Кино без «Кино», или Холодное «Лето» рок`н`ролла

Говорят, история повторяется в виде фарса. А фарс в свою очередь повторяется… тоже в виде фарса, только труба пониже и дым пожиже. Не шум, гам, подожженные машины и чуть ли не обещание православного джихада и Апокалипсиса прямо назавтра после выхода фильма Учителя «Матильда», а небольшое такое, локальное волнение, широко разошедшееся в узких кругах доныне живущих монстров русского рока и их верных фанатов перед премьерой ленты Кирилла Серебренникова «Лето». Но принцип тот же самый — слухи об ужасных кощунствах и летящие в автора громы и молнии, закончившиеся теплохладной серостью на экране при полном отсутствии вопиющих безобразий.

Посмотрев фильм, чувствуешь себя как-то неловко от всей этой чуть ли не годовой шумихи вокруг того, гей Виктор Цой у Серебренникова или не гей (спойлер: не гей и вообще чуть ли не асексуал, да и не особо Цой). Неужели без скандальчика, без хайпа в наши дни никак нельзя? Что до исторической неправды в кино и отсутствия уважения и бережности к живым и мертвым, то удивляться этому до сих пор могут только по-хорошему очень наивные и чистые люди. Наверное, старые рокеры такие и есть, не знаю.

Нет, повторяю, ничего ужасного, кощунственного, непристойного в фильме Серебренникова нет. Даже сверкающих в объектив обнаженных филейчиков, особо дорогих сердцу режиссера, самый минимум — одна из попок и вовсе принадлежит младенцу. И секса вообще нет, а про «драгз» только смущенно пошучивают. Но нет в фильме и русского рока — кроме того, что вошел в саундтрек, за который (конечно же, именно за музыку, а не за страдания «гонимого» режиссера) фильм получил свою скромную награду в Каннах. А что же есть?

Есть любовный треугольник, в котором, как в Бермудах, навсегда сгинуло почти всё остальное. Опять же, ничего нового. Любовная линия — замкнутая в треугольник или нет, но чаще всего замкнутая — выпирает нынче почти из любого сюжета, расталкивая по темным углам всё остальное. Герои отечественных фильмов теперь не спасают мир или страну, а выволакивают мир и страну на хвосте лошади, на которой уносят из пасти дракона возлюбленную. Или возлюбленного, как вариант. Хотя, бесспорно, — любая история прежде всего о любви и смерти, вот только кто-то понял это слишком буквально.

Любви в фильме, кстати, тоже как таковой нет. Есть влечение, напоминающее корь. Жене со «звездным» мужем слишком пресно и скучно, потому что мужу давно пресно и скучно с самим собой, он напоминает прекрасного и мудрого, но уставшего от жизни эльфа, который уже «глядит за море». Неизбежно запах «свежей крови» привлекает скучающую женщину Наташу, и она увлекается молодым и экзотичным музыкантом Виктором. Муж Майк, сторонник свободной любви, не препятствует, но, разумеется, рыцарственно страдает (ночь и дождь прилагаются). Из этого ничего не выходит — ни возвышенной и страстной любви, ни пошленького, но полноценного адюльтера, ни даже развода, который случился в жизни, но остался за кадром. Ничего и не могло выйти, потому что в участниках этого странного заторможенного па-де-труа нет жизни. Даже в Викторе, который вроде бы как эту молодую жизнь должен собой олицетворять, но остается деревянным идолом чужого племени, интересным лишь своей отстраненной экзотичностью.

Странное дело — все участники действа, и главные, и второстепенные, отторжения не вызывают, они вполне в образе и даже внешне немного похожи — хоть Рома Зверь в роли Майка Науменко (где «Звери», там и «Зоопарк», всё логично), хоть Никита Ефремов в роли некоего Боба, в коем угадывается молодой БГ. И даже Тео Ю, которого с Цоем связывает разве что разрез глаз, очень знакомо делает челюстью. Но вот содержания нет. Нет сотворения музыки, творческих мук (не в бубнении же над подсунутым сбоку листочком они заключаются, и не в рассуждении, транспонировать или не транспонировать!). Нет истории создания и восхождения группы «Кино» и кумира молодежи, любовь к которому оказалась неподвластна времени. Нет ни весны, ни лета, ни даже осени рок`н`ролла, даже зимы нет, а есть неестественный холод прозекторской, где на столе лежит некий условный препарируемый труп. Герои не живут быстро, чтобы умереть молодыми, они еле шевелятся, словно обитатели мутного аквариума в отделе «Живая рыба» — такие же вялые и обреченные. Впрочем, умереть молодыми у них вполне получится, о чём свидетельствуют аккуратно проставленные на экране кладбищенские пары дат. Из двух часов фильма можно вспомнить только парочку удачных разговоров, да финальную песню Цоя «Дерево», только подчеркивающую безнадегу, текущую и будущую, своим экзистенциалистским пессимистическим оптимизмом.

Режиссер вроде бы пытается эту тягучую безнадегу как-то объяснить, в своих попытках скатываясь до пошлости, в которую не скатился в изображении личных заморочек героев. Весь окружающий музыкантов народ состоит из алкашей, тихих и агрессивных, аполитичных и политизированных, необъятных, словно каменные бабы, теток, просто уставших некрасивых теток, поголовно красивых и стройных рок-фанаток и тоже красивых, но по-манекенному, комсомольских функционеров. Просто нормальных людей нет. По телевизору рассказывают исключительно про дорогого Леонида Ильича и тысячи тонн чугуна и стали, когда ни включи. Разумеется, кругом сплошные железные лестницы и решетки с висячими замками, которые изготовлены из этих самых тысяч тонн. В зале рок-клуба вместо танцпола — чинные ряды кресел и бдящие церберы-культработники. Вот если бы стадион, да с белым роялем и живыми слонами, и зрителями, кидающими «козу», всё бы было совсем иначе, намекает режиссер, то и дело раскрашивая серую действительность дешевой инстаграммной анимацией. По сравнению с мельтешением ужасно затянутых и неуместных клипов, в которых герои, вместе с испытывающими приступ одержимости посторонними людьми, исполняют исключительно не нашу музыку, реальность кажется еще более мрачной. Постепенно начинаешь «ловить мессидж» — если бы русский рок не был русским, а рок-клуб был не Ленинградским, а Нью-Йоркским, всё могло бы обернуться иначе. А так все посаженные деревья вымерзли на корню. Такое вот паршивое у нас лето, Мариванна, как бы говорит Скептик — мрачный и вполне похоронного вида юноша в очках, то и дело откуда-то достающий табличку: «Ничего этого не было». То есть не было ничего живого и яркого. Совсем. Было — и есть! — только нечто горькое и холодное, как зачем-то привезенный с другого конца города кофе. Содержащее в себе драйва и смелости не больше, чем содержится эротизма в танце одного из героев с сильно пожилой Лией Ахеджаковой.

При этом нельзя сказать, что фильм как-то особенно плох. Он снят чистенько, стильно, даже местами красиво и глубокомысленно-медитативно. Он ничем особо не возмущает и не эпатирует, а внезапное вторжение в сюжет безыскусных старомодных клипов и мельтешащих анимаций разве что немного раздражает. То же и с «ужасами тоталитаризма» — они настолько ходульны, что за эти попытки запоздалого диссидентства всего лишь немного стыдно, как от падения пьяного в лужу. Критикуя сценарий фильма, Борис Гребенщиков заявил, что написавший его человек «даже не был на этой планете». Он имел в виду планету рока 80-х и Ленинградского рок-клуба, но кажется, что фильм вообще снят каким-то холоднокровным гостем с Альфы Центавра, учившим земную историю и быт по путеводителю и время от времени пытающимся имитировать человеческие эмоции, порывы и даже безумства, но… не было же ничего этого, не было! Могла бы быть любовь (была она или нет в реальности — вопрос отдельный), мог бы быть вечный сюжет об ученике, превзошедшем учителя и о по-восточному благородном отношении к этому обоих. Но всё осталось лишь наброском, «минусовкой» неспетой песни. Может быть, кто-то об этом и многом другом еще споет. Но, наверное, не Учитель — тот, говорят, тоже предпочел мертвое тело русского рок`н`ролла его живой жизни — на сей раз вполне буквально. Видно, наступления лета придется еще немного подождать…