Когда на самом деле началась Вторая мировая война? Начало больших перемен

На прошедшем 5 февраля в ИА REGNUM круглом столе «Кто и как искажает историю Второй мировой войны» прозвучало очень интересное и далеко идущее предложение. Суть его сводится к вопросу о том, не пора ли, следуя нормам исторической правды и справедливости, пересмотреть существующую официальную историографию Второй мировой войны и принять за дату ее начала не нынешнее 1 сентября 1939 года — день нападения гитлеровской Германии на Польшу, а 7 июля 1937 года — дату начала полномасштабной японской агрессии против Китая? Напомним, что еще в 1931—1932 годах милитаристская Япония захватила Маньчжурию — северо-восточные провинции Китая, нынешние Хэйлунцзян, Цзилинь и Ляонин, а также часть нынешнего автономного района Внутренняя Монголия, на территории которых провозгласила марионеточное квазигосударство Маньчжоу-Го во главе с последним императором Цинской династии Пу И, свергнутым Синьхайской революцией 1911−1912 годов. Легализовав тем самым собственное пребывание на захваченной китайской территории, «хризантемовый трон» неоднократно организовывал против Китая провокации. Очередной крупный территориальный захват в 1935 году был осуществлен в расположенной в районе Пекина и Тяньцзиня провинции Жэхэ (впоследствии, в 1955 году, упраздненной и поделенной между Хэбэем, Ляонином и Внутренней Монголией).

Располагая присутствием с 1900 года в Тяньцзине так называемой «Гарнизонной армии», группировки японских войск, изначально в составе 5-й дивизии, впоследствии переименованной, японская военщина использовала ее как Троянского коня. Именно с участием этого войскового соединения, которое с 1936 года по мере ухудшения китайско-японских отношений и антияпонского патриотического подъема в Поднебесной было дополнительно усилено рядом пехотных и смешанных подразделений и частей, была осуществлена крупная провокация, которая привела к вооруженным столкновениям вокруг пекинской достопримечательности — моста Лугоу. Через него пролегала дорога на Ухань — единственная коммуникация, связывавшая осажденную нынешнюю столицу (в то время столицей являлся Нанкин) с территорией, находившейся под контролем войск Гоминьдана. Дипломатические маневры вокруг инцидента, в ходе которого японцы начали штурм моста, а китайцы их отбросили, продолжались около недели и завершились японским ультиматумом, с которым китайская сторона согласилась лишь частично. В итоге 8 августа Пекин был захвачен японцами. Именно поэтому «инцидент Лугоу» вошел в историю как начало полномасштабной японско-китайской войны.

До сегодняшнего дня, в соответствии с официальной историографией, считается, что эта война стала частью Второй мировой войны лишь в декабре 1941 года, после японской атаки на Перл-Харбор и вступления в войну США. Возникает вопрос: на каком основании? И почему именно, а также каким образом поражение, понесенное на Гавайях американским флотом, повлияло на оборонительную войну Китая и китайского народа, объединившую против японских агрессоров противостоявшие друг другу внутренние силы правящего Гоминьдана и оппозиционной КПК, что до него война считалась локальным, двусторонним конфликтом, а после вдруг сразу оказалась частью мирового военного пожара. Сразу отметем предположение о масштабах потерь. К моменту Перл-Харбора японские зверства в Китае, которым удивлялись даже гитлеровцы, унесли жизни около 10 млн китайцев. Это на порядок больше совокупных потерь США, Великобритании и Франции за все шесть лет войны.

И оговоримся: точка зрения, представленная автором этих строк, принадлежит не исторической, а политической науке. Хотя грань между ними весьма тонка и условна: история — это политика, опрокинутая в прошлое, а политика — история современности, тем не менее согласимся, что вопрос назрел. Он и раньше иногда ставился, но в основном ситуативно, а не на методологической основе; так, Олег Неменский из РИСИ, например, предлагал отсчитывать историю Второй мировой войны от позорного Мюнхена и захвата Гитлером Чехословакии, что тоже как минимум дискуссионно. Ибо почему в таком случае с ноября, а не с марта 1938 года, не с аншлюса Австрии? Кто-то сочтет присоединение Вены к нацистскому Берлину «добровольным», продиктованным австрийским происхождением самого Гитлера, а кто-то проникнет в проблему более глубоко. И небезосновательно возразит, что у бывших хозяев Австро-Венгерской империи Габсбургов, сохранивших влияние и в «независимой» от бывших имперских окраин Австрии, имелся свой проект объединения Европы, отличный от гитлеровского. Имя этому проекту — ПанЕвропа, и он не то чтобы проиграл кастинг гитлеровскому «новому порядку», просто был выведен в «действующий резерв», чтобы соединиться с нацистским проектом уже в послевоенной европейской интеграции. Двенадцать звезд Апокалипсиса из этого плана перекочевали с флага ПанЕвропы на нынешний флаг ЕС точно так же, как сам ЕС явился продуктом эсэсовского проекта «новой Европы»: диалектическое «единство и борьба противоположностей». Ничто не ново под исторической луной! Тем более, что проект «южногерманского государства» с центром в Вене, при ближайшем рассмотрении — калька с империи Габсбургов, впервые обозначил себя уже на следующий день после Карлсхорста в директиве, подписанной президентом США Гарри Трумэном. Другое дело, что вето на него наложил СССР ввиду интеграции этим проектом практически половины стран, отходивших в советскую сферу влияния. Американцы, имея в виду перспективы реализации плана «Немыслимое» — нового нападения на нашу страну 1 июля 1945 года, — предпочли на этом этапе противоречия не заострять и отступили.

Итак, еще раз: поскольку авторская гипотеза находится в плоскости политологического, а не исторического анализа, самое время взвесить ее плюсы и минусы, что она дает нашей стране, какие новые возможности перед ней открывает (помимо утверждения в исторической правде), какими «подводными камнями» чревата. Вот об этом и поговорим.

Итак, первое и главное — это очевидная европоцентричная конъюнктурность нынешней версии, основанной на дате 1 сентября 1939 года и мифологеме о Старом Свете как «мировом центре». Во-первых, после Первой мировой войны это уже было не так: та же Великобритания, начинавшая тот конфликт в статусе кредитора США, окончила ее их крупным должником. Во-вторых, серьезные подвижки наметились и в балансе распределения военной силы среди победителей. Помимо Версаля, очертившего контуры поражения в правах Германии, в 1921 году состоялась еще и Вашингтонская конференция по морским делам, которую за глаза именуют «тихоокеанским Версалем», ибо именно там был установлен баланс военно-морских сил США, Великобритании и Японии на Тихоокеанском театре военных действий (ТВД). В-третьих, европоцентричность любых исторических версий при ближайшем рассмотрении неизменно обнаруживает свою англоцентричность, в рамках которой «мировым центром», своеобразным политическим Гринвичем, рассматривается именно Британия, а не Европа как таковая. Сейчас, когда Британия уже де-юре — не-Европа (не в географическом, а в геополитическом и международно-правовом смысле), пересмотреть этот «Гринвич», умерив амбиции Туманного Альбиона, весьма актуально и полезно. Наконец, в-четвертых, тихоокеанское «измерение» начала Второй мировой войны без сомнения запускает черного кота во внутрианглосаксонские отношения, ведь если атлантический ТВД уравнивается с тихоокеанским, то от этого проигрывает Лондон, но отнюдь не Вашингтон, для которого главным из ТВД являлся именно последний. В американскую пользу сдвигаются и сроки полноценного вступления США в войну, устраняя психологический дисбаланс британского центризма: что англичане-де воевали еще с мая 1940 года, а американцы — только с июня 1944 года.

Второе, что нас здесь интересует, — пресловутый польский вопрос. Это неправильно — отказываться от даты 1 сентября 1939 года по причине того, что она привязана к пакту Молотова — Риббентропа. Неправильно, ибо конъюнктурно подставляет нашу российскую позицию, как якобы реагирующую на внешнюю критику и путем маневров ищущую «лазеек», как этой критики избежать. Правильно же говорить о том, что польская трагедия, которая, как бы это ни бесило Варшаву, является трагедией не жертвы, а такого же хищника, как Германия, только весом и размером поменьше («трубы пониже и дым пожиже»). Более того, на фоне трагедии народа Китая, страны, которая, в отличие от Польши, была абсолютно миролюбивой, ни к кому никаких претензий не предъявляла, а была погружена во внутренние разборки, захват немцами Польши — не ключевой, а обычный, локальный и проходной эпизод войны. Ничем не выделяющийся из общего ряда захватов, осуществленных гитлеровцами в 1938—1941 годах. Имеется четкое понимание, что стоит вывести Польшу из смыслового центра военно-исторического дискурса на его периферию, где ей и место, как гонор и спесь существенно поубавятся. Нечего им вести полемику с Москвой — «не по Сеньке шапка»; пусть ведут ее вокруг «тешинской» темы с чехами, на большее Варшава своим поведением как в предвоенные годы, так и сейчас, не наработала.

Третье. Соединение военно-исторических «потенциалов» Москвы и Пекина, помимо того, что оно явится весомым дополнением к беспрецедентно позитивной динамике наших двусторонних отношений, покажет, какую цену заплатили настоящие победители в войне, развязанной теми, кто навязался им в союзники по Антигитлеровской коалиции и учредительству ООН. Суммарные потери Советского Союза и Китая — около 60 млн человек; США, Британии и Франции — около 1 млн. Какие еще нужны комментарии, чтобы продемонстрировать, кто именно и в чьих интересах готовил войну, формально развязанную Гитлером, которого, как изящно выразился один из его предшественников на посту канцлера Франц фон Папен, «мы наняли». «Мы» — это вместе с братьями Даллесами — двоюродной родней братьев Рокфеллеров, которым будущий фюрер будущего Третьего рейха в январе 1932 года был представлен на кельнской вилле будущего бригаденфюрера СС и по совместительству банкира, главы немецкой ветви трехголового (Германия — Британия — США) банковского клана Шредеров — Курта фон Шредера. Клана, своей британской ветвью в лице Джона Генри Шредера очень близкого еще и к заправлявшим финансами Туманного Альбиона Ротшильдам. Между прочим, в политическом «девичестве», до эмиграции из Германии в Англию, Дж. Г. Шредер был Иоганном Генрихом, а сбежать успел ровно за несколько месяцев до начала Первой мировой войны, что позволило ему в Лондоне обойти военные санкции против немецкого бизнеса и «славно» поработать на общие клановые интересы. Правда, произнесен афоризм про «нанятого Гитлера» был лишь спустя год после состоявшейся в январе уже 1933 года, за две недели до его превращения в канцлера, встречи с воротилами немецкого бизнеса и политическими спонсорами нацистской партии из «кружка Кеплера». Для справки: Вильгельм Кеплер — двоюродный брат К. фон Шредера, экономический советник Гитлера, который впоследствии собрал в эту «тусовку» влиятельнейших промышленников и банкиров, преобразовав ее в «кружок друзей рейхсфюрера СС».

Четвертое. Естественным образом решается вопрос, который давно назрел, но до сих пор тормозится ложно понимаемой конъюнктурой — о Дне Победы над Японией. Здесь все настолько прозрачно, что и разжевывать особенно нечего. Помимо формирования российско-китайской «исторической коалиции», мы еще и получаем дополнительную «точку сборки», и две такие опоры — 9 мая и 3 сентября 1945 года — это гораздо более устойчивая смысловая конструкция. Стоять на двух ногах проще и надежнее, чем на одной.

И пятое, главное. Скорректировав чужую, западную историографию в пользу собственной, мы устанавливаем свои правила игры и выходим за рамки существующей направленности военно-исторического дискурса. Если точнее, мы учреждаем собственный дискурс и после этого вправе попросту игнорировать прежний на том основании, что он не соответствует ни исторической, ни политической действительности. Спорить не о чем: у нас другая терминология, другой понятийный аппарат и, в целом, другой проектный язык, на котором мы описываем реальность нашего понимания, в которую чужая реальность не вписывается. И пусть после этого Эммануэль Макрон устраивает с Анджеем Дудой любые междусобойчики, нам это побоку. Мы любой разговор начинаем с сакраментального «договоримся о терминах», и, поскольку не договоримся никогда, то и разговора особого не получится. А это куда лучше, чем метать российский бисер перед европейскими… сами знаете, читатель, кем. Заведомо зная, что все твои аргументы, какими бы убийственными они ни были, опровергаются тем, что просто берутся оппонентом не в голову, а совсем в другое место. Не в коня корм!

В заключение о «подводных камнях» такой рокировки. Самое тщательное рассмотрение позволяет выявить лишь один такой потенциальный «камень»: Советский Союз уступает Китаю в понесенных в войне потерях: 27 млн против 35 млн. Но, во-первых, эта разница пропорциональна численности населения наших стран — не сейчас, а во время войны. Во-вторых, никуда не деться от того, что заслуга разгрома Квантунской армии и освобождения северо-востока Китая, а также Кореи, включая нынешнюю Южную, — принадлежит Красной Армии; здесь даже американские атомные бомбардировки ни при чем. И в-третьих, мужественное сопротивление китайского народа агрессору, значительно превосходившему количеством и качеством вооружения и военной техники, сыграло далеко не последнюю роль в том, что японское командование так и не решилось устроить нам второй фронт. Если точнее, то советский и китайский народы решали свои задачи каждый на своем фронте, а вместе мы помогали друг другу, не держа при этом камня за пазухой. И поскольку каждый эти задачи решил, то и победа — общая, а Народный Китай в новой исторической версии вправе претендовать на ту эксклюзивную роль главного союзника СССР в Антигитлеровской коалиции, которая до сегодняшнего дня по какому-то недоразумению отводилась поджигателям Второй мировой войны — Великобритании и США. Время обновлять дискурс, товарищи и примкнувшие к нам господа!

Ну, что, давайте подумаем?..