Что делать? Кто будет делать? Воспитать будущее России

Волшебное слово «модернизация» прочно вошло в лексикон представителей нашей власти. Оно должно решить вопрос и «газово-нефтяной иглы», и замещения импорта, и всевозможных социальных проблем. В зависимости от ситуации «модернизация» может подразумевать как закупку новых станков, так и сокращение количества учебных заведений или мест в больницах. Да и не суть важно: «модернизировать» — не значит провести какой-то конкретный набор операций, это просто значит «сделать лучше».

Тем не менее перед Россией остро стоит вопрос выбора дальнейшего пути развития — и не только экономического. Если мы стремимся стать частью какой-то мировой системы — западной ли, китайской ли, — то наша страна должна занять какое-то определенное место в разделении труда, производстве, торговле и так далее. Окажемся ли мы простым источником природных ресурсов? Или станем сборочным цехом для иностранных корпораций? А может, будем как-то выезжать за счет «оборонки»?

Сколь бы ни злоупотребляли политики терминами вроде «постиндустриальной эпохи», «экономики инноваций», «наукоемкого производства» и так далее — нельзя не признать, что будущее — за высокими технологиями и наукой. В особенности это актуально для России: мы не сможем конкурировать с Китаем в плане «традиционной» индустрии, сельское хозяйство — тоже немного не про нас. Возможности сочетать господство над финансовой системой с подкрепляющей его военной мощью — привилегия США. С этой точки зрения даже такие затеи, как «Сколково», могли бы показаться не столь безумными и неуместными (закроем глаза на тот факт, что в Китае таких научных и бизнес-центров — уже сотни, если не тысячи)…

Однако разговор о «высоких технологиях» поднимает уже не более-менее привычный русский вопрос: «Что делать?», гораздо более болезненную для нашего общества проблему: «Кто будет делать?» Если для индустриализации в прошлые века достаточно было закупить станки и поставить к ним малообразованных людей, чтобы они выполняли простейшие операции… То сейчас нужно заставить человека творить, изобретать, производить эти самые «инновации» — что является проблемой принципиально более трудной.

Не философия и не психология, а сама экономика ставит перед нами вопрос о человеке. Выбор между потребителем и творцом определяется теперь уже не одним только «гуманизмом», но и сухой прагматикой.

Главной проблемой тех отраслей, что еще «держатся» в современной России, является кризис кадров: поколения 60—70-х годов еще способны и работать, и придумывать что-то новое. Но почти на всех госпредприятиях бьют тревогу: выпускники вузов последних лет не только не обладают должным уровнем знаний и навыков, но и просто не могут заставить себя трудиться. Тем более — изобретать.

Качество людей — сложнейший вопрос. Чтобы человек стал хорошим работником, тем более — творцом, требуется, чтобы многое сошлось. Но именно в этой сфере Россия обладает богатым уникальным опытом воспитания, обучения, создания коллектива, развития творческих способностей. Целая плеяда педагогов, психологов и философов пыталась создать нового человека — свободного и ответственного гражданина коммунистического государства. Один из них — Антон Макаренко, после Первой мировой и Гражданской войны занимавшийся перевоспитанием сирот из детских колоний.

Его педагогический талант получил мировое признание. Опыт Макаренко пытались перенять как за рубежом, так и в современной России. Однако из его педагогики постоянно стремятся извлечь отдельные приемы или подходы, забывая, что она требует особого состояния общества, специфической мировой ситуации.

Россия после войн и революций жаждала новизны. Макаренко уловил этот запрос и, отринув существующие педагогические теории, поставил себе глобальную цель: воспитать нового человека новыми средствами. Не потому, что так хотелось лично ему. Того требовала сама эпоха. Сейчас Россия снова находится на перепутье. Мир заходит в тупик и ожидает чего-то революционного — нового слова, нового дела, невиданного доселе пути. И именно в данный момент педагогика Макаренко оживает.

Необходимость будущего

Будущее — не изымаемый элемент подхода Макаренко. Он сам, как и его ученики, приходили на территорию «концентрированного детского горя». Туда, где царили хаос и анархия, где нормой для детей становилось все, противное человеческому естеству: насилие, обман, «законы джунглей». Макаренко утверждал, что в этой ситуации требуется «педагогический взрыв» — сильное воздействие, позволяющее резко перевести людей из состояния «разброда» в состояние организованности. И достигнуть его можно было, только предлагая обделенным счастьем детям некий другой мир, новую жизнь, большую мечту, способную зацепить даже самого потерянного человека.

Конечно, недостаточно произнести пламенную речь: будущее должно жить в тебе самом. Если педагог не может поразить воспитанников своим примером, то в его рассказы о «грядущих светлых днях» никогда не поверят. «Макаренковские» педагоги всегда начинали с того, что демонстрировали детям свою непохожесть на обычных воспитателей: свою особую смелость, решительность, ловкость. Через живой интерес к воспитанникам. Только когда дети видели, что новый педагог — не такой, как все, он мог предложить им последовать за ним в новую жизнь, в которой каждый будет таким же смелым и сильным.

Макаренко требует, чтобы педагог опережал не только своих воспитанников, но и все существующее общество в человеческих качествах. Он должен не просто передавать учащимся знания и традиционные нормы, а создавать нового человека, готового идти дальше, чем предыдущие поколения.

Несмотря на то, что Макаренко стал педагогом-новатором еще до революции, его образ будущего поразительно совпадал с формулой русского коммунизма: раскрепощение и пробуждение высших творческих способностей в каждом человеке. И особенно здесь важно, что «в каждом». Макаренко поставил себе задачу «воспитать невоспитуемых» — людей, чье детство разрушили тяготы взрослой жизни, «одичавших в своем одиночестве». Он и его ученики брались за всех, отвергнутых обычной педагогикой: непослушных, необучаемых. Порою Макаренко вытаскивал детей прямо с судебной скамьи.

Этот момент стал вообще принципиальным для советских педагогов. Так, Иван Соколянский, Александр Мещеряков и Эвальд Ильенков занимались слепоглухонемыми детьми — обреченными на гибель, «достучаться» до которых никому не удавалось. Они были убеждены, что возможности каждого человека практически безграничны; любой может стать гением, художником, святым. И только пренебрежение к человеку, неверие в него, незаинтересованность в нем является препятствием на этом пути.

Макаренко утверждал даже, что необходимо разработать научную систему влияний. Ведь на воспитание оказывает воздействие огромное число факторов, даже самых незначительных — например, цвет пиджака педагога. Но именно эти «случайности» могут оказаться ключевыми для воспитания гения. Перед этой же проблемой позже встанет и Ильенков: психику слепоглухонемых детей придется буквально собирать вручную.

В развитии каждого есть что-то от религиозной идеи, на «ученом» языке называемой апокатастасисом — всеобщим спасением — что окончательная победа Бога настанет только лишь тогда, когда душа каждого человека будет спасена, когда зла больше не останется и ад опустеет. Таков же во все времена заряд народных революций, жаждущих воцарения на земле всеобщей справедливости. В этом смысле советские психологи действительно революционны.

Насколько это отличается от бытующих в современном обществе воззрений! Сейчас «модно» стало полагать, что люди от рождения неравны, и цель общества — отделить «прирожденную элиту» от «плевел» и возвысить ее за счет всех остальных. Деление на богатых и нищих с этой точки зрения — не следствие несправедливого устройства общества, коррупции, эксплуатации или чего-то подобного. Это — естественное положение вещей, в котором есть лучшие и неисправимо худшие. И неважно уже, какие именно качества требуются человеку, чтобы достигнуть успеха. И качества ли требуются — или же достаточно родиться в «правильной» семье, оказаться в нужный момент в нужном месте…

Кончается все равнодушной констатацией того, что миллионы голодающих и живущих в нищете «не вписались в рынок», и сожалеть по их поводу не стоит. А образование должны получить исключительно те, кто могут себе это позволить.

Дикий индивидуализм

«Одичавшие в своем одиночестве» — эта формулировка Макаренко как нельзя лучше описывает состояние современного «общества». Большие массы людей оказались никому не нужными, индивидуализированными, оторванными друг от друга. Развиваются средства коммуникаций — телефон, интернет, — а люди становятся все дальше и дальше, им не хватает просто человеческого общения и душевной теплоты. Они как бы «недолюблены» — родителями, друзьями, своими вторыми половинками.

Последователи Макаренко замечают, что в педагогике теперь принято всё подряд называть коллективом — даже простое скопление людей в одной комнате. При этом настоящей коллективности — одного из «столпов» макаренковского подхода — становится всё меньше и меньше. Антон Калабалин («внук» Макаренко) однажды был приглашен на работу в обычную школу. Его поразило, что никто там не понимал, зачем он в ней находится: учителя были равнодушны к оценкам учеников, школьники не могли сказать, зачем им нужно хорошо учиться и какой смысл в профессиях, к которым они должны стремиться. Трудиться надо, чтобы получать «пятерки», чтобы устроиться на «приличную» работу, чтобы — что? Получать больше денег? А зачем?

Калабалин пошел на крайние меры: он на некоторое время вообще упразднил оценки и попытался увлечь школьников чем-то более близким и понятным — общественной жизнью. Они участвовали во всех спортивных соревнованиях (в том числе и организовывали их), помогали старикам и инвалидам, участвовали в тушении пожаров… У детей появился интерес как к школе, так и друг к другу: успех каждого стал успехом команды или класса. Школьное здание быстро оказалось увешано грамотами, благодарностями, призами, фотографиями победителей. Калабалин стал объяснять общественную значимость профессий, к которым должны были стремиться дети: что пожарный или милиционер рискуют собой, спасая жизни, ученый — открывает лекарства и так далее. В какой-то момент педагог вернул и обычную оценочную систему, но классы теперь соревновались между собой в успеваемости, ведь лучший по всем параметрам класс получал возможность отправиться в путешествие на автобусе.

Макаренко и его ученики ставили перед своими воспитанниками понятную им цель, достижение которой требовало общих усилий. Только с этого момента и появлялся коллектив: нужно было распределить работу, проконтролировать деятельность каждого, выдвинуть лидеров и руководителей под конкретные задачи. Конечно, и здесь впереди процесса шли педагоги, проявлявшие наибольшую активность и помогавшие воспитанникам советами и объяснениями.

Конечно же, при коллективизме и речи не может идти о том, что человек становится «винтиком», «бездушным элементом» некоей системы. Наоборот, это — признаки отсутствия коллектива. Макаренко стремился к тому, чтобы его воспитанники ощущали свою ответственность за всё вокруг. Если товарищ совершает ошибку — ты должен был его поддержать, подхватить его дело. Весь коллектив стремится к единой цели, и каждый заинтересован в том, чтобы его соратники справлялись со своими обязанностями.

Но ответственность выходила далеко за пределы макаренковских коммун или детдомов. Воспитанники Макаренко не были оторваны от жизни окружающих городов и деревень: если там происходил пожар или какое-то иное бедствие, они первыми приходили на помощь. Вся Россия жила общим делом — построением коммунизма, рая на земле, в котором участвуют все без исключения. Так что беды ближнего — неизбежно и твои беды.

Свобода и дисциплина

Понятно, что подобная «активная» ответственность не могла основываться на просто принуждении, угрозах, авторитете педагога. Она воспитывалась через доверие: каждый член коллектива поочередно занимал место руководителя; постоянно возникали сиюминутные задачи, которые поручались не определенной («выдающейся») группе лиц, а распределялись между всеми. В итоге все получали возможность проявить себя, никто не мог «отсидеться», свалить ответственность на другого. Более того, не оставалось воспитанников, не понимавших, какая тяжесть лежит на руководителе.

Педагогика Макаренко вообще не терпит догм, бессмысленного применения силы, принуждения. Она требует от педагога чуткости, искренней заинтересованности в людях. И воспитанники, и воспитатели стремились к максимальной свободе инициативы, творчества.

Конечно, от педагога требовалось чуть ли не быть самому «новым человеком». Макаренко опирался в работе на немедленный анализ и немедленное действие, он зачастую ходил «по краю» — при том, что в работе ему сильно помогал НКВД, опыт директора школы, просто удачные стечения обстоятельств. В первую его колонию — имени Горького — завозили не случайных беспризорников, а детей, отобранных Макаренко вручную, после изучения их «досье» и собеседования.

В его действиях было немало хитрости: например, забирая очередного воспитанника в колонию, он делал вид, что забыл шапку, и оставлял его на улице без присмотра. Макаренко таким образом заставлял молодого человека сделать сознательный выбор: убежать или остаться. А также показывал, что уважает его и доверяет ему.

Тем не менее зачастую Макаренко импровизировал. Иногда он даже действовал на эмоциях — и именно эта искренность оказывалась для него спасительной. Приходилось ему идти и на преступления, бить воспитанников, угрожать им самоубийством и вообще действовать «за гранью». Но в итоге Макаренко удалось достичь невероятного — прошедшие через его «руки» беспризорники больше не возвращались к преступной жизни. Многие стали его последователями.

Воспитание взрослых

Макаренко уже под конец жизни сетовал, что в мире нет «воспитательной педагогики». Педагоги обучают детей, передают им некие знания и навыки. Этот процесс гораздо легче, в нём сразу виден результат (усвоил ребёнок материал — или нет), ошибки — не так критичны. Другое дело — воспитание: его результаты видны только по прошествии многих лет, но они определяют всю оставшуюся жизнь человека. Даже такой не чуждый высочайшим материям философ, как Ильенков, слишком увлечётся интеллектуальным развитием человека — и взрастит доктора наук, проклинающего свою страну и свой народ.

Макаренко же требует от педагога вложить в воспитанника целую программу человеческой личности. Он должен найти в ребенке всё самое лучшее. А если не получится — то придумать это «лучшее» и вселить в воспитанника веру, что он — хороший. Только тогда он будет изменяться в положительную сторону.

Макаренко понимал, что нужно «перевоспитывать» не только беспризорников, не только детей, — но и всё общество. Он планировал большой четырехтомный труд, посвященный воспитанию родителей. Макаренко думал, как формировать личность не в закрытом, в значительной степени подконтрольном педагогу учреждении, а через обычный человеческий коллектив. Через определенное «объединение родителей».

Этот ход мысли в чем-то напоминает искания Якоба Морено — создателя групповой психотерапии, который в какой-то момент понял, что проблемы живут не только в голове отдельного человека, но и в его отношениях с другими людьми, с социумом. И стал работать сначала с несколькими людьми, затем — с рабочими коллективами, потом — с крупными школами и тюрьмами, наконец — с целыми городами. Его мечтой было устроить сеанс психотерапии с мировыми лидерами, чтобы сбросить накал холодной войны — и, говорят, высокопоставленные поклонники Морено даже пытались устроить подобную встречу.

Однако Макаренко опирался не на разговоры и даже не на рациональное осмысление, а на саму жизнь. Помимо стремления поставить перед людьми реальные цели, оказать им настоящее внимание, продемонстрировать что-то на собственном примере — он имел почти что религиозную веру в труд, характерную для коммунистов.

Карл Маркс говорил не только, что «философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его». Он утверждал, что особенности человеческого труда формируют и мышление, и способность человека к творчеству. Что через труд можно преодолеть любую предопределённость, любое внешнее влияние. Что он делает человека поистине свободным (эту идею потом зло высмеют нацисты). И, главное, что трудящийся человек изменяет не только окружающий мир, но и себя.

Советские психологи, Ильенков, Макаренко — все отмечали, что в практической деятельности человек развивает мышление и формирует свою личность. Все они верили, что осмысленный коллективный правильно организованный труд позволит не только построить новую страну, но и сделать из страдающего от одиночества и несправедливости жизни индивида нового человека, преодолевшего апатию, пассивность и собственные несовершенства.

Как ни странно, но педагоги имеют большие заслуги перед человечеством. Воспитательные романы просветителей (в особенности Жан-Жака Руссо) сформировали целое поколение революционеров по всему миру — даже в тех отдаленных от Франции краях, где жил Освободитель Симон Боливар. Говорят, что во время Великой Отечественной войны Геббельс пытался выяснить, почему советские солдаты, оставшись без командира, быстро берут ответственность на себя. Тогда один из экспертов рассказал ему про педагогику Макаренко и предположил, что она «ушла в народ».

Разработки и достижения советской педагогики были отложены в «долгий ящик» в связи с перестройкой, десоветизацией и странными реформами социальной сферы. Тем не менее Россия (а может, и весь мир) рано или поздно всё равно встанет перед острой проблемой воспитания и образования человека. И тогда дело Макаренко еще сможет породить собственных Освободителей.