Новая книга профессора Санкт-Петербургского университета, доктора исторических наук, директора Центра по изучению истории Украины Татьяны Таировой-Яковлевой о гетмане Иване Мазепе (Т.Г.Таирова-Яковлева. Иван Мазепа и Российская империя. История "предательства". М., 2011) не могла не привлечь к себе внимания. Не могла уже потому, что предыдущее ее произведение на ту же тему (Т.Г.Таирова-Яковлева. Мазепа. М., 2007) получилось необычайно скандальным. Та "монография" (так не без гордости именует свой печатный труд Татьяна Геннадьевна) оказалась переполнена грубейшими ошибками, наглядно продемонстрировавшими вопиющее невежество автора, что вызвало в ее адрес множество критических замечаний и даже насмешек.

Читатели вправе были ожидать, что, самим Ющенко награждённая орденом "за Мазепу", оконфузившаяся рассказчица недостоверных историй об украинском гетмане попытается реабилитировать себя. Такая попытка действительно состоялась. Судя по всему, Таирова-Яковлева добросовестно проштудировала разгромные рецензии на свое творчество. Большинство ошибок, на которые указывали критики, она старательно исправила. Многие нелепости, содержавшиеся в первой "монографии", в новом тексте отсутствуют. Мало того, сочинительница открыто признала отдельные свои упущения (правда, только такие, вину за которые можно свалить на других). Работу она провела воистину титаническую (исправлять-то ой как много пришлось!). Можно было бы похвалить Татьяну Геннадьевну за трудолюбие, но... Но так уж вышло, что выправив одни погрешности, "ученая" дама тут же в не меньшем количестве допустила другие. Их разбору и будет посвящена настоящая статья. Сначала, однако, о хорошем. Нужно признать: в некотором отношении вторая "мазепинская" книга - шаг вперед по сравнению с предыдущей. Кое в чем автор, безусловно, приблизилась к истине. К примеру, она больше не приписывает любимому гетману исключительную заслугу вывода Украины из Руины. Наоборот, отмечает роль в указанном процессе Ивана Самойловича, а Мазепу показывает продолжателем усилий предшественника.

Гораздо сдержаннее высказывается Таирова-Яковлева и о так называемой "Батуринской резне". Речь уже не идет об уничтожении "всего гражданского населения", "всех женщин и детей", "15 тысяч украинцев". Вместо этого отмечается, что "погибло множество защитников и жителей города" (стр. 357). С такой формулировкой отчасти можно согласиться.

К сожалению, подобных примеров сравнительно немного. Они просто теряются в общей массе ошибок, легковесных суждений, откровенно неправдоподобных домыслов. Невежество сочинительницы обнаруживается сразу, с первых же страниц "монографии", уже во введении, претенциозно озаглавленном - "Отказываясь от мифологии".

Достигнуть декларированной цели (т.е. отказаться от мифологии) у автора не получается по причине слабого знакомства с эпохой, о которой взялась рассказывать. Темой повествования она не владеет, а потому не умеет отличить мифы от правды. "Ляпы" в книге следуют буквально один за другим. Утверждается, например, что "Мазепа не был "пажом" польского короля", а "был отправлен ко двору Яна Казимира в качестве "покоевого" (дворянская должность)" (стр. 10). Где же здесь миф? Паж - та же дворянская должность. В научной литературе слова "паж" и "покоевый" часто употребляются как синонимы. Проблема, вероятно, в том, что не все профессора Санкт-Петербургского университета с такой литературой знакомы.

На эту же проблему указывают тезисы, следующие непосредственно за процитированными: "Нет ни одного источника, кроме литературного произведения (т.н. "памятника") А.Пасека, лично ненавидевшего Мазепу, подтверждающего рассказ о романе Мазепы c Фальбовской и о "коне". Об этом унизительном для Мазепы эпизоде не упоминает ни один из его врагов-современников - ни запорожцы, ни В.Кочубей, ни С.Величко. Кроме того, этот эпизод не вписывается в хронологию известных о Мазепе фактов, относящихся к 60-м годам ХVII века" (стр. 10). Однако "Памятные записки" Яна Пасека (у Таировой-Яковлевой приведен неправильный его инициал, но это, наверное, опечатка) - не художественное произведение, как следует из контекста, а серьезный исторический источник. Запорожцы могли жаловаться на какие-то распоряжения гетманской власти. Кочубей писал об измене царю. Причем тут амурные похождения Мазепы в юности? Казацкий летописец Величко вообще не сообщает никаких подробностей о службе будущего гетмана при королевском дворе. К тому же перечисленные Татьяной Геннадьевной "свидетели" могли не знать о случившемся когда-то давно в Польше. Не думаю, что сам "герой" скандала сильно распространялся на сей счет.

Зато знали об этой истории и писали о ней, помимо Пасека, такие современники Мазепы как польский мемуарист Эразм Отвиновский, французский посол в Речи Посполитой маркиз де Бонак, словацкий путешественник Даниэль Крман. О двух первых автор "монографии" не упоминает (может, не подозревает об их существовании?), а на "Дорожный дневник" Крмана ссылается много раз. Достойно удивления, что описания интересующего ее эпизода сочинительница не приметила. Разве что указанный источник она просматривала слишком уж поверхностно (если вообще просматривала, а не заимствовала цитаты у других авторов).

И еще: вопреки утверждению "ученой" дамы, столь не нравящееся ей происшествие вполне вписывается в "хронологию известных фактов". В этот раз Татьяна Геннадьевна не вдается в объяснения, но из предыдущей "монографии" ясно: сообщение Пасека она относит к 1662 году и увлеченно "опровергает" ссылками на пребывание Мазепы при дворе короля в начале 1663 года. Между тем, Пасек указывает четко: скандал случился в 1663 году. Остается предположить, что и этот источник Таирова-Яковлева изучала не очень внимательно.

"Мазепа верно служил Дорошенко, пока не попал в плен к запорожцам в 1674 году" - читаем в разбираемой книге, автор которой уверяет: на службу к Самойловичу Мазепа пошел лишь после того, как Дорошенко "уже отказался от булавы" (стр. 6). "Исключительная верность и последовательность!" - умиляется по сему поводу сочинительница. И тут же добавляет: "Только если смотреть на факты через черные очки, можно это оспаривать" (там же).

Трудно сказать, через какие очки смотрит на прошлое слагательница оды верности, но факт остается фактом: попав в плен Мазепа выдал все, что знал о Дорошенко, а взятый на службу Самойловичем, участвовал в 1676 году в походе против своего бывшего гетмана. В результате этого похода окруженный русскими войсками Дорошенко и был вынужден отказаться от булавы. Наверное, нельзя здесь судить Мазепу слишком уж строго: он просто испугался и спасал себя. Но и приходить в восторг от его "верности и последовательности" оснований, кажется, нет. "Мазепа не изменял В.В. Голицыну, так как приносил присягу не фавориту, а царям Петру и Иоанну" (стр. 10) - следуют новые рассуждения о верности. "Ученая" дама защищает своего героя от упреков историков. Хотя должно быть понятно: речь идет не о государственном преступлении (нарушении присяги), а о личной неблагодарности гетмана по отношению к человеку, благодеяниями которого пользовался и благодаря которому получил булаву. "На протяжении многих лет Петр отказывался покровительствовать Палию,.. приказал Мазепе его арестовать и сослать в Сибирь. Роль гетмана в этом случае весьма пассивна", - утверждает Таирова-Яковлева (стр. 9). И она же это утверждение впоследствии опровергнет, сообщив, что Мазепа настойчиво слал в Москву доносы на полковника, а затем арестовал его "не дожидаясь распоряжений царя" (стр. 174). Случаи противоречия "ученой" дамы себе самой будут встречаться в книге регулярно.

"Мазепа не соблазнял Мотри Кочубей. Их переписка свидетельствует об исключительно платоническом характере романа" (стр. 10). Но о платоническом характере романа "свидетельствует" только сам Мазепа в письме, специально предназначенном (как можно предположить) для глаз отца девушки. Супруги Кочубей говорили об обратном: гетман совратил их дочь. Кому верить? Об истине можно догадываться, но не заявлять что-либо категорически. "В ХVII-XIX веках брак пожилого состоятельного человека с юной девушкой был распространенным явлением... Во времена Мазепы 80-летний значный товарищ П.Забела женился на молодой вдове и имел от нее двоих детей" (стр 10).

Ну, во-первых, доживший (если в родословной правильно показана дата рождения) до 109-летнего возраста и заводивший детей после 80-ти лет Петр Забела - случай скорее редкий, чем распространенный. Во-вторых, сватался старик все же к сорокалетней вдове, а не к шестнадцатилетней девушке (да еще и своей крестной дочери). Проводить аналогии тут неправомерно.

"Так как Мотря была крестной Мазепы, он намеревался просить у киевского митрополита разрешения на этот брак и, учитывая заслуги гетмана перед церковью, наверняка бы его получил", - считает сочинительница. А вот Мазепа совсем не был уверен в положительном решении Церкви, что доказывают его неоднократно публиковавшиеся (в том числе - Татьяной Геннадьевной) письма. "Совершенно неясно, почему сватовство 65-летнего вдовца - Мазепы рассматривается некоторыми как "блуд", а женитьба старого генерала на Татьяне Лариной - как идеал любви и верности" (стр. 10). Незнакомство Таировой-Яковлевой со знаменитым произведением Александра Пушкина отмечал в рецензии на первую ее "монографию" о Мазепе доктор исторических наук С.Н. Полторак. К этому мнению можно присоединиться. Пушкинскую Татьяну всегда превозносили как идеал верности мужу, но не любви (любила-то она Онегина). Недостаточно высокий уровень образованности "ученой" дамы (иначе незнание "Евгения Онегина" расценить невозможно) обнаруживается здесь явственно, несмотря на все ее ученые степени и звания. А подтверждается сей уровень репликой автора книги по поводу имевшей когда-то место в Южной Африке театральной постановки пьесы о гетмане: "Нам трудно представить себе Мазепу в исполнении коренного жителя Африканского континента" (стр. 8). Представлять чернокожего актера в указанной роли нет необходимости. Почти до конца прошлого века Южно-Африканская республика являлась высокоразвитым государством белых, о чем известно очень многим людям и без высшего образования. (Люди с высшим образованием об этом, наверное, знают все, ну, кроме одного профессора Санкт-Петербургского университета).

Теперь об историографическом обзоре, включенном во введение. Такие обзоры, краткий рассказ о работах тех, кто писал на соответствующую тему ранее, является неотъемлемой принадлежностью научных (или претендующих на научность) трудов. У Татьяны Геннадьевны обзор не получился. И не мудрено: прежде чем говорить о работах "предшественников", желательно эти работы хотя бы прочесть, что она делала далеко не всегда.

Например, Таирова-Яковлева уверена, что "для выдающегося русского поэта, демократа и декабриста К.Ф. Рылеева Мазепа был идеалом борца за свободу и независимость" (стр. 8). Она упоминает поэму "Войнаровский", с которой явно не знакома. Борцом за свободу Рылеев изобразил гетманского племянника Андрея Войнаровского. О дяде же его устами своего героя высказывается не совсем лестно:

"Не знаю я, хотел ли он

Спасти от бед народ Украйны

Иль в ней себе воздвигнуть трон -

Мне гетман не открыл сей тайны.

Ко нраву хитрого вождя

Успел я в десять лет привыкнуть;

Но никогда не в силах я

Был замыслов его проникнуть.

Он скрытен был от юных дней,

И, странник, повторю: не знаю,

Что в глубине души своей

Готовил он родному краю.

Но знаю то, что затая

Родство, и дружбу, и природу,

Его сразил бы первый я,

Когда б он стал врагом народу".

В плане оставшейся ненаписанной поэмы "Мазепа" Рылеев высказался определеннее: "Мазепа. Гетман Малороссии. Угрюмый семидесятилетний старец. Человек властолюбивый и хитрый, великий лицемер, скрывающий свои злые намерения под желанием блага родине". Неблагоприятные отзывы о гетмане можно найти и в других черновых заметках поэта (они опубликованы).

Не лучшую информированность проявляет "ученая" дама в вопросе об отношении к Мазепе авторов народных дум. Она, правда, признает, что ими гетман изображается в неприглядном виде, но стремится обесценить этот факт: "При изучении казацких дум, посвященных Мазепе, следует проявлять осторожность. Знаток украинского народного творчества Драгоманов считал многие из них фальшивыми" (стр. 9).

Соответствующую работу Драгоманова Татьяна Геннадьевна не читала (это следует из библиографической сноски), пользовалась пересказом других авторов, а напрасно. Знаток народного творчества, действительно, признавал поддельными некоторые из опубликованных ранее дум, но в своем труде публиковал произведения подлинные, записанные квалифицированными собирателями фольклора непосредственно "из народных уст". А там: "проклятый Мазепа", "превражий Мазепа", "пес Мазепа" и т. п. выражения попадаются на каждом шагу.

В научной мазеповедческой литературе Таирова-Яковлева тоже ориентируется слабо. Значение трудов дореволюционных российских исследователей отвергается ею напрочь: "Нельзя всерьез судить об истинном мнении о Мазепе историков, чьи работы подвергались жесточайшей цензуре, а именно так обстояло дело и в Российской империи, и в Советском Союзе" (стр. 7). В частности, сочинительница подозревает в политической ангажированности Николая Костомарова, который "писал свою монографию в годы, когда украинское движение (после разгрома Кирилло-Мефодиевского товарищества) пыталось примириться с российскими властями и старательно подчеркивало свой отказ от любых идей сепаратизма" (там же). Развивая мысль, "ученая" дама сообщает, что "после отмены в начале ХХ века цензуры, сразу же появились русские исследования, где высказывались совершенно иные суждения о Мазепе (не говоря уже об украинских "промазепинских" работах, например монографии Ф.М. Уманца" (там же).

Доктору исторических наук не мешало бы знать, что предварительную цензуру для книг объемом более десяти печатных листов (т.е. для всех солидных монографий по истории) отменили в России в 1865 году. Значение цензурных строгостей более раннего периода также преувеличено. Не в них нужно искать истоки негативных оценок гетмана русской историографией. Скажем, упомянутый Михаил Драгоманов, историк, фольклорист, литературовед и в то же время ярый противник самодержавия, оказавшись в 1876 году за границей, мог не бояться цензоров. Но Мазепу он все равно именовал "проходимцем".

В "подцензурной" России о гетмане высказывались умереннее. Названная Татьяной Геннадьевной книга Ф.М. Уманца, задавшегося определенной целью оправдать Мазепу, вышла в Петербурге в 1897 году (т.е. до пресловутых свобод 1905 года). Ее критиковали, но не запрещали.

Стоит также напомнить, что Кирилло-Мефодиевское общество было разгромлено в 1847 году, а монографию "Мазепа" Николай Костомаров писал в конце 1870-х - начале 1880-х годов (в совершенно другую эпоху). Можно догадаться, что директор Центра по изучению истории Украины перепутала разгром Кирилло-Мефодиевского общества с другим репрессивным актом, так называемым "Эмским указом" 1876 года (вряд ли настоящий историк допустил бы столь грубую ошибку).

Что же касается работ с "совершенно иными суждениями о Мазепе", якобы появившихся в послецензурную эпоху начала ХХ века, то из таковых "ученая" дама назвала всего одно сочинение - "Историю украинского народа" Александры Ефименко. При этом крайне сомнительно, что Таирова-Яковлева взяла на себя труд прочесть указанное сочинение. На поверку, ничего "совершенно иного" там не оказывается. Как и другие исследователи Ефименко именует переход гетмана к шведам изменой, говорит о двуличии Мазепы, отмечает его непопулярность в народе. А достоинства и заслуги гетмана (природный ум, опыт, энергичное, поначалу, содействие политике Петра, строительство храмов) не отрицались русской исторической наукой задолго до Ефименко (и даже до отмены предварительной цензуры). Резоннее говорить о подконтрольности цензуре историков советских. Но и тут сочинительница предъявляет претензии невпопад: в СССР, дескать, "вопреки фактам и здравому смыслу" ничего не сообщали о "решающей роли" в Азовских походах "лично Мазепы" (стр. 3).

Как известно, в Азовских походах лично Мазепа участия не принимал. Малорусскими казаками при осаде и штурме крепости командовал наказной гетман Яков Лизогуб. Мазепа в это время находился в другом регионе - Приднепровье, где тоже шли боевые действия. Иногда, впрочем, исследователи объединяют военные операции русской армии тех лет под общим названием - Азовско-Днепровские походы. Однако Таирова-Яковлева, возвращающаяся к этой теме по ходу книги не один раз, именует походы именно Азовскими и настаивает: Мазепа руководил казаками "под Азовом" (стр. 336).

Справедливости ради надо сказать: заблуждение это давнее. Об участии гетмана в том штурме ошибочно упоминалось в некоторых работах, написанных в ХVIII веке (что, кстати, снова доказывает: не сдерживала мазеповедов "жесточайшая цензура", Мазепе даже приписывали несуществующие заслуги). Тогдашних исследователей, по всей видимости, сбило с толку то, что награждая малорусов после Азовской кампании, царь не счел возможным обойти милостями и их гетмана. Уточнить подробности было сложно. Архивы оставались труднодоступными, многие документы в них - неразобранными. Приходилось пользоваться недостоверными источниками информации. Отсюда и ошибка. Она была обнаружена и исправлена последующими поколениями историков. Сегодня даже украинские "национально сознательные" авторы, склонные всячески возвеличивать Мазепу, лавров покорителя Азова ему не приписывают. Российская же "ученая" дама, углядев, наверное, "замалчиваемый факт" в каком-то древнем сочинении, выражаясь словами старинной поговорки, бухнула в колокола, не заглянув в святцы.

Убеждена Татьяна Геннадьевна и в том, что победы гетмана и его казаков под Кизикерменом (1695 год) и Азовом (1696 год) "превозносили и патриарх Иоаким (далеко не самый лояльный гетману), и европейские государи" (стр. 12). Про европейских государей что-либо сказать сложно - конкретных данных автор "монографии" не приводит. А вот насчет патриарха Иоакима (может быть, и вправду, не самого лояльного к гетману) сомнения возникают. Ну хотя бы потому, что умер он в 1690 году.

Характерно, что тот же тезис о восхищении Иоакима Кизикерменской и Азовской победами содержится и в более раннем сочинении Таировой-Яковлевой. Из чего делаем вывод: это не заурядный недосмотр, дата смерти патриарха осталась "ученой" даме неизвестной.

Завершая разбор введения, укажу на еще одну попытку профессора Санкт-Петербургского университета "отказаться от мифологии". "Некоторые "патриоты" с зашоренными глазами любят повторять, что Мазепа стал символом предательства" - читаем в книге (стр. 8). Далее идет рассуждение о терминах "мазепинцы" и "мазепинство", которые, по мнению сочинительницы, символами предательства не являются: "Именно "мазепинцами" называли черносотенцы деятелей украинского национального движения в Галиции... Так вот - эти самые черносотенцы под "мазепинством" имели в виду не измену или предательство, а стремление к национальной свободе и независимости. Значит, Мазепа представлялся им сторонником украинской культуры и самосознания, основанных на автономии и государственности. Немного другое, не правда ли?" (стр. 8).

"Неправда!" - хочется ответить Татьяне Геннадьевне. Позволю себе предположить, что работ "этих самых черносотенцев" она просто не читала. В них говорится как раз об измене, а не о развитии культуры и самосознания. Жаль, что автору "монографии" и это неизвестно.

Немалое количество ошибок обнаруживается в главе 1 "И.Мазепа и И.Самойлович". Наиболее заметная из них - описание условий договора о "вечном мире" между Россией и Польшей (1686 год): "...Волынь и Галиция отходили Польше, Подолье попадало под власть Турции. Договоры с Портой аннулировались, и Москва вступала в Священную лигу" (стр. 31). Тут же становится понятным, что текст соглашения "ученая" дама не читала. О принадлежности Волыни и Галиции там нет ни слова (обе области и без того принадлежали Речи Посполитой). Подолье никак не могло отойти к Турции, так как было турецким с 1672 года. К тому же участия в договоре эта держава не принимала. Утверждать, что по одному и тому же документу ей отдается какая-то территория, тут же все договоры с ней аннулируются, а одна из договаривающихся сторон вступает в антитурецкую Священную лигу (где уже находилась другая договаривающаяся сторона) - верх абсурда. На самом деле Россия и Польша договорились отвоевать Подолье у турок и защищать его потом совместными усилиями.

Яркая демонстрация невежества сочинительницы - отрицание ею взятки, данной Мазепой князю Василию Голицыну: "Едва ли вчерашний запорожский пленник, не имевший больших материальных средств и родни, мог действительно подкупить могущественного фаворита" (стр. 52). Вместе с тем, деньги полученные Голицыным от Мазепы - "5800 червонных золотых, 3000 рублей в копейках, 1200 рублей в талярах битых, что составляло 10000 рублей", по мнению автора "монографии", сумма "на самом деле не слишком значительная" и "выглядит как обычный подарок того времени" (стр. 54). "Более щедрые "подношения" Мазепа будет потом делать и другим русским сановникам". Как пример "более щедрых" подарков в книге приведено вино, посланное гетманом думному дьяку Е.Украинцеву (примечание на стр. 384). Сопоставлены десять тысяч рублей и с "парой соболей ценою 5 фунтов стерлингов", подаренных шотландцем Патриком Гордоном Федору Шакловитому. "Никто же не обвиняет при этом Гордона в желании стать "боярином"!" - пускается в рассуждения Татьяна Геннадьевна (стр. 54).

Читая такое, начинаешь сомневаться: понимает ли "ученая" дама то, о чем говорит? "Вчерашний запорожский пленник" перестал быть таковым за 13 лет до описываемых событий (т.е. совсем не "вчера"). Необходимые деньги, как свидетельствуют документы, он взял из средств свергнутого гетмана Самойловича. Деньги, кстати, немалые. Историки (настоящие) считали и триста червонцев - "суммой значительной для того времени". Дом Самойловича в Москве (надо полагать, не самый бедный и маленький), отданный им в приданое дочери, оценивался в две тысячи пятьсот рублей. Десять же тысяч тогдашних рублей - это, по мнению специалистов, "огромная сумма". Вино или пара соболей не идут с ней ни в какое сравнение. И разглагольствования Татьяны Геннадьевны на сей счет можно было бы назвать вершиной нелогичности (чтоб не сказать: глупости), если бы таких "вершин" не наблюдалось в книге превеликое множество.

С одной из них сталкиваешься тут же: "Гетманом Украины Голицын хотел иметь маловлиятельного, сравнительно бедного "чужака", недавнего "запорожского пленника", чуть ли не в кандалах попавшего в Батурин. По его замыслу, этот "чужак", приняв уряд из рук князя, должен был превратиться в сговорчивого "марионеточного" гетмана" (стр. 51). Так объясняется откровенное проталкивание князем Мазепы на высокий пост.

О "недавнем пленнике" только что говорилось. Тезис же о его "маловлиятельности" опровергается самой Таировой-Яковлевой: "Мазепа сумел из нищего пленника превратиться в самого доверенного и влиятельного человека в окружении Самойловича" (стр. 15-16). Остается констатировать: надергав из работ историков всевозможных фактов, профессор Санкт-Петербургского университета не умеет их осмыслить. Потому и путается.

Выправляя другие ошибки первой главы, стоит заметить, что Варлаам Ясинский не мог быть "бывшим профессором Мазепы в Киево-Могилянской Академии" (стр. 35-36). В коллегиуме (не в академии!) они учились предположительно в одно время. Наказной гетман Яким Сомко не был убит на "Черной Раде", как думает "ученая" дама (стр. 49), а погиб три месяца спустя. Василий Кочубей до свержения Самойловича не входил в состав казацкой старшины, тем более не являлся ее "лидером", хотя сочинительница убеждена в обратном (стр. 48, 50). Он занимал высокую, но не старшинскую должность реента Генеральной канцелярии. И двадцатилетняя его "скрытая борьба за булаву" с Мазепой (стр. 55) - плод воображения Татьяны Геннадьевны. Неубедительными представляются размышления автора "монографии" насчет слов Патрика Гордона о давней ссоре Самойловича и Голицына в Чигирине: "При описании Чигиринских походов Гордон ничего подобного не писал. И только 9 лет спустя, при описании падения гетмана, упоминал, что Голицын затаил злобу на гетмана... Таким образом, данное свидетельство позднее и не может восприниматься как достоверное" (стр. 19). Почему же свидетельство недостоверное? Во время Чигиринских походов Василий Голицын еще не был всесильным фаворитом. Неудивительно, что Гордон тогда не придал инциденту большого значения. Позднее, в свете дальнейших событий, он вспомнил об этом факте и оценил его по-иному.

Плохо информирована Таирова-Яковлева о церковной истории Украины. Она уверена, что в 1685 году "Голицын решил воспользоваться смертью киевского митрополита, чтобы решить вопрос о подчинении украинской церкви Москве" (стр. 34-35). Имя умершего митрополита не называется. По всей видимости, "ученой" даме не удалось его установить. И это не случайно. Если бы Татьяна Геннадьевна меньше фантазировала, а больше работала с источниками, то смогла бы узнать: к тому времени митрополита в Киеве не было почти десять лет. "Киевская митрополия в Малой России и престол во граде Киеве митрополии, за несоглаством эпархий, никим же назираем вдовствует многая лета", - говорилось в патриаршей грамоте о поставлении нового архиерея.

Незнакомство сочинительницы с документами также явственно обнаруживается во главе 2 "И.С. Мазепа, В.В. Голицын и Нарышкины". Отмечая предусмотрительность Мазепы, она указывает, что гетман ориентировался не только на царевну Софью и ее фаворита, но и благоразумно "заводил себе покровителей" в окружении царя Петра. "Еще в 1688 году на Мазепу был написан донос... Очень интересно, что в этой ситуации гетман обратился за покровительством к П.И. Прозоровскому, дядьке царя Иоанна, и к Борису Голицыну, самому активному стороннику Натальи Кирилловны и ее сына. Следовательно, у него имелись хорошие отношения и с этими двумя представителями лагеря Нарышкиных" (стр. 72).

Честно говоря, Татьяне Геннадьевне можно немного позавидовать. То, что давно открыто и объяснено исследователями, для нее внове, "крайне интересно", "уникально". Пояснения специалистов "ученой" даме неизвестны, что открывает большой простор для фантазии. Воображение Татьяны Геннадьевны парит в нем словно птица в небесах. К сожалению, парит оно в ущерб достоверной истории.

В упомянутых письмах Борису Голицыну (двоюродному брату фаворита) и Петру Прозоровскому (который, вообще-то, на сторону Нарышкиных перешел непосредственно в ходе переворота 1689 года), ни про какой донос ничего нет и быть и не может. С доносом к тому времени уже разобрались, ему не поверили и гетман благодарил за то Василия Голицына в письме от 25 марта 1688 года. Послания же, на которые ссылается сочинительница (вряд ли она прочла их вдумчиво), написаны днем позже и представляют собой обычные для Мазепы заискивания перед влиятельными вельможами. Даже украинские "национально сознательные" авторы говорят тут всего лишь о "ретивом угодничестве" гетмана, хотя и ищут для него оправдания. Подобные письма (их Мазепа писал и другим царедворцам) часто повторяются чуть ли ни слово в слово (меняются лишь имена да титулы адресатов) и содержат общие фразы с пожеланиями добра и просьбами хранить пишущего "в благодетельской своей милости". Выдавать их за попытку установить контакты с враждебной Василию Голицыну партией Нарышкиных неразумно уже потому, что эти послания пересылались Мазепой через фаворита (письмо Василию Голицыну от 27 марта 1688 года).

Столь же несостоятельно стремление Таировой-Яковлевой увязать гетмана с Нарышкиными в связи со свадьбой царя Петра в январе 1689 года. Тогда Мазепе была послана грамота с известием о радостном событии и угощение от "праздничного стола". "Сам факт самостоятельных действий Нарышкиных от лица Петра уникален и крайне интересен. А то, что Нарышкины поторопились установить контакт с Мазепой, тем более", - дает свой комментарий "ученая" дама (стр. 73).

Это, пожалуй, самое курьезное место в "монографии". Известно, что церемония царских свадеб включала рассылку гонцов с грамотами и угощениями во все концы страны. Сама сочинительница сообщает, что тот же посланец вез аналогичные грамоты киевскому воеводе и митрополиту (но сделать исходя из этого логичный вывод у Татьяны Геннадьевны не получается). Придавать таким рассылкам иное значение, кроме чисто церемониального, нет ни малейших оснований.

Аналогичный уровень знаний проявляет Таирова-Яковлева, повествуя об отношениях гетмана с приверженцами правительницы Софьи. Внимание здесь концентрируется на истории с портретом царевны, изготовленном на заказ черниговским мастером Л.Тарасевичем и его помощником. Появление портрета (его потом доработали, изобразив Софью со всеми регалиями на фоне двуглавого орла, и в таком виде растиражировали) рассматривается в книге как "пропагандистский" шаг, направленный на подготовку к захвату правительницей единоличной власти. "Удивительно, как этот практически центральный эпизод правления Софьи, столь тесно связанный с Украинским гетманством, никогда не затрагивался исследователями истории Украины" - недоумевает "ученая" дама.

Исследователи истории Украины эпизод этот затрагивали еще в ХIX веке (хоть и не считали его "центральным"). Другое дело, что Татьяне Геннадьевне о сем ничего неведомо. Да и интересует ее не сам портрет, а выдуманное ею участие гетмана в его изготовлении: "Невозможно представить, что Мазепа не имел никакого отношения ко всей этой истории, где главную роль играли украинские граверы" (стр. 70).

"Невозможно представить" - естественно, не аргумент. Тем более, что наша сочинительница не имеет представления о многом из того, о чем пишет. Она выстраивает короткую логическую цепочку: Тарасевич - Баранович - Мазепа (Тарасевич из Чернигова, а Мазепу объединяли "теплые и дружеские чувства" с черниговским архиепископом Лазарем Барановичем). На основании чего и следует абсолютно нелогичное, на мой взгляд, заключение о несомненной принадлежности гетмана к "украинским участникам изготовления портрета" (там же). Через несколько страниц тезис повторяется: "Мазепа принимал самое непосредственное участие в изготовлении "царских" портретов Софьи" (стр. 83).

Здесь хорошо прослеживается "творческий" метод Таировой-Яковлевой. "Невозможно представить" быстро превращается в категорическое утверждение, якобы точно установленный факт. Желаемое выдается за действительное. Забегая вперед, стоит указать на подобные примеры дальше. В главе 3 затрагивается мятеж Петрика, причем говорится: "Не исключено, что тайным вдохновителем восстания был соперник Мазепы, генеральный писарь Василий Кочубей" (стр. 103). "Не исключено" - это пока что предположение. Но в главе 6 "роль В.Кочубея в восстаниии Петрика" без всяких доказательств станет уже не подлежащей сомнению (стр. 210). В главе 8 читаем: "Можно предположить, что Мазепа не только сам хорошо знаком с шахматами, но и игрывал партии с Федором Алексеевичем (Головиным - Авт.), так как писал ему, что настало время сделать полякам "шах и мат"" (стр. 257). Довод не бесспорен (и сегодня шахматные, футбольные, боксерские термины употребляются в разговорной речи не одними спортсменами), но строить предположение, действительно, можно. Откроем, однако, главу 9, где предположение становится утверждением: "Мы знаем, что он (Мазепа - Авт.)... играл в шахматы" (стр. 288). И в примечании: "Об игре в шахматы автор узнала из письма И.Мазепы Ф.А. Головину" (стр. 447).

Возвращаясь ко главе 2, стоит остановиться на освещении "ученой" дамой переворота 1689 года. В предыдущей "монографии" Татьяна Геннадьевна выставила гетмана эдаким "серым кардиналом", задумавшим и осуществившим отстранение Софьи от власти. "Аргумент" в пользу этой версии сочинительница привела один: за десять лет (!) до описываемых событий Мазепа приезжал в Москву и вел "долгие, смелые разговоры" с думным дьяком Ларионом Лопухиным, "отцом Евдокии, жены Петра", а значит, по мнению Таировой-Яковлевой, был связан с Нарышкиными. Учитывая, что в Кремле тогда сидел другой царь, Софья не была правительницей, Мазепа гетманом, а Евдокия женой Петра, "весомость" такого "доказательства" можно не обсуждать. Однако в процессе создания новой "монографии" отпало и оно. Таирова-Яковлева выяснила: собеседником будущего гетмана в 1679 году был не Лопухин, а Ларион Иванов. Признав ошибку и возложив вину за нее на С.М. Соловьева, "ученая" дама... вновь завела речь об "активной роли" Мазепы в перевороте (стр. 89).

Никакие доказательства для этого Татьяне Геннадьевне не нужны. "Почему Мазепа не принял сторону Голицына? На самом деле это очевидно. Голицын и Софья придерживались внешнеполитического курса, который Мазепа (как и Самойлович) совершенно не разделял: мир с Польшей, отдача Правобережья, война в Крыму" - пишет она (стр. 80).

На самом же деле очевидно, что сочинительница не разбирается в том, о чем вещает. У Мазепы не было никаких оснований предполагать, что с отстранением царевны внешнеполитический курс Москвы изменится (он и не изменился). Никакой "активной роли в перевороте" гетман не играл. От него ничего не зависело. Заявление автора "монографии" о будто бы имевшейся у Мазепы возможности "в кратчайший срок" организовать марш казацких войск на столицу (на что якобы рассчитывали Софья и Голицын) (там же) следует отнести на счет чрезмерно разыгравшегося воображения "ученой" дамы. Сама же она не один раз утверждала, что Софья и ее окружение (в том числе Голицын) гетману не доверяли (стр. 64, 72-74, 386), что Мазепа "не пользовался популярностью среди казаков" (стр 74), был окружен "личными врагами и соперниками" (стр. 76), мог положиться только на "немногих" (там же). Какие уж тут активное участие в заговоре и организация марш-броска?

Указание на то, что будучи выдвиженцем Голицына, гетман вышел "сухим из воды" ("Вспыльчивый молодой царь, ненавидящий все, связанное с именем сестры и ее фаворита, должен был иметь очень вескую причину, чтобы становиться добрым гением Ивана Степановича" (стр. 88)) также несостоятельно. Петр ненавидел совсем не "все" и не всех. Он умел отличить по-настоящему близких к царевне и Голицыну от служивших им в силу обстоятельств. Г.Косагов и Е. Украинцев, хотя и считались приближенными фаворита, как и Мазепа были прощены. И Таирова-Яковлева пишет об этом (стр. 81).

Достоин отдельного рассмотрения вопрос о так называемых "Московских статьях", утвержденных царем в сентябре 1689 года (по версии сочинительницы, как благодарность за "активное участие" в перевороте). Они называются "главным достижением Мазепы" (стр. 88). "Именно Московские статьи стали документом, регулирующим отношения Гетманщины с Россией на протяжении гетманства Мазепы петровского периода. Это был действительно кардинально новый документ, доставшийся гетману в нелегких дебатах с дьяками Посольского приказа. В нем, в частности, предусматривалось восстановление "аренд", отмененных В.Голицыным, а они давали основной доход и экономическую независимость гетманскому правительству... Московские статьи укрепляли гетманскую власть и автономию Гетманщины (например, гетман получил исключительное право земельных пожалований в Украине") (стр. 88-89). Процитированный тезис - один из основных в книге. Как считает "ученая" дама, "Московские статьи" отменили "ряд важнейших положений Каламакского соглашения 1687 года" (стр. 88) и даже "многих положений Каламакских статей" (стр. 89).

Поскольку текст "Московских статей" опубликован в приложении к книге, трудно заподозрить Таирову-Яковлеву в стремлении сознательно ввести в заблуждение читателей. Уместней предположить, что сама Татьяна Геннадьевна по каким-то причинам не разобралась в сути документа. Что там было в действительности? А были челобитные по ряду текущих политических вопросов и ответы на них царской власти. (Такие челобитные будут периодически подаваться и в дальнейшем). Положений Коломакских ("Каламакских") статей они не отменяли, разве что в отдельных моментах уточняли и дополняли их. Восстановления "аренд" (отмененных по инициативе не Голицына, а казацкой старшины, встревоженной народными бунтами) не предусматривалось. Говорилось о том, чтобы "учинить раду и помыслить о той аренде накрепко не будет ли оная посполитому народу малороссийскому тягостна" (стр. 494). Упорядочивалась выдача царских "жалованных грамот на села и мельницы" (стр. 497-498), что вовсе не означало предоставления гетману "исключительного права земельных пожалований". Причем это упорядочение, укреплявшее, по заверению автора "монографии", автономию Украины, было одобрено еще Голицыным, проводившим, по тому же заверению, "жестский курс на сокращение автономии" (стр. 89). Как совместить эти два обстоятельства, сочинительница не знает и теряется в догадках.

Завершая тему "Московских статей", нельзя не отметить высказывание тут автора о Мазепе: "Будучи человеком барокко, воспитанным на западной культуре, он свято верил в нерушимость "договорных статей" и рассматривал их как нечто незыблемое и священное" (стр. 89). Желание возвеличить гетмана явственно просматривается на протяжении всего сочинения. Но в данном случае чувство меры откровенно изменяет "ученой" даме. Оценивать Мазепу можно с разных позиций, но изображать его наивным идеалистом все же не стоит.

А из ошибок главы 2 нужно еще указать на путаницу с саном Лазаря Барановича. При описании событий, произошедших до 1688 года, его именуют в книге епископом, дальше - архиепископом. Очевидно, Таирова-Яковлева считает, что в последний сан черниговский архиерей был возведен около указанной даты. На самом деле это случилось в 1667 году (по другим данным - в 1666-м).

В главе 3 "Внутренняя политика Мазепы" вновь затрагиваются "аренды". Они не совсем точно охарактеризованы как "запрет на производство горилки (самогона) "домашним способом"" (стр. 102). Подчеркивая мудрость гетманской политики, Таирова-Яковлева отмечает, что по указу Мазепы запреты не распространялись на случаи свадеб и крестин и "это было сделано впервые" (там же). Здесь вновь необходимо констатировать слабое знакомство сочинительницы с документами эпохи. Исключения для свадеб и крестин делались и при Самойловиче. Кроме того, заявление, что "аренды шли совсем даже не "на гетмана"" (стр 91), противоречит другому заявлению: "аренды" "давали основной доход и экономическую независимость гетманскому правительству... На эти деньги на протяжении всего петровского периода своего гетманства Мазепа содержал наемные охотницкие войска" (стр. 89).

Касаясь универсала Мазепы, устанавливавшего двухдневную панщину, "ученая" дама многозначительно подчеркивает, что в начале ХVII века (в период польского владычества) панщина на украинских землях была трехдневной (стр. 119-120). Однако логичнее проводить сравнение не с порядками почти столетней давности, а с гораздо более близким временем после Освободительной войны, когда панщины не было вообще.

Очень уж примитивно выглядит объяснение автором причин ненависти коренного населения Малороссии к евреям: "Ведь они не давали даром горилку!" (стр. 104). При всей деликатности данной темы сводить ее к подобным штампам просто недопустимо.

Ошибки главы 4 "И.С. Мазепа и внешняя политика петровской России": очередное упоминание о руководстве Мазепы Азовскими походами (стр. 143) и комментарий к одной из Коломакских статей, условия которой, дескать, "запрещали любые внешнеполитические контакты гетмана. Но Петр не только игнорировал это положение, но и напрямую нарушал его, давая Мазепе указания вести ту или иную дипломатическую переписку" (стр. 136).

Коломакские статьи запрещали гетману сноситься с иностранными монархами "от себя", а не выполнять приказы царя (последнее было бы странно). Достойно удивления, что доктор исторических наук не разобралась в простой ситуации.

В целом же, "ляпов" в главе немного. Объясняется это как ее небольшим размером (самый маленький раздел в книге), так и содержанием. Глава в значительной мере состоит из цитирования и пересказа различных документов. Такие пересказы и цитирования (без добавления сюда собственных выводов) - самые сильные места в сочинении. В тех, разумеется, случаях, когда Татьяна Геннадьевна действительно читала пересказываемое и оно не затруднено для понимания ею.

Зато в главе 5 "И.С. Мазепа и Правобережная Украина" количество ошибок увеличивается вновь. Скажем, факт поддержки Мазепой родной сестры в ее конфликте с мужем-поляком вряд ли является тем "ярким примером" с помощью которого можно опровергнуть "миф" о пропольских симпатиях гетмана (стр. 157). А дословная передача им в письме Ф.Шакловитому мнений малорусских церковных деятелей не означает, что Мазепа "активно участвовал в богословских спорах (образование позволяло)" (стр. 155).

Есть в главе географическая ошибка, целиком перенесенная из предыдущей "монографии". Как бы ни настаивала "ученая" дама (стр. 166), а Белая Церковь находится не на Волыни. Да и восстание Семена Палия на значительную часть этой области не распространялось, а, следовательно, польская власть там не ликвидировалась, хотя Татьяна Геннадьевна и уверена в обратном (там же).

Из прочих ошибок: соглашение 1625 года между поляками и казаками правильно называть Куруковским, а не Куркуновским (если это опечатка, то слишком объемная). В перечень городов, предназначенных стать полковыми по этому соглашению, сочинительница забыла добавить Канев (стр. 152).

Много ошибок в главе 6 "Казацкая старшина времен И.С. Мазепы". Остается только недоумевать, читая, например, сообщение Таировой-Яковлевой о том, что термин "малороссийский" "появляется примерно с конца 50-х гг. ХVII в." (стр. 202). Она указывает (вероятно, как на один из первых случаев применения сего слова) на письмо Юрия Хмельницкого (1660 г.). Но наименования "Малая Русь", "Малая Россия" (соответственно и прилагательные к ним) известны с ХIV века. Первоначально книжные, к началу ХVII века они получают всенародное распространение. В 1638 году гетман Яков Остряница обращается с универсалами "ко всему посполитому народу малороссийскому" и к казакам, живущим "по обоим сторонам реки Днепра на Украйне Малороссийской". 1648 годом датированы универсалы Богдана Хмельницкого к "малороссийским по обеим сторонам реки Днепр шляхетным и посполитым большого и меньшого чина людям" (уж эти-то документы должен знать всякий претендующий на то, чтоб считаться исследователем истории Украины ХVII века).

"В историографии господствует установившийся штамп, что большинство казаков и старшины не поддержали Мазепу после его перехода к шведам в 1708 году", - сетует "ученая" дама (стр. 213) и тужится сей штамп опровергнуть. Опровергать ей вновь-таки приходится себя, ибо в той же "монографии" несколько ранее признается, что гетман "оказался в 1708 году практически в изоляции, не поддержанный ни большинством казаков, ни большинством старшины, не говоря уже о крестьянах" (стр. 90).

Опровержения, однако, не получается и вот уже Татьяна Геннадьевна начинает искать причины, по которым казаки в массе своей не последовали за гетманом. Она указывает, что казацкие полки были разбросаны на большой территории и на значительном расстоянии друг от друга, находились в расположении великороссийских войск. Поэтому, мол, перейти к шведам не смогли, хотя, надо полагать, очень хотели. Также и позиция населения, согласно точке зрения сочинительницы, была "весьма неоднозначна" (стр. 213).

Согласиться с этими утверждениями никак нельзя. В ходе вторжения шведской армии в Малороссию возможностей присоединиться к Мазепе и у казаков, и у других жителей края было предостаточно. Малорусы, однако, хранили верность государю. Стремление же "ученой" дамы изобразить их потенциальными предателями сильно отдает украинофобией, против которой Таирова-Яковлева громогласно выступает на словах. Хотя дело, наверное, не в "фобиях", а в элементарном невежестве профессора Санкт-Петербургского университета. Оно (невежество) проявляется и дальше.

"После Мазепы в Украинском гетманстве появляется и приобретает силу совершенно новая волна старшины, чужаков, не имевших "казацких" корней", - читаем в книге (стр. 214). Насчитав на протяжении ХVIII века четыре "чужих" рода сочинительница усматривает здесь причины того, что "автономные идеи все меньше будут популярны в среде старшины" (стр. 216). Между тем, появление "волны чужаков" в составе старшины началось гораздо раньше, чем "после Мазепы". Количество лиц иноземного (чешского, польского, еврейского и т.д.) происхождения среди мазепинцев, т.е. в числе, выразителей "автономных идей", весьма значительно. Да и впоследствии украинское движение в немалой степени подпитывалось как раз чужаками, а не природными малорусами.

Другие ошибки главы: датирование 1725-м (вместо 1723-го) годом смерти Павла Полуботка (стр. 214) и именование Василия Кочубея генеральным есаулом (а не генеральным судьей) - этот "ляп" сочинительница безоговорочно переписала у украинского историка И.Крипьякевича (стр. 218).

Из ошибок главы 7 "Мазепинское барокко" выделяется упорное наименование Киево-Могилянского коллегиума применительно к XVII веку - академией (в каковую коллегиум превратили лишь в 1701 году). Ту же неточность Татьяна Геннадьевна допустила в предыдущей "монографии". Подвергнувшись критике, она решила настоять на своей правоте: "В 1658 году статус академии был дан киевскому коллегиуму Речью Посполитой по условиям Гадячского договора" (стр. 226). Дело, однако, в том, что в Гадячском договоре (который, замечу, в силу так и не вступил) говорилось немного другое: "Академию в Киеве его королевская милость и сословия коронные разрешают основать, которая будет пользоваться такими же прерогативами и вольностями, как Краковская Академия". То есть речь шла всего лишь о намерении создать академию в будущем.

Примечательно (даже забавно), что в одной из своих статей "ученая" дама утверждала, будто соответствующий пункт соглашения в Гадяче вообще названного учебного заведения не касался. Он, дескать, предусматривал "основание еще одной (кроме существующей с 1633 года Киево-Могилянской) академии". Воистину, надо быть "специалистом" уровня Таировой-Яковлевой, чтобы вообразить, будто в небольшом провинциальном Киеве польское правительство собиралось открыть две академии, тогда как в крупнейшем научном центре Польши Кракове существовала одна академия (не говоря уже о крупных городах без академий).

Еще один яркий "ляп" на ту же тему: "В стенах Киево-Могилянской академии был написан "Вирш" на погребение гетмана П.Сагайдачного (1622 г.)" (стр. 224). Заявление интересное, но на момент смерти Сагайдачного ни академии, ни коллегиума в Киеве не существовало.

Следующая ошибка тоже из истории высшей школы. Открытый в 1700 году Черниговский коллегиум объявляется сочинительницей "вторым высшим учебным заведением в Восточной Европе" (стр. 229). Университеты в Вильно и Дерпте она, судя по всему, не учитывает, а "Греко-славянскую академию в Москве" считает вузом только с 1701 года, когда ректором там стал Стефан Яворский (стр. 247). С последним утверждением можно полемизировать, но для "спора за второе место" это не принципиально. Коллегиум в Чернигове все равно тут московской академии не конкурент. Он высшим учебным заведением не являлся, о чем есть весьма авторитетное (и, разумеется, неизвестное Таировой-Яковлевой) свидетельство местного архиерея.

Продолжая разговор об ошибках главы 7, помимо традиционного уже упоминания об отличии гетмана в Азовских походах (стр. 226) и повторного именования Варлаама Ясинского "бывшим профессором" Мазепы (стр. 223), нужно указать (опять же) на очередную попытку "отказаться от мифологии": "Существует устойчивая традиция в историографии, прежде всего российской, полагающая, что украинское духовенство, даже имевшее дружественные отношения с Мазепой, единодушно осудило его переход к шведам и поддержало идею Петра об анафеме. Новейшие исследования деятельности украинских церковных лидеров, и прежде всего Стефана Яворского, опровергают такое мнение" (стр. 248).

Вслед за тем, со ссылкой на "ранее неизвестные проповеди Стефана Яворского" доказывается, что церковный иерарх не одобрял поведения Петра I в быту. Наверное, так оно и было - не одобрял. Но каким образом из этого следует сочувствие Яворского измене Мазепы? Сего Татьяна Геннадьевна не объясняет.

В главе 8 "Иван Мазепа и "птенцы гнезда Петрова" опять проявляется противоречивость "ученой" дамы. С одной стороны, уверяет она, "вражда гетмана с Меньшиковым" - это миф (стр. 253). С другой стороны: "Сам факт этой вражды не вызывает сомнений" (там же). С одной стороны, знаменитое письмо Орлика вызывает недоверие: "Орлик был ограничен какой-то внутренней цензурой, а диктовал ему это его собственный инстинкт самосохраниения" (стр. 269). И далее, в следующей главе, тоже будет говориться про "тенденциозное и позднее письмо Ф.Орлика С.Яворскому, которое можно принимать лишь с определенными оговорками" (стр. 315). А с другой стороны: "Нет оснований не доверять фактам, изложенным Орликом" (стр. 269). И тут же, излагая те факты, следуют оговорки "если верить Орлику" (стр. 277, 279).

Замечательный момент - сообщение о брадобритии как явлении "уникальном для допетровской России" (стр. 260). Сие мнение весьма распространено среди дилетантов и в который уже раз показывает действительную степень знакомства Таировой-Яковлевой с эпохой (брадобритие в ее книге упоминается как доказательство прогрессивности одного из бояр Шереметевых). Мода брить бороду была заведена при дворе в царствование Федора Алексеевича, как полагают, под влиянием его жены - польки Агафьи Грушецкой. Об этом, между прочим писали и часто поминаемый сочинительницей С.М. Соловьев, и совсем не упоминаемый Д.И. Иловайский, и упомянутый, но вряд ли внимательно прочитанный Ф.М. Уманец.

Глава 9 "Больной старик" снова возвращает читателей к "заколдованному месту" Татьяны Геннадьевны, под Азов, где она регулярно ошибается. Рассказывается как в январе 1694 года к Мазепе "с похвалой за успехи, достигнутые в Азовских походах" прибыл стольник И.Н. Тараканов (стр. 290). Речь в книге в самом деле идет о 1694 годе (это не опечатка). Вот только Азовские походы состоялись в 1695-1696 годах.

Комментарии излишни. А повествование продолжается: "С самого начала Мазепа заботился о том, чтобы Северная война не обернулась большими тягостями для населения Украины... Например, в марте 1700 года Мазепа подал жалобу о притеснениии малороссийских жителей со стороны русских полков" (стр. 295). Пример неудачен. В Северную войну Россия вступила только в августе названного года.

Заходит речь о причинах измены гетмана: "Когда человек болен и испытывает частые мучительные припадки, он, несомненно, начинает иначе смотреть на мир, у него изменяется шкала ценностей. Да и управлять большой страной, к тому же находящейся в ситуации войны, он уже в полную силу не может. Утверждать в этих условиях, что Мазепой при заключении союза со шведами в 1708 году двигали корыстные честолюбивые интересы, просто наивно. Ему уже давно гораздо больше хотелось лежать на удобной кровати в своем роскошном имении Гончаривка под Батуриным, чем гоняться за княжеской короной (которую ему и так дал Петр)". (стр. 295). Позднее сочинительница выскажется иначе: "Казалось бы, и несметное богатство, и княжеский титул, и огромная власть - все это у него, 70-летнего больного и одинокого старца было. Но кто знает, когда переходится грань, теряются возможности и желание остановиться у человека, взлетевшаго на вершину" (стр. 355).

Татьяна Геннадьевна явно путается в собственных рассуждениях. Налицо наглядный пример ее разногласий с собой. Пример не последний. Читаем дальше: "План "выжженной земли", объявленный Петром на военном совете в Жолкве весной 1707 года, некоторое время оставался лишь страшной угрозой, но уже в конце августа 1708 года он становится жуткой реальностью" (стр. 308). Эта "жуткая реальность", по мнению Таировой-Яковлевой, и станет в сентябре-октябре 1708 года последней каплей, переполнившей чашу терпения гетмана, окончательно толкнет его на переход к шведам (стр. 336).

Но, вроде бы установив причину решающего шага Мазепы, автор позже заявит: "План выжженной земли так и не был введен в действие" (стр. 370). И повторит позднее: "Еще раз напомним, что в результате испуга, вызванного переходом Мазепы к шведам, указ о превращении отдельных областей Украины в "выжженный край" так никогда и не был исполнен" (стр. 465).

Главный тезис главы 10 "Реформы 1707 года": "Петр принял решение о включении значительной части Украинского гетманства в состав России на общих условиях". Гетман, таким образом, лишался "всякой реальной власти" (стр. 324). Понятно, что он "не мог не считать себя обиженным" и в ответ завязал контакты со шведской стороной (стр. 335).

Напомню, что в другом месте книги будет сказано, что вплоть до измены Мазепа обладал "огромной властью" (стр. 355). "Ученая" дама вновь запутается, но не обратит на это внимание. Она явно горда собой. Разработанных, как выясняется, еще в 1707 году, коварных планов Петра по ликвидации автономии Украины не заметили ни российские, ни украинские, ни даже американский исследователи. Можно бы поздравить Татьяну Геннадьевну с открытием. Вот только документы, ею цитируемые в качестве доказательства существования таких планов, касаются исключительно централизации управления войсками и оборонительными сооружениями, а также переподчинения великороссийских чиновников (меры в условиях угрозы вражеского нашествия вполне естественные). О ликвидации же автономного статуса Гетманщины речь не идет. Будь у царя подобные намерения, что мешало их осуществить, например, сразу после Полтавской битвы? Но, наоборот, Петр издает указ, подтверждающий права и вольности малороссиян. Доказывать же наличие в 1707 году планов ликвидации автономии фактом учреждения пятнадцать лет спустя Малороссийской коллегии, как это делает Таирова-Яковлева (стр. 316), мягко говоря, не очень разумно.

Прочие ошибки раздела: все то же упоминание о Мазепинском руководстве боевыми действиями "под Азовом" и датировка 1701 годом (а не 1700-м) награждения гетмана орденом Андрея Первозванного (стр. 331).

Самая существенная ошибка главы 11 "Трагедия выбора": наименование перехода Мазепы на сторону врага "шведско-украинским союзом" (стр. 367). Известно, что Малороссия (Украина) не поддержала предателя. Даже ярый украинофил Ф.М. Уманец признает, что такого союза не было, так как шведскому королю Карлу ХII оказалось "не с кем его заключать". Гетман явился к нему "как беглец", сопровождаемый, вместо многотысячной армии, "несколькими сотнями смотрящих изподлобья казаков".

Даже от ближайшего окружения вынужден был таиться Мазепа со своим "выбором". Неосознание этого обстоятельства ставит сочинительницу в тупик при попытке объяснить поведение гетмана летом-осенью 1708 года. Он "абсолютно ничего не сделал, чтобы подготовить свой переход к шведам, создать прошведскую коалицию или затруднить положение русских войск в Украине... Как это могло сочетаться с планом военного союза со шведами? Нам это совершенно неясно" (стр. 351-352).

Вряд ли верно (хоть и оригинально!) суждение Татьяны Геннадьевны о подлинной (будто бы) цели привлечения к "шведско-украинскому союзу" запорожцев. Сочинительница предполагает, что чувствуя неизбежность краха, Мазепа решил "потащить за собой в пропасть тех, кого всю жизнь ненавидел и мечтал уничтожить" (стр. 369). Судорожные усилия гетмана избежать катастрофы, заставляют усомниться в существовании у него именно такого замысла. Однако обсуждать помимо ошибок автора еще и ее догадки, наверное, излишне.

В заключение о примечаниях. "Ляпы" имеются и там. Скажем, чехи - совсем не "российская монета" (стр. 422), а польская. Самойлович умер не "через год" после начала ссылки (стр. 380), а через три года.

Лишней представляется нотация, прочитанная "ученой" дамой некоторым историкам: "Господа! Ну существуют же списки присягавших на верность русскому царю в 1654 году, в том числе шляхты и старшины Белоцерковского полка. Там НЕТ ни отца, ни тем более самого Ивана Мазепы" (стр. 372). Насчет самого Ивана Мазепы - спору нет. А вот Мазепа-отец, по замечанию российского автора В.Артамонова (кстати, давнего симпатика Таировой-Яковлевой, всерьез считающего ее "квалифицированным петербургским историком"), присягал не с Белоцерковским полком (на опубликованные присяжные списки которого ссылается Татьяна Геннадьевна), а с киевлянами. Михаил Грушевский заверяет, что видел имя Степана Мазепы в перечне присягнувших в Переяславе. Насколько можно судить, киевский и переяславский присяжные списки Таирова-Яковлева не смотрела, а потому могла бы воздержаться от ироническо-снисходительных реплик.

Напрасно вступает она и в дискуссию по языковому вопросу. Наличие при Посольском приказе переводчиков "языка малороссийского и польского" кажется сочинительнице "уникальным свидетельством", "бесспорным аргументом современным украинофобам, утверждающим, что в XVII-XVIII вв. не существовало украинского языка" (стр. 435). Между тем, сей "бесспорный аргумент" указывает лишь на то, что речь малорусов, долгое время находившихся под польским игом, была сильно ополячена. "Як поляцы у свой язык намешали слов латинских, которых юж (тоже) и простые люди з налогу уживают (по привычке употребляют), так же и русь у свой язык намешали слов польских и оных уживают" - свидетельствовал анонимный автор "Перестороги", антиуниатского полемического произведения, написанного в Галиции и датируемого 1605-1606 годами. Как это доказывает существование в ХVII веке самостоятельного украинского языка?

Подводя итоги, нужно констатировать одно: Татьяна Таирова-Яковлева - поклонница Ивана Мазепы, но ни в коей мере не исследовательница его жизни. Исследователи изучают факты и на их основании делают выводы. Поклонников факты, по большому счету, не интересуют. В своем воображении создают они образ кумира. Все, что этому образу противеречит, ими отвергается, извращается, замалчивается. Не важно, что сей образ не соответствует ни истине, ни просто здравому смыслу. Поклонники об этом не думают. Они вообще не думают, они - поклоняются. Чем, собственно, занимается и Таирова-Яковлева. Ее книга - не монография, а сборник суждений о Мазепе весьма некомпетентной особы.

И последнее. В своем сочинении Татьяна Геннадьевна назвала "великим историком" Михаила Грушевского (стр. 4). Такого восторженного эпитета не удостаивается у нее ни Соловьев, ни Костомаров, ни Устрялов, ни кто-либо иной. А ведь сам Грушевский в свое время признал, что всегда излагал историю Украины сообразуясь с политической целью распространения "украинской идеи". То есть был он и не историком даже, а скорее политическим пропагандистом. Недаром настоящие ученые в частных разговорах именовали его "научным ничтожеством". Причем такого мнения придерживались не только "черносотенцы", но и либерально настроенные деятели науки.

С еще большим основанием научным ничтожеством следует назвать некоего Александра Оглоблина. Не имевший даже высшего образования, этот неприглядный во всех отношениях тип в первые послереволюционные годы был назначен "профессором" по приказу советской власти. Старательно, но (по причине недалекости) недостаточно квалифицированно обслуживал он идеологические потребности сначала большевиков, затем гитлеровцев, затем украинской диаспоры. А вот для Татьяны Геннадьевны Оглоблин "глубокоуважаемый мэтр" (стр. 45). Впрочем, кого считать великим и глубоко уважать - каждый волен выбирать сам. И выбор Таировой-Яковлевой вполне логичен. Как говорится: "Рыбак рыбака..."