Не случайно в Пекине Лариджани детально обсуждал с китайскими лидерами участие и вклад Ирана в строительство «Пояса и пути», китайские СМИ назвали Иран «главным игроком в регионе», а саудиты на переговорах ограничились энергетической повесткой.

Да и приглашал в Пекин иранского спикера его китайский коллега, глава ВСНП Ли Чжаньшу, а саудовского наследника — ключевой вице-премьер Госсовета КНР Хань Чжэн. В этом тоже проявлена расстановка приоритетов — соответственно, политика и экономика. Но в Эр-Рияде намерены наверстать упущенное. Да и со стороны Пекина элементы геополитики «равноудаления» и «баланса» все-таки просматриваются. Примером, в частности, является поддержка Китаем йеменской власти против хуситов, за которыми стоит Иран.

Заодно пекинские собеседники бин Салмана тщательно обходили такой деликатный вопрос двусторонних отношений, как финансирование Эр-Риядом до недавнего времени (а возможно и сейчас) уйгурского сепаратистского движения в китайском Синьцзяне — Синьцзян-Уйгурском автономном районе. Благо угроза с этой стороны Пекину в последние годы снижается, в немалой мере благодаря его активной социальной политике, а также инвестиций, развивающих экономику этого региона.

Угрозу дрейфа стран — участниц макрорегиональной «оси» в сторону Москвы и Пекина отчетливо осознают в США. Трудно не связать с описываемыми событиями теракты в Индии и Иране, которые, как по заказу (впрочем, почему как?) произошли как раз в канун визитов Лариджани и бин Салмана. В Иране на границе с Белуджистаном, где имеются сепаратистские настроения, подогреваемые Западом, взорвали военнослужащих элитного КСИР — Корпуса стражей исламской революции, а в индийском Кашмире погиб высокопоставленный офицер центрального военного ведомства Дели.

Обе стороны предъявили претензии Пакистану, на это и был расчет организаторов взрывов, особенно учитывая, что Пакистан вместе с Ираном вовлечен в афганские дела, а саудовский принц поездку в Пекин начинал с Исламабада, где подписал с пакистанским премьером Имраном Ханом двусторонние соглашения на сумму около 20 млрд долларов. Информированные источники подчеркивают, что И. Хан вскоре после прихода к руководству правительством сам уже совершал поездку в Эр-Рияд в поисках альтернативы финансированию МВФ, которое спотыкается о развернувшийся в стране экономический кризис. И как видим, совсем небезуспешно.

Поэтому обращает на себя внимание упомянутый как бы вскользь, в контексте проекта Большого евразийского партнерства (БЕАП), тезис недавнего послания российского президента Владимира Путина, в котором содержался прозрачный намек на некую интеграционную инициативу в рамках ШОС. Не имелось ли здесь в виду как раз полноценное международно-правовое оформление упомянутой «оси» в качестве каркаса БЕАП?

В этом смысле очень важной представляется намеченная на 27 февраля министерская встреча в китайской приморской провинции Чжэцзян глав МИД России, Китая и Индии. Ведь ШОС, «осью» которой выступает российско-китайский союз, а ядром, которое не только наделяет эту организацию консолидирующим потенциалом, но и превращает ее в инструмент разрешения евразийских противоречий, служит именно российско-китайско-индийский триумвират.

Сторонам есть что обсудить в наблюдаемом процессе интеграции в Большой Евразии, в том числе в контексте нормализации отношений Пекина и Дели после их недавнего обострения из-за посещения индийским премьер-министром Нарендрой Моди «спорного» штата Аруначал-Прадеш в восточном секторе китайско-индийской границы.

Ну и последнее. Крупные перемены редко происходит «мигом», обычно они протекают плавно и не очень заметно для обывательского глаза. Скрытое становится явным тогда, когда возникает желание сравнить нынешнюю ситуацию с той, что имела место, скажем, в 2015 году, в канун начала российской военной операции в Сирии. И такое сравнение показывает, что с тех пор изменилось очень многое, и явно не в пользу Запада.