В 1970-е годы, параллельно с расцветом разочаровавшегося в народе и политике постмодернизма, социолог Рональд Инглхарт предсказывал появление на Западе Нового человека: бескорыстного, творческого, миролюбивого, общественно активного, но при этом думающего сразу о всём человечестве, животных и экологии. Одно было ясно: западный мир стремительно перерождался в нечто иное. Доверие и участие в демократии к концу века обрушились. Мираж среднего класса рассеялся, не важно, причислять ли к нему мелких собственников (жильё, пенсии, акции) или рабочих средней квалификации со стабильной занятостью, соцпакетом и профсоюзом. Гарантии государства в первую очередь распространялись на бесконтрольный финансовый сектор (с каждым кризисом — всё больше), естественно, в ущерб народу и реальной экономике.

Гвидо Рени. Избиение младенцев. 1612

Основной удар нестабильности пришёлся на молодёжь. Криминолог Стэнли Коэн описывал, как в 60-е годы европейские взрослые, достигшие благосостояния в условиях социального государства и профсоюзных гарантий, проецировали свои слабости и страхи на детей: молодые люди ленятся, потребляют, не желают усердно трудиться и т.д. Тогда как молодёжь уже натолкнулась на отсутствие возможностей, ухудшение условий труда, лживость обещаний долгосрочной стабильности и комфорта. Особенно в среде менее квалифицированных рабочих — общественное мнение той эпохи никак не могло понять, что капиталистическое благосостояние не распространяется на всех и каждого, а потому списывало проблемы на личные пороки индивида. Коэн сетует, что эта схема успешно прикрыла и оправдала поход неолибералов против социального государства. Такие же обвинения слышны и сегодня в адрес «миллениалов» и «зуммеров», не способных соответствовать стандартам золотого века — с частным домом, двумя автомобилями и неработающей женой (очевидно, из-за всеобщей лени). На деле и увольнения в кризис, и прекаризация, и долговая нагрузка, и сокращение мобильности (в том числе миграции), и даже обесценивание образования — все негативные тенденции современности наиболее ярко видны на примере граждан до 30 лет. Однако всё, что они слышат — это упрёки в собственной порочности.

Так выиграли ли пессимистичные постмодернисты спор с оптимистичным Инглхартом? Или новые западные поколения, пережившие кризисы и империалистические войны, пошли по какому-то вообще иному пути? А главное, что это значит для будущего капиталистической системы? Социологи Мэтт Хенн, Джеймс Слоам и др., изучающие политический активизм в среде европейской молодёжи (Journal of Youth Studies, 25,6,2022), пришли к неожиданным выводам. Как ни странно, предсказанный Инглхартом «постматериалистский» поворот однозначно происходит. Хотя преобладание левых (40%) над правыми (32%) кажется не столь значительным, доля голосующей за лево-либеральные партии молодёжи с начала века увеличилась на 40%. Треть респондентов чётко выражает постматериалистский подход, и ещё 60% можно отнести к «смешанной» категории, сочетающей идеи экологии, космополитизма и самореализации с заботами о заработной плате и государственном контроле экономики.

В то же время на практике молодёжь раскалывается на две части. Первая, преимущественно студенческая или с высшем образованием, отличается либеральными взглядами и высокой политической активностью вне рамок формальной демократии (общественные движения, стихийные протесты, анархистские инициативы и пр.). Вторая, занятая на менее квалифицированных работах или вовсе безработная, склонна скорее к национализму, протекционизму, локальным проблемам, но почти полностью исключена из политики. Характерно, что обе группы недовольны демократией, выступают против нерегулируемого капитализма и скептически относятся к официальным партиям.

Джордж Везерби. Работники шахты. 1889

Социологи Зулмир Бечевич и Магнус Далштедт (Journal of Youth Studies, 25.03.2022) демонстрируют этот раскол на примере крупных городов Швеции. Соответствующие группы оказываются разделены территориально (благополучный центр и депрессивные пригороды), социально (успешные специалисты и получатели соцпомощи), экономически (обеспеченные и с трудом сводящие концы с концами), даже физически (разница в ожидаемой продолжительности жизни составляет 7-8 лет — в одном городе!). Коротко говоря, самым угнетённым слоям молодёжи попросту не хватает ресурсов и времени, чтобы переключиться с выживания на политический протест. Общественное мнение, подчёркивающее их маргинальность и несамостоятельность (необходимость оставаться под присмотром соцработников) также не помогают. Авторы прямо говорят об исключении целой категории людей из разряда «граждан»; политики, игнорирующие проблемы низов, лишь подкрепляют это наблюдение.

Исследование Алисы Байндер, Раффаэла Хайсса и др. (Journal of Youth Studies, 24.02.2021) заостряет внимание на неадекватности политической системы запросам молодёжи. Хотя непосредственные человеческие связи, возможность идентификации с лидерами и организационные подходы (например, бюрократические преграды к участию в государственных инициативах или удобство онлайн формата) играют важную роль в политической активности, в итоге эти факторы сводятся к одному — важности для молодых людей поднимаемых проблем. Общественные движения, гражданские инициативы, сообщества в соцсетях и студенческие организации оказываются в этом плане гораздо более привлекательными, чем традиционные партии. Впрочем, другие факторы тоже играют роль: запрос на участие в принятии решений, отсутствие требования постоянного членства, меньше бюрократизма. Так, авторы отмечают потенциал государственного взаимодействия с молодёжью через точечные волонтёрские программы, но сетуют на злоупотребление бюрократическими процедурами (например, участие требует официального согласия школы).

Притягательность неформальной организации и возможности включить политику в повседневную практику подчёркивают социологи Джёрджос Кироджлу и Мэтт Хенн (Journal of Youth Studies, 25.06.2022). Авторы рассматривают идею разумного потребления и показывают, что она опирается не на индивидуализм, а, наоборот, на желание молодёжи участвовать в «воображаемом сообществе» (по Бенедикту Андерсону), стать частью общественного движения, не ограниченного нацией. В исследовании отдельно сравниваются установки «Юга» и «Севера» Европы, на примере посткризисной Греции и Великобритании. В целом греческая молодёжь больше обеспокоена благополучием своей страны, чем британская. Однако если брать только тех, кто придерживается рационального потребления, молодые люди в Греции гораздо больше озабочены делами в Европе и мире. В Британии же картина прямо обратная!

Джон Кольер. За короля и родину! До 1934

Наконец, социолог Магделина Китанова сравнивает политическую активность молодёжи между странами Европы (Journal of Youth Studies, 23.07.2020). Первое, что она замечает — люди 25-30 лет в два раза чаще принимают участие в формальной политике (выборы, партии и т.п.), чем люди 18-24 лет, однако на 20% реже становятся членами какой-либо организации. То есть даже между соседними поколениями наблюдается явный сдвиг к неформальным движениям и прямой демократии. Далее, политическая активность пропорциональна тому, что автор называет «возрастом демократии» — остаётся непонятным, идёт ли речь о влиянии традиции, либо о материальном достатке. Потому что третий вывод касается того, что представители высшего класса на 50% чаще участвуют в политике, чем представители низшего класса. Впрочем, явные исключения также характерны: и среди богатых стран, и среди бедных ниже-среднего участие в официальной политике сочетается в повышенным участием в политике неформальной.

Итого, демократическая риторика и относительное благополучие (конечно, построенное во многом за счёт других стран) сделали своё дело: европейская молодёжь озабочена мировыми социальными и экологическими проблемами, стремится к общности (если не коллективизму), требует ограничения капитала и рынка, справедливости. Однако политические реалии входят с идеологией во всё более острое противоречие. Политиков на деле не интересуют провозглашаемые ценности (вернее, следующее из них внимание к несправедливостям внутри страны и на международной арене), они оказываются не готовы к «инглхартовским» поколениям, отдавая приоритет корыстной выгоде. Интересно, что кризисы не ломают идеалистические стремления молодёжи, а, как видно на примере Греции, могут их даже укрепить.

«В современной Европе нет юности и нет юношей», — писал Герцен. Скорее, Европа под властью старого капитала не способна принять собственную молодёжь, поверившую провозглашаемым (и нарушаемым) благим принципам. Не похоже, что ситуация в ближайшее время радикально изменится; не факт, что неформальный протест, пока что не слишком эффективный, перерастёт в нечто большее, а уж тем более перейдёт для его участников во взрослую жизнь. Однако рассмотренные исследования позволяют сделать два правдоподобных вывода. Во-первых, европейская политика лицемерна, и граждане страдают из-за этого лицемерия. Во-вторых, вопреки опасениям постмодернистов, сопротивление продолжается, и потенциал для создания нового, более справедливого мира остаётся даже в сердце обманчивого капиталистического благополучия.