Сохранятся ли критическое мышление и сочувствие в век интернета?

Марианна Вулф. Читающий мозг в цифровом мире. М: АСТ, 2021

Просвещение проецировало на будущее идеал узкой группы интеллигенции: прогресс и образование сделают каждого философом, соединяющим умеренную работу с созерцанием, размышлением и чтением великих мыслителей, с полным знанием дела участвующим в демократических дискуссиях. На деле всеобщая грамотность и развитие коммуникаций создали совершенно новую ситуацию: переизбыток информации, разделение знаний на множество сфер, важность развлечения для массовой культуры, мгновенное устаревание отдельных новостей, рекламу как способ достижения популярности и т.д. Люди подстраиваются под эти специфические условия, теряя одни навыки и приобретая другие. Изменились работа внимания, память, способы получения, хранения и обработки информации. Можно удивляться, почему не «пересеклись» такие гении, как Ницше, Фрейд и Маркс; в том, что современные исследователи не знают друг о друге, уже нет ничего удивительного. Выстроить в индивидуальном сознании полную картину мира кажется теперь утопией, несмотря на находки методологии и логики.

Работа также не стала легче; напротив, рабочие часы в большей части мира росли с середины ХХ века, а профессии утратили стабильность. Мартин Иден, героически пытавшийся стать просвещённым человеком в 1900-е годы, не смог совладать с отупляющим трудом в прачечной. Так и сегодня работодатели не поощряют даже повышение квалификации, не говоря уже про сократовскую «созерцательность». Читать длинные, сложносочинённые предложения Пруста — непозволительная роскошь для многих граждан (некоторым и денег не хватает на книги или удобные гаджеты с хорошим доступом к интернету). Народу не до конца понятным образом удаётся уловить политические и экономические тренды, хотя строгие тесты на уровень познаний, проводимые интеллигенцией, опровергают миф о «компетентном избирателе». Не значит ли это, что классические критерии попросту устарели, оказались не применимы к современности? Правда ли, что условное перечитывание нескольких сложных романов даст человеку больше, чем умелый «сёрфинг» в интернете? Если быстрое переключение внимания несовместимо с долгим его удержанием — что оказывается сегодня важнее? Наконец, стоит ли ставить вопрос радикально или возможно взять лучшее из двух миров?

Над этими вопросами размышляет преподавательница, специалист по чтению и нейробиолог из США Марианна Вулф в книге «Читающий мозг в цифровом мире». Автор отмечает, что мозг человека пластичен и в нём нет какой-то предопределённой «естественной» схемы критического мышления, обработки информации или текста (даже несмотря на то, что вслед за своим учителем Ноамом Хомским она упоминает врождённую способность к восприятию языка). По этой причине мы не можем слепо руководствоваться исторически сложившейся интеллектуальной традицией: для Сократа книжная культура казалась таким же упадком, как для современных критиков — высокотехнологичная (схожи даже конкретные аргументы: поверхностное понимание, ослабевание памяти и т.д.) Тем не менее современная наука способна определить, как формируются определённые мыслительные функции и как наше восприятие, внимание, познание и эмоции связываются воедино. В книге подробно описывается работа мозга при расшифровке текста, а также приводится множество исследований, касающихся разных аспектов этого процесса.

Основная идея автора состоит в том, что односторонние подходы к обучению (будь то максимально заставлять ребёнка читать классические тексты или же полностью перепоручить его смартфону и новым технологиям) оказываются неэффективны, если применять их к массе детей, выросших в разных условиях и обладающих личными особенностями. Формально, после «проседания» в начале 2000-х, люди стали уделять больше времени чтению, чем раньше (очевидно, что весь объём информации, обрабатываемой индивидом, качественно возрос относительно XIX или XX веков). Однако стихийное влияние различных форматов и источников привело к закреплению неэффективных схем познания и осмысления. Важно, что это справедливо и для старшего поколения, и конкретно для интеллигенции, воспитанной на классической литературе: старые навыки не помогли им адаптироваться к новым условиям.

В целом за последние 20 лет у людей вдвое сократилась средняя способность удерживать внимание, продолжительность памяти; молодым людям стало труднее удерживать хронологию событий и мелкие детали (характерно, что восприятие коротких текстов не изменилось), значительно снизилась эмпатия и способность понимать чувства и логику других. В художественной литературе уменьшается количество слов в предложениях и число предложений на раздел; в научных работах проявилась явная тенденция цитировать только первые и три последние страницы источников. И так далее. Наконец, в США получила особое распространение дислексия; две трети учеников четвёртых классов не обладают необходимыми навыками чтения. В книге утверждается, что по этому показателю чиновники уже прогнозируют количество необходимых тюремных коек: с одной стороны, он отражает комплексные проблемы с интеллектуальным развитием; с другой — проблемы не решаются системой образования, а накапливаются и определяют дальнейшую жизненную траекторию.

Хотя Вулф концентрируется на чтении, она признаёт, что в нём отражаются более широкие социальные неравенства. Родителям может не хватать денег как на книги, так и на нормальные электронные устройства или времени на должное воспитание. В результате на детей оказывают влияние не технологии вообще, а лишь их самый грубый пласт, вроде игр — «убивалок времени» на мобильных телефонах. При этом другие приложения незаменимы, например, для преодоления дислексии: они обеспечивают интерактивность и повторения, на которые ни у одного взрослого не хватило бы времени; также некоторым детям оказывается проще читать с экрана. От учителей, особенно в детсадах и младшей школе, ожидается, что они исправят последствия глобального неблагополучия — при низких зарплатах и минимальных вложениях в повышение квалификации. Автор подчёркивает, что речь идёт отнюдь не о привитии «любви к чтению», а об отработке множества «технических» моментов (касающихся распознавания звуков, запоминания стандартных сочетаний букв и слов и т.д.). Более того, система образования США как раз подталкивает к скорейшему чтению детьми «мудрых» книг, переоценивая роль смыслов и недооценивая значение качества самого процесса чтения для развития юного ума.

Следует подчеркнуть: традиционная книжная культура не является панацеей, как и разнообразные интернет-форматы не являются ядом. Конечно, на определённом этапе ничто не заменит «материнского языка» (особого способа произношения при разговоре с ребёнком) или совместного чтения физически существующей книги. В другой период полезны сложные предложения Пруста или загадочные образы символистов, активизирующие эмоции, сострадание, абстрактное мышление. Но помимо этого существуют другие аспекты восприятия текстов, актуальные и для высокой литературы, и для скольжения по страницам в интернете. Правда, что электронные экраны как таковые подталкивают к быстрому чтению без возвращений и перечитываний; возможность сделать закладку в браузере или сохранить абзац в отдельном файле делают излишней память; само ожидание необъятных потоков информации настраивает на определённый режим работы. Однако, как следует из описаний Вулф, всё это скорее усугубляет и без того имеющиеся «пробелы» в мышлении или чтении. Людям чаще недостаёт надёжного «каркаса», способного обработать те или другие форматы текста. И проблема эта лежит не в плоскости «умные классические произведения против глупых постов в соцсетях». Оглядываясь на интеллектуальную элиту прошлого, мы совершаем «ошибку выжившего»: да, великие литературоведы читали тексты совсем не так, как средний представитель сегодняшней молодёжи. А что же с усреднённым городским жителем XIX века?

Вулф всё-таки не может удержаться от идеализации прошлого. Мол, и люди были толерантнее, и искусство тоньше, и демократия осознанней. Остаётся не ясным, какой именно исторический период имеется в виду. Особенно странно читать это, держа в голове обширную критику грубости и одномерности модерна, в первую очередь в лице его интеллектуальной и политической элиты. Собственно, и в предыдущие эпохи находилось достаточно мыслителей, бичующих всеобщую глупость, легковерность, невнимательность; возвеличивающих олигархию или авторитаризм. Обвинение интеллигенции в недостатке эмпатии вовсе можно считать извечным: и гуманисты «презирали чернь», и декабристы «далеки от народа», и либеральные экономисты «рациональны до аморальности»… Это не значит, что интеллектуальное развитие (в том числе через чтение) невозможно, случайно; это лишь значит, что повышающаяся сложность мира заостряет старые проблемы, а не только создаёт новые (пора бы перестать отождествлять развитие с отпадением от «золотого века» — тоже древнейшая ошибка).

Вулф подробно расписывает, как и на каких этапах, с точки зрения современных исследований, следует вводить книги, электронные устройства и интернет в обучение детей. Автор вдохновляется примерами семей, где родители говорят на разных языках. Дети в них часто не только овладевают обоими языками, но и развивают особую гибкость мышления, «переключения кодов». Подобное должно быть применимо для современных текстов, предстающих в разных форматах и ситуациях, требующих различного режима внимания, критики, осмысления. Но даже для развития способности читать, как считает Вулф, необходимы занятия музыкой, компьютерной графикой, программированием (учащим последовательности и выражению идей). В конечном счёте, речь идёт вообще про восприятие информации и артикуляцию идей, точнее про функции мозга и их связность, вырабатываемую как чтением, так и многими другими активностями.

Итого, книге удаётся преодолеть банальность спора «чтение бумажных книг — путешествие по сайтам в интернете», перенеся внимание на сложность формирования (и адаптации в течение жизни) человеческого мозга, в ходе которого связываются воедино физические, социальные, культурные и узко технологические факторы. Хотя опасения людей, столкнувшихся с особенностями современных коммуникаций и устройств без всякой подготовки, понятны (и во многом оправданы), решение требует усложнения, а не упрощения картины мира. Схема обучения, предложенная Вулф, требует не просто бюрократической смены каких-то регламентов; она поднимает вопросы и социального обеспечения, и политики, и рынка труда — вплоть до целей цивилизации: нужно ли обеспечивать развитие и реализацию высших творческих способностей каждого человека? Следует ли поступиться стремлением к прибыли (и росту ВВП), чтобы дать людям периодически замедлять темп жизни и мысли?

Новые технологии обладают своими особенностями и по-своему воздействуют на психику или интеллект; это не делает их «плохими» (или «хорошими», как показывает Вулф для бумажных книг). Но общество должно хотеть и уметь их правильно внедрить; людям следует готовиться к изменениям и исправлять возникающие просчёты или пробелы. Вопрос всегда упирается в общественную систему, не сводясь к локальным техническим вопросам (бумажный лист полезнее экрана). Когда решения принимаются исходя из узкого капиталистического интереса для всего этого не остаётся места. Если приложение даёт повышенный уровень стимуляции и приковывает ребёнка к себе — так даже лучше! Если у большинства детей возникают трудности с адаптацией к новым условиям — что ж, они как раз удачно вписались в рынок (в нижнюю, неблагополучную его часть). Больше вопросов возникает к чиновникам, старающимся соответствовать «моде» на «цифровизацию» без внятного понимания, как она работает и какие требования выдвигает к учителям (а значит, всей системе образования).

Конечно, всё можно оставить «на самотёк». Люди как-то адаптируются, и прогресс пойдёт куда-то дальше. Одни качества и навыки потеряются, другие, наверное, приобретутся. Но если следовать принципам Просвещения не по букве, а по духу, то мы должны приложить все усилия, чтобы высокие технологии обогатили жизнь людей, а не покалечили её. Это возможно, только если общество совладает с растущей сложностью. Вулф показывает, что, по крайней мере на уровне теории, мы способны определять комплексные проблемы и пути их решения, не сводя всё к индивидуальной ответственности или морализаторству. Больше беспокойства вызывает то, достаточно ли развита наша общественная система, чтобы воплощать подобные планы в жизнь.