Хрущёвская “оттепель”: предательство или назревший перелом?

М. М. Гершзон. Закат Сталина и оттепель: управление культурой в СССР в 1950-х — начале 1960-х гг. Очерки. М., 2018.

В связи с поворотом к «патриотизму как идеологии» в России уже многие годы поднимается вопрос об единстве истории. Проблемным оказывается не только советский период, очернение которого стало базой для новой, постсоветской власти. Антисоветчики проявляют удивительную последовательность, выводя победу в России социализма из особенностей русского народа, а их — из череды великих русских правителей, вроде «тоталитарных» Ивана Грозного или Петра I.

Противостоящая им позиция, соответственно, пытается «соединить» отечественную историю, показав величие каждого из этих (и других) деятелей — правда, исключая из неё, например, правление Николая II или перестройку, в чём можно усмотреть непоследовательность. Примером здесь может служить Китай: несмотря на всю внутриполитическую борьбу, все крупные партийные функционеры признаются одинаково великими и чуть ли не тянущими (каждый на свой лад) единую, истинную линию.

К сожалению, Россия не находится на том же подъёме, что Китай. Для нас актуально не сохранение курса, а его смена; не простая защита от нападений на режим, а поиск выхода из сложившегося положения. Разговоры о величии каждого правителя и правильны, и воодушевляющи — но из них решительно неясно, как мы дошли до жизни такой. И самой большой проблемой здесь является тема Сталина — и последующего «предательства» КПСС и развала СССР. В особенности в свете сегодняшних просталинских настроений.

Одной из задач любого правителя является обеспечение преемственности. Если после смерти вождя его ближайшие соратники не оставляют от выстроенной системы камня на камне — странно в этом винить только «предателей» и не винить создавшего их вождя. Корни будущих «предательств» нужно искать в передаваемом строе. Но и эта картина является неполной: под элитными разборками живёт народ; на крупные политические изменения требуется и его поддержка (или хотя бы попустительство: пушкинское безмолвствие народа — тоже определённая реакция).

Такими вопросами приходится задаваться, читая, казалось бы, довольно узконаправленную книгу — «Закат Сталина и Оттепель» историка Михаила Гершзона. Книга посвящена культурной политике СССР на рубеже эпох, в первую очередь — с 1950 по 1956 годы. Под «оттепелью», по замечанию автора, обычно подразумевают с 1953 до 1964 годы (со смерти Сталина и до прихода Брежнева); но есть и более узкая трактовка — с 1953 до 1956 годы, когда происходило значительное «смягчение режима».

Из книги видно, что наиболее активные перестановки во всех сферах культуры происходили с 1953 до 1956 годы, т. е. до доклада Хрущёва «О культе личности». По факту же «вольница» существовала примерно до 1961 года — по совпадению (ли?), до съезда, на котором была принята новая программа КПСС и после которого началась активная борьба со сталинским наследием. По словам Гершзона, в культуре с 1961 года пошла тенденция на новую централизацию, оказавшуюся связанной с очередными притеснениями и цензурой.

Книга показывает, что «культ личности» был чем-то большим, чем простая пропагандистская выдумка Хрущёва. После войны все сферы культурной жизни СССР оказались в специфическом кризисе. Проблемы, по общему признанию, состояли в раздутости бюрократического аппарата и доходящем до абсурда контроля высших уровней управления над каждым шагом в культуре. Так, к 1952 году кино разрешалось снимать лишь отобранным вручную «мэтрам», но даже им требовалось получить огромное количество согласований. Если в 1947 году в СССР вышло 26 кинолент, то в 1950 году их было уже 14, а в 1951 году — 7! В письме ведущих кинорежиссёров Хрущёву в 1953 году в числе проблем назывались:

Ещё более специфическим стало содержание фильмов: к 1952 году в СССР фактически остались лишь историко-биографические и документальные ленты. Общим для художественных фильмов тех лет было выдвижение на первый план отдельной великой личности, героя, вождя, который вершит судьбы мира самостоятельно. Так, в «Иване Грозном — собирателе России» злодеями оказываются представители элиты, бояр, с которыми вступает в бой царь. По мнению одного из критиков, членов художественного совета Министерства кинематографии СССР, Д. И. Заславского, это противостояние

Трудно не связать этот сюжет, например, с репрессиями Сталина против членов ЦК КПСС. Что касается образа народа, Гершзон пишет:

Быт низов если и показывался, то в напыщенно-идиллической манере. Эти черты уже в 1953 году стали критиковаться как «лакированные».

Соответственно, Гершзон показывает, что тема «культа личности» стала подниматься в творческих кругах не с 1956 года, а сразу же после смерти Сталина. 1953−1956 годы стали своеобразным расцветом самодеятельности: в противоположность старым порядкам, в творческих кругах стали поддерживать инициативу, управление сделали относительно децентрализованным, к съёмкам кино, художественным выставкам, созданию памятников и т. д. стали допускать не только отобранных вручную мастеров, а широкие слои художников; вводились конкурсы и даже голосования вслепую.

Более того, понадобились годы, прежде чем художники «поверили» в новый курс власти и позволили себе отойти от «прилизанного» искусства последних лет Сталина. Оттепель перешла к изображению несовершенного быта рядового советского гражданина, проблемам и эмоциям маленьких людей. Впрочем, параллельно уже звучали опасения по поводу склонности молодых творцов к «буржуазной культуре», а темы вроде конфликта поколений, выделения номенклатуры в «касту» или «золотой молодёжи» вызвали бурю критики сверху.

Можно связать этот перелом с «диссидентством» творческой интеллигенции или же с простой сменой конъюнктуры, необходимостью подчеркнуть переход СССР от «тоталитаризма» к понятным Западу ценностям. Однако Гершзон приводит данные, показывающие, что рядовой советский гражданин «голосовал ногами» против культуры позднего сталинизма: посещаемость кино, театров, выставок и т. д. после оттепели стала быстро возрастать. Историко-биографические фильмы сталинского периода уже в 1954 году заняли последние строчки по посещаемости. Интересно, что ещё при Сталине всё отечественное кино «подвинул» трофейный американский «Тарзан», по поводу популярности которого даже жаловались Берии.

Соответственно, в культурной сфере мы всё же видим усиление культа личности в последние годы правления Сталина, сопровождавшееся крахом культуры, подавлением творческой интеллигенции (вплоть до условий жизни и работы) и, что особо удивительно, антинародным характером ситуации. С одной стороны, организация и техническая база кинопроката, театров и т. д. пришла в упадок; с другой — угас интерес и творцов, и рядового зрителя к такому «пропагандистскому», «монументальному» искусству, шире — росли протестные настроения. Соответственно, оттепель в культуре была с энтузиазмом встречена и интеллигенцией и народом. Причём смысл перелома был им ясен (по крайней мере, интеллигенции).

Впрочем, в книге плохо освещён не менее важный вопрос: как закончилась оттепель, во что она перешла. Лишь упомянуты возвращение «централизации», рост цензуры и гонения на «буржуазное» искусство. Впрочем, уже из этого видно, что «вольница», которая развернулась на контрасте с «тоталитаризмом» конца сталинского периода, всё-таки не устраивала сталинских преемников, для которых либерализация была не самоцелью, а лишь инструментом для укрепления собственной власти. На деле уже Хрущёв вернул и репрессии (расстрел рабочих в Новочеркасске в этом смысле был особо символичным, как поворот партии против своего класса), и цензуру.

Если в первые годы после смерти Сталина, похоже, свободой сумели воспользоваться многие «рядовые» люди — то вскоре ей были положены жёсткие пределы. Особенно это видно на примере философии: если начальные годы оттепели породили как антимарксистов (вроде Мамардашвили или Щедровицкого), так и новых марксистов (типа Ильенкова), то вскоре из их среды выделили часть «диссидентов», опекаемых и взращиваемых партийными элитами, а всех остальных — задавили.

Иными словами, свобода вплоть до «буржуазности» разрешалась только там, где она соответствовала интересам номенклатуры. Все отклонения от этой, отныне двусмысленно-антисоветской, генеральной линии — всё так же карались. Это специфический результат правления Сталина. И элита, и интеллигенция, и народ переставали верить в социализм. Однако власть оставалась в руках партии, и только её (а не народный) протест стал решающим для судьбы страны.

Изменения стали возможны благодаря недовольству всех, но то, куда эти изменения пошли, — определяла только элита; народ к этому решению, как и раньше, допущен не был. В этом странная преемственность сталинизма: его элитаризм не был изжит; скорее, это он изжил социализм. Культурная оттепель — лишь частное отражение этого противоречивого общего процесса.