От ожидания перемен — к действию: как в XXI веке вернуть миру прогресс?

Грэм Харман. Имматериализм. Объекты и социальная теория. М: Издательство Института Гайдара, 2019

Многие люди встречали XXI век с тяжёлым чувством: из мира уходила новизна. Конец истории, конец идеологии, конец культуры, конец модерна… Мыслители предвещали то ли апокалипсис, то ли безвременье (тяготившее интеллигенцию и перед 1917 годом). Капитализм победил принципиально, и человечеству оставалась лишь инерция, чем бы она ни закончилась — глобализмом, империализмом, фашизмом…

Но кладбищенская стабильность — состояние, чуждое человеку. Потому сегодняшние настроения можно рассматривать как неприятие «безновости»: разочарование в политиках, делающих всегда одно и то же; эмоциональные (конечно, недальновидные) требования «перемен» и «новых лиц», собирающие митинги; ожидание (чаще интуитивное, чем обоснованное) победы Китая — не потому, что он «социалистический», а потому, что он скинет застоявшуюся гегемонию Запада; и т. д. Даже сторонники восстановления Советского Союза инстинктивно прибавляют к «СССР» версию «2.0», несущую новые идеи и не знающую застоя (характерно, что эта формула может долгое время не наполняться конкретным содержанием — как и требование «перемен»).

К счастью, протест принимает не только эмоционально-импульсивную форму, но и форму интеллектуальных поисков: поисков новизны, потенциала, упущенных возможностей. Порой грубые и однобокие, современные теории пытаются не столько построить альтернативную картину мира, сколько нащупать что-то способное перевернуть порядок вещей. Например, акторно-сетевая теория, требующая перепроверить все существующие социальные «структуры» — действительно ли они живы и устойчивы? Не разъедают ли их иные, стихийные формы жизни? Или «события» Алена Бадью, переопределяющие привычную реальность. Ну и, конечно, разнообразное возвращение Маркса — отвергнувшего законченную философскую метафизику в пользу изменения и новизны.

Читайте также: Российское общество: фантом или действительность?

Философ из США Грэм Харман в книге «Имматериализм. Объекты и социальная теория» пытается подвести промежуточные итоги этого интеллектуального возрождения. Конечно, чтобы дополнить его собственными взглядами и суждениями. Предлагаемая автором «объектно-ориентированная онтология» (ООО) отталкивается от упомянутой акторно-сетевой теории, нового материализма, Бадью и других течений. Правда, Маркс в книге ни разу не упоминается, как и Гегель и вообще диалектика: последним «переломом» в философии Харман называет кантианство. После этого автор был обречён на ухудшенное переизобретение велосипеда — впрочем, возможно, без такого интеллектуального труда было бы невозможно и переоткрытие марксизма со всеми его тонкостями, не привлекавшими внимания в ХХ веке (собственный опыт важнее чужих ошибок).

Желание Хармана привязаться к авторитетной когда-то «вещи-в-себе» Канта грозит сбить нас с толку и утянуть в устаревшие логические споры — пожалуй, без поднятия всего этого багажа вполне можно было обойтись. На деле, пафос книги более практичный. Изучая объект (человека, институт, эпоху, технологию, организацию пространства и пр.) через его историю или через его успешные действия мы рискуем упустить заложенные в нём потенциалы, возможности (в том числе упущенные в силу временных неблагоприятных условий); не учитываем вероятности неожиданной, непросчитанной новизны. То есть забываем про ждущую повода проявиться «сущность». Если Василий раньше ловил рыбу, а сегодня пишет компьютерные программы, то это не значит, что Василий сводится к рыбаку и программисту, и не может, например, стать дизайнером. Теория Хармана — выступление против тезиса, что «то, что уже явлено в мире, это всё, что мир может предложить».

Очевидно, что простого постулирования наличия «чего-то ещё неизвестного» недостаточно. Если это недоступная для разума «вещь-в-себе», то её можно отбросить и сосредоточиться на том, что познаваемо (может быть, составив общий «план Б» на случай непредвиденного развития событий). Либо, как чаще бывает, мы можем попытаться познать её через «иррациональное» (Харман, конечно, адресуется к неуловимому в искусстве) или абстрактную философию — но проблема здесь в том, что мы проецируем на «неизвестное» наши внутренние, вполне познаваемые (но не отрефлексированные) представления, выдавая их за догмы или философские истины, не доступные для «бытовой» критики черни. Непознаваемое мы подменяем вульгарностью стереотипов и аксиом господствующей, классовой или сугубо-личной идеологии.

Чтобы выйти из тупика, автор предлагает метод косвенного познания непознаваемого. Предполагается, что объект сначала рождается (здесь он максимально определяется средой), затем проходит через ряд «симбиозов» (взаимодействий с другими объектами, качественно меняющих наш объект и делающих его независимым от прошлых связей), а когда симбиозы кончаются — начинает костенеть (становясь формальным, рутинным и слишком зависимым от своих связей), входя в фазу «декаданса», а затем погибает, когда одна из связей, от которых он стал слишком зависимым, рвётся. Разбирая пример Голландской Ост-Индской компании, Харман делает ряд остроумных замечаний по поводу того, как отделить важные взаимодействия от неважных: например, неудачи и обрывание определённых связей в данном контексте могут сказать об объекте не меньше, чем успешные действия и зависимости.

Однако на деле симбиоз у автора сводится к действию одного объекта на другой; примера провозглашённого теоретически спонтанного «порождения» новизны из недр объекта не приводится. Более того: остаётся неясным, каким образом предсказать будущий симбиоз — а не только отметить «переломный» момент в хорошо изученном прошлом. Также, поскольку не всякое взаимодействие изменяет объект, значит, «симбиоз» требует какого-то качества (готовности) от объекта: грубо говоря, если бы у Ост-Индской компании не было бы значительных морских сил и достаточно обострившихся конфликтов с другими компаниями в условиях развивающихся рынков, она бы не приняла стратегический план генерала Коэна, определивший её будущее. Вероятно, требуется какое-то сопоставление внутренней жизни объекта с его внешними взаимодействиями, текущими и потенциальными?

Пройдя эту цепочку до конца, мы сдвинемся от Канта к Гегелю, а затем — к материалистической диалектике Маркса. Последнюю можно даже представить развитием теории Хармана, по иронии судьбы названной «имматериализмом» (на самом деле, марксизм также противопоставлялся «вульгарному» материализму). На языке книги: объект рассматривается как процесс (так сказать, поддержания жизни), имеющий внутренние противоречия, которые генерируют изменения (или возможность изменений, при появлении внешнего фактора); базисом этого процесса является история, создающая ту «сущность», тот дремлющий потенциал, который должен быть задействован в разрешении внутреннего противоречия или внешнего конфликта. Объект можно разбить на подобъекты, к которым применима та же логика; разные уровни взаимодействуют, но более «базисные» ограничивают более «надстроечные», хотя остаётся обратная связь (изменения сверху могут запустить изменения снизу, но только если низы к ним готовы). И т. д.

Наверно, Харман продвинулся в методологии дальше, чем акторно-сетевая теория. Но тут надо вспомнить, что последняя, по крайней мере первоначально и в версии Бруно Латура, стремилась не к построению лучшей теории — а к практической педантичной перепроверке старых, сбору новых данных, даже если они не вписываются ни в какие стандарты, к введению в социологию обычных людей со своими мнениями, также на чём-то основывающимися, и т. п. В «Пересборке социального» прямо говорится, что этот метод — не про построение исчерпывающих моделей общества, а про раскапывание локальной новизны, упускаемой теорией «высокого уровня». Если Латур всё же захотел предложить общие схемы — это выходит за рамки его метода и его раннего критического пафоса. Харман несколько кривит душой, смешивая эти вещи.

Короче говоря, философия движется по спирали: отскок к идеализму и Канту сменяется движением в сторону диалектики, пока что не завершённым. Легко сказать, что «у Маркса всё уже было». Однако ХХ век запомнил марксизм как нечто довольно простое и вульгарное, линейно-догматичное — даже не на уровне Плеханова или Ленина. Возможно, как ленинская интеллигенция не могла привнести массам сознание, пока массы не накопят собственный политический опыт (обманываясь Думой, веря в буржуазные лозунги и пр.), так и современным интеллектуалам необходимо поизобретать велосипед, чтобы, наконец, правильно подойти к Марксу. Эти отскоки и отходы в сторону важны, поскольку они позволяют поставить правильные вопросы и подойти к марксистскому наследию с более высокими требованиями; взять из него всё что можно, и сделать реальный шаг дальше. Так, чтение Гёте в 12 лет отличается от чтения его же в 25 лет, после подробного знакомства с мировой литературой и философией: больше видишь, больше получаешь и при этом более критически можешь подойти. Изменившиеся трактовки и приоритеты — ясный показатель того, что история не просто пошла по кругу, а продвинулась вперёд.

Читайте также: Китайские интеллектуалы против Запада: как победить капитализм?

Подобно тому, как не всегда адекватные акции и протесты не дают застояться политическому полю и дают (порой печальный) опыт молодёжи, недостаточно прогрессивные теории поднимают саму проблему поиска новизны и подготавливают почву для левого, может, даже революционного ренессанса. Не факт, что эти тенденции приведут нас к коммунизму. Не будем забывать также, что коммунизм и Маркс были дискредитированы и интеллектуалы вынуждены идти окольным путём. Однако мы должны следить за ними, относиться к ним с серьёзностью и пытаться развить в правильном направлении, а не задушить: требование понятно и благо, ему лишь нужно найти адекватную форму. Книга Хармана не совершила переворот в философии, однако она подчёркивает многие тонкости и моменты, которые мы можем легко упустить (как нечто само собой разумеющееся) в более прогрессивных концепциях.