Недавно в «Прямом эфире» мне пришлось оппонировать опеке. Ведут они себя настолько типично, что этот ролик может служить наглядным пособием: «Опека обыкновенная (Curatoria vulgaris)». Тем, кто не сталкивался, полезно получить живое впечатление.

Гюстав Буланже Невольничий рынок. 1882г

Хотя какие-то детали придётся пояснить, мне кажется, что дух опеки ролик передаёт и так. Этот надменный дух — не скажу даже «элиты» (какая из этой Оксаны Ивановны элита!), но какого-то самоуверенно сытого слоя над трудно живущим народом.

Сухая фабула этой истории такова: шестимесячную Олю отобрали у матери Таисии, ещё не достигшей 16 лет. И поместили в приют, хотя рядом была бабушка, законный представитель матери, которая имеет право (ст.62 Семейного кодекса), обязана (ст.64) и хочет помогать маленькой матери воспитывать её ребёнка, свою внучку.

У опеки не было ни малейшего повода вмешиваться, так как ребёнок был сыт и здоров, под присмотром матери и взрослой бабушки — что, как теперь можно увидеть, опека полностью признаёт. Но опеке втемяшилось, что малышка «осталась без попечения». И она отобрала ребёнка, чтобы найти ему чужого опекуна. Вопреки здравому смыслу и закону, который не даёт повода разлучать мать и дитя.

Итак, типичные черты Опеки обыкновенной:

1. Характерный бюрократический жаргон — «данная семья», «выходили на адрес».

2.Плохая память на законы. Хорошо хоть, твёрдо помнит, что «существует законодательство Российской Федерации». Из него у неё много слов в активном словарном запасе, но смысл этих слов она черпает не из законов, а из своего удобства.

В данном случае:

а) Опека подряд произносит: «ребёнок остался без попечения родителей», «мама ограниченно дееспособная». Хотя это два разных режима — в первом нужен опекун ребёнку, во втором — попечитель маме (в данном случае он и так есть в лице её мамы, бабушки). К тому же, опека путает: здесь не «ограниченная дееспособность» (которую назначают судом за пьянку, ст.30 ГК РФ), а неполная дееспособность в силу возраста (ст.26 ГК РФ), то есть осуществляемая с письменного согласия матери.

Что это значит, например, в случае, о котором говорила опека: если нужно информированное согласие на медицинское вмешательство. Если согласие даёт взрослая мама, она пишет: «В интересах несовершеннолетней… даю согласие». Если мама малолетняя, то под её согласием расписывается её мама: «Cогласна с решением несовершеннолетней матери ребёнка дать согласие на вмешательство». Вот и вся проблема, неразрешимая для Опеки обыкновенной.

б) Опека не знает, что по закону «остался без попечения» — это когда или родителей объективно нет, или они уклоняются от воспитания, или есть угроза для жизни и здоровья, или ненормальные условия (ст.121 ч.1 СК РФ). Она признаёт, что ничего подобного не было. Но она говорит, что если нет бумажки об опекунстве — значит, «остался без попечения».

в) Опека не знает, что даже признание «оставшимся без попечения» — ещё не повод для немедленного отобрания (для этого нужна не просто угроза, но «непосредственная угроза»), а повод лишь для «обеспечения защиты прав и интересов ребенка». Диапазон законных средств — от социальной помощи до административного наказания или лишения прав по суду. Если есть за что.

г) Опека не знает, что забирать «по акту ОДН» можно только ребёнка безнадзорного, то есть «контроль за поведением которого отсутствует», и бумажные формальности (законный представитель или не законный представитель контролирует) тут не играют никакой роли. И что закон «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних» требует соблюдать Конвенцию о правах ребёнка, включая её пункт 9 о недопустимости разлучения ребёнка с матерью без суда.

д) Опека не знает даже той статьи (ст.62 СК), на которую сама ссылается, требуя назначения опекунства. Там говорится, что мама, даже маленькая, «имеет право на совместное проживание с ребёнком и участие в его воспитании». И что малышке «может(ещё не обязан) быть назначен опекун», причём такой, «который будет осуществлять его воспитание совместно с несовершеннолетними родителями ребенка». То есть закон и тут защищает неразлучность матери и дитя — если бы такой опекун и мог бы найтись, он должен был бы жить с Таисией! Странно ли, что опека уже два месяца не может такого опекуна найти?

3.Цепкая память на «всё былое».

Начали они с того, что «семья неблагополучная». Это очень типично. Неблагополучие семьи в их глазах оправдывает всё. Любой произвол, любое вмешательство. И ни к чему их не обязывает. Они, в управлении защиты населения, не испытывают при виде неблагополучия семьи желание семью от него защитить. Семья всегда сама виновата. Что бы ни случилось после отобрания — не выдержало сердце у матери в Тюмени, погиб мальчик под Новороссийском — оправдания одинаковы: «А семья была неблагополучная!». Оправдываясь чужим «неблагополучием», опека пытается заручиться сочувствием таких же сытых людей, которые не знают, что такое «жить трудно».

а) И она достаёт «страшный компромат». «Вот, в 2003-м году!!!«

В 2003-м году Таисии (матери, у которой сегодня отняли дочь) было 2 годика. Что бы там ни было, она не виновата. Но опека, не боясь остаться без глаза, припоминает что-то, что было 12 лет назад с бабушкой. Я часто наблюдаю, как в суде по лишению родительских прав опека достаёт в оправдание своего напора документы прошлых лет: «а вот, она ещё раньше была ограничена (лишена)». Семья наладила жизнь, встала на ноги, а её снова сбивают с ног — добей неблагополучных!

б) «Непосредственно в органах опеки она избила своего трёхлетнего сына!«

У зала перехватывает дыхание: «Как избила? За что избила!» (И куда же смотрели эти органы?) — «Ребёнок закапризничал… Это был 2002 год…». Что там случилось 13 лет назад, каждый легко себе представит, но звучит-то как! «Избила», не меньше!

Насколько тщательно Опека обыкновенная собирает на всех компромат, я почувствовал, когда заступался за многодетную мать в одной из новосибирских райопек. Мы разговаривали, пили чай, рассуждали о «ресурсе семьи». «Если что, — говорю, — у неё есть старшая сестра, педагог, поможет». — «Сестра?! Щас!» — опека полезла на полку, достала папку, из папки бумажку. Это было донесение вахтёра общежития педучилища о том, что сестра при входе шла выпившая и материлась. «Помилуйте! — заметил я. — Здесь сестре ещё 17 лет, а теперь ей уже 22!» Но опека помнит, хранит. Заботится!

Между тем, всякий сбор персональных данных, не предусмотренный законодательством, незаконен. Опека вообще не имеет права «ставить на учёт» кого-то, кроме «оставшихся без попечения» с целью их устройства.

в)«У неё две судимости!». Зал ахает, рисуя себе из бабушки страшную преступницу. Опека умалчивает, что преступлением один раз признали оплеуху парню, который обидел её дочь Таисию. Другой раз — затрещину развязно ведущему себя милицейскому. Просто у них вот так строго, в Челябинске. С «неблагополучными».

4.Желание тотального контроля.Обыкновенная черта чиновника — раздражение от того, что семья живёт не так, как ему удобно её учитывать.

а)«Хочется сказать, что семья постоянно мигрирует! Из одного района в другой» То есть живут так, видите ли, что за ними неудобно следить! «Написала заявление из школы: в связи с переездом… в США!». Школа с обыкновенным неприличным любопытством просила рассказать, куда они хотят переехать, — и вынуждена была утереться такой отпиской. У опеки до сих пор от этого то ли зла не хватает, то ли чувства юмора. Она решила выставить бабушку неадекватной, а получила весёлый смех в зале — народ-то всё понял.

«Орган опеки не может [же] оценивать место, в которое они перемещаются! Есть понятие привязки к месту прописки!» Это уже на защиту опеки поднял голос наш оппонент. Опека нашла в нём сочувствие против «неблагополучных», он тоже считает, что они живут не так, как удобно опеке. Про этого Б. Лордкипанидзе я не могу подтвердить, что он упырь, знаю только, что он сексолог, консультант американской организации по вопросам планирования семьи (то есть на деле — сокращения рождаемости).

Вообще, скамейка напротив нас неистовствует, это ещё в кадр всё не смогло попасть. Актриса Руденко картинно глумится над человеческой трагедией — «мать не имеет права отходить от сына, даже если он уснул»! Актриса или заигралась, или своего сына нянчила явно не сама. А лезет судить семьи! Адвокат Князев кричит, что «родительские права не передаются по наследству», делая вид, что не понимает, что такое неполная дееспособность (по словам опеки — «ограниченная дееспособность»; о наследовании прав речи никто и не вёл).

На них надо дать посмотреть сторонникам идеи «малого жюри присяжных» — о том, что в делах о лишении родительских прав вердикт должен выносить не судья (который судит по закону, и над ним процесс и надзор), а простые люди. Вот такие «простые люди» и будут заседать в таких жюри: сытые, немилосердные, презирающие обычный народ, который обычно и попадает в таких делах в переплёт.

Прокрустово ложе и Тесей

б) Ребёнок был совершенно здоров, пока его не поместили в приют. Факт невозможно отрицать. Но у опеки и здесь находится возражение: «У ребёнка нет прививок!».

— А у неё обязательно должны быть прививки? — спрашивает ведущий.

— Обязательно! — Кто-то в этот момент подумал, что она врёт или и здесь превратно знает закон, но оказалось, что она, по обыкновению, о юридической стороне дела и не думала. — Ребёнок проживает в обществе людей. Он мигрирует в месте с семьёй, то есть непонятно где, в каких условиях он проживает!

В целом придирки к прививкам тоже типичны, и не только в связи с опекой. Кому-то нужен охват населения прививками, а пропаганду вакцинации организовывать лень. И вот школы и садики запугивают родителей: не привьёте — не возьмём. А где-то и не берут. Закон об иммунопрофилактике, по которому прививки — дело добровольное, во многих регионах отдыхает.

Но тут, как видно, дело не в показателях. И не только в том, что для спокойствия опеки, ей должно быть понятно, где кто и как живёт. Потому что она возомнила себя контролёром всех семей. А семья мигрирует, зараза! И поэтому надёжнее забрать ребёнка в надёжное место. Где он станет хрипеть и перестанет гулить, зато без прививок не останется.

Нет, не только в этом дело. Здесь типично опечья убеждённость, что семья должна жить так, как представитель опеки считает правильным. Не закон, не суд, а лично представитель опеки. Она лично прониклась ответственностью за здоровье населения. Пришла к убеждению, что делать прививки надо обязательно. Значит, кто не делает, тот неблагонадёжный гражданин и безответственный родитель. Да, право отказаться имеет, но делать надо обязательно. Иначе на него можно спускать рейд системы профилактики.

* * *

Как-то так получилось, что общество уже привыкло — где дети, там при делах опека. Как именно, с какой стати на это ведомство стали смотреть как на всеобщую супермаму, непонятно. Ладно бы, если бы каждая из этого семейства лично родила по полдюжины детей и они уже выросли в достойных людей. Тогда бы они хоть имели моральное право что-то почтительно советовать. И то не вмешиваться.

Впрочем, есть дюжина мест в Семейном кодексе, в которых на опеку возлагаются не её функции. Уже и Матвиенко, и Мизулина заявили, что это надо менять. Но только непохоже, что сейчас их ветер.

Сейчас ветер дует в паруса «раннего выявления неблагополучия». Этого понятия нет в законах, оно из «Национальной стратегии действий в интересах детей». Формально Стратегия требует сначала разработать законодательную базу, но фонды торопятся — и регионы уже вовсю внедряют программы «раннего выявления» в свои регламенты. То, что социальные работники уже не чувствуют бесстыдства этого выражения, красноречивее всего говорит о профессиональной деградации этого семейства, о превращении его в бездушную машину. Потому что само выражение означает, что семья не видит у себя проблем, а кто-то уже составляет планы по её «реабилитации». Забыв, что есть границы, за которые вмешиваться неприлично.

От этого Curatoria vulgaris всё больше уверяется, что она вправе решать чужие судьбы. Она всё больше берёт сама на себя функцию суда — «доверять» или «не доверять» матерям воспитывать детей. «Вы вроде всё правильно говорите, — спорит со мной одна зав. опекой в Новосибирске. — Но поймите, вот не могу я ей доверить воспитывать ребёнка, не вижу я в ней хорошую мать»! Она надеется на понимание, она не видит в этом «ячестве» чего-то предосудительного. Она может быть даже думает, что в этом состоит её работа — «школить» семьи. Может быть, это делает её в своих глазах не бездушным чиновником, а исполнителем какой-то миссии? Санитаром леса, из которого надо выкорчевать неблагополучие с корнем?

— Можно же дать семье шанс? — спрашивает ведущий.

— В судебном порядке! Мы своего решения не изменим! Мы всё сделали правильно! — отвечает опека.

И значит, оказывается, наоборот, — она перестала быть человеком, стала частью бесчувственной машины, для которой формальность важнее материнской связи.

* * *

Именно уверенность опеки, что она вправе диктовать семьям, как им жить, возмущает людей больше всего. Что она сама вправе решать, иметь ли холодильник и сколько в нём накапливать продуктов, как часто мыть пол и менять обои, на чём спать и во что играть детям, чем кормить и как наказывать детей, делать ли прививки и у кого наблюдаться в поликлинике — и судить при этом не по закону, а по своим собственным прокрустовым меркам.

Думаю, опеке полезно знать, что она этим всё сильнее ставит себя в опасное положение. Потому что люди всё больше готовы пойти «на что угодно». Мы, как ответственные люди, просто обязаны это замечать и предупреждать.

Артём Шейнин, прозаик, журналист, публицист. — 30.10.2015 в передаче «Время покажет».

«По-моему, ювенальная юстиция наделяет детей какими-то отдельными правами по отношению к родителям. И во-вторых, она даёт государству какие-то особые права по отношению к семье. Я хочу сказать последнюю фразу. Единственное, что не позволит мне перегрызть глотку социальному работнику, ели он придёт проверять мясо у меня в холодильнике — это только то, что моя жена успеет это сделать до меня».

Евгений Сатановский, президент независимого научного центра «Инсти­тут Ближнего Востока». — 27.10.2015 на канале «Вести FM» по случаю гибели Умарали Назарова

«Вот так получилось, что я дедушка. Тут ведь что написано? Тут написано в тексте, что «ей не могли отдать, этой бабушке поскольку у неё не было документов, подтверждающих право на опеку над малышом. А у меня есть документы (или у любого дедушки или у любой бабушки есть документы), подтверждающие мои права на опеку?»

«Я могу сказать свою личную точку зрения. Она может нравиться или не нравиться, но если у меня в любой ситуации попытаются забрать внука, то меня придётся убить. Причём это довольно сложно будет сделать, несмотря на мой возраст. Потому что я его никому не отдам! Нет того закона, нет той формы, в какую будет одет человек, и нет того ведомства, которому я отдам своих детей или своих маленьких внуков».

«Потому что так получается, что все мы — евреи, русские, чукчи и чеченцы, таджики и армяне и все остальные, кто вам на пути встретится, включая негров преклонных годов, — любим своих внуков. И вот за ребёнка, за внука маленького человек может пойти на всё что угодно. И должен пойти на всё, что угодно».

«Вы что, предлагаете бабушкам и дедушкам нарушать закон? сопротивляться властям?

— Да. Конечно. Если цена — жизни их детей, — да!»