Граждане мира из Москвы: почему глобализм – не внешняя угроза, а внутренняя

Йоран Терборн. Города власти. Город, нация, народ, глобальность. М: Изд. дом Высшей школы экономики, 2020

Город — не просто более или менее красивые декорации, которые мы видим, когда идём на работу или в кафе. Это структура (кто-то скажет даже: живой организм), организующая нашу каждодневную жизнь: жилищные условия, работу и досуг, потребление, общение, даже взаимодействие с властями (например, через «одно окно» или разнесённые по территории министерства) и политику (митинги, собрания). Издавна в города стягиваются люди, деньги, производство, власть, культура, медиа; естественно, что развитие городских систем (урбанистика) идёт рука об руку с «большой» историей страны и общества. Город одновременно и сохраняет как бы «пласты», отпечатки разных эпох, с их борьбой и устремлениями; и становится фактором, с которым вынуждено считаться любое дальнейшее движение.

Анализируя историю городского развития в разных регионах мира, шведский социолог Йоран Терборн в книге «Города власти» пытается лучше понять природу современных обществ и политических систем (как на национальном уровне, так и на мировом), их сложное отношение с глобализмом и возрождающейся архаикой.

Хотя описания Терборна богаты деталями и специфическими условиями данного места в данное время, в них можно выделить общую тенденцию. Сначала строительство нации как консолидация власти и ресурсов буржуазией (в том числе и для империалистических целей). Затем — борьба низших классов за контроль над «аппаратом» нации и за направление консолидированных сил общества на решение социальных проблем (фашизм должен был стать консервативной реакцией против низов, однако он тоже оказался вынужден заигрывать с популизмом, социалкой, модернизацией). Наконец, современная реакция высших классов, с «глобалистской» ориентацией на интересы капитала, мягкой сегрегацией и реставрацией монархических или иных авторитарных символов и процедур.

Терборн показывает, что глобализм неправильно воспринимать как некую внешнюю силу, борющуюся с нациями. На самом деле, это лишь один из возможных путей развития национального государства: от нужд населения к нуждам капитала, от индустрии и технически-научных инноваций (!) — к финансам, недвижимости и новациям в торговле, от открытости — к эксклюзивности.

Конечно, международные связи усложнились (в особенности финансовые), многие проекты осуществляются с привлечением иностранных специалистов (что отнюдь не ново) и инвестиций, перепродаются то одной международной компании, то другой. Однако основную «тяжесть» продвижения глобализма всё равно берут на себя те же национальные правительства (дающие гарантии и финансы, создающие инфраструктуру), банки и застройщики. В XXI веке у экономически передовых стран расходы государства стабильно росли. Анализируя участие иностранных фирм в финансировании и строительстве высоток и бизнес-районов, последующее использование зданий, их стиль и названия, Терборн приходит к выводу (в частности, для Москвы до 2017 года), что мы имеем дело скорее с манифестацией глобальных устремлений национального капитала, чем с национальными амбициями глобального капитала.

Историк Бенедкит Андерсон описывал нацию как «воображаемое сообщество», обобщение и фантазийное расширение опыта буржуазного общества в пространстве и времени. Глобализм по Терборну — такое же «воображаемое сообщество» (автор предпочитает сравнение с трайбом, племенем), но охватывающее не народные массы, живущие под управление данного государства и на данной территории, а капиталистов как класс и высшие слои среднего класса. По сути, Терборн приходит к тому, что Ноам Хомский назвал «односторонней классовой борьбой»: высшие слои используют ресурсы и силы нации на то, чтобы построить свой, «элитный», в меру интернациональный (хотя и не лишённый характерных для капитализма «грызни» и шантажа) мир.

На это указывает и разбираемая в книге специфика глобалистского урбанизма, особенно по сравнению с более демократичным ХХ веком. Главной символикой становится не что-то историческое или идеологическое, а богатство и мощь как таковые, прямо выставляемые на показ: самые высокие здания, самые большие бюджеты, самое дорогое потребление и т. п.

Предыдущая эпоха ориентировалась на удобные жилые кварталы для рабочих (и мигрирующих в город сельских жителей), на общественные пространства, площади, доступность социальных услуг, пешие прогулки и компактность вместо автомобильных магистралей. Появилось даже такое понятие, как «муниципальный социализм»: в широком смысле — социально-ориентированная урбанистка, в узком смысле — распространение рабочего и левого самоуправления в городах и отдельный районах. В СССР строили удобные индустриальные районы, привязанные к крупным предприятиям, а также широкие площади и улицы для демонстраций. Впрочем, Терборн отмечает, что уже в сталинскую эпоху наблюдался временный поворот к более роскошным зданиям, отелям, развлекательным заведениям и инфраструктуре для высших слоёв рабочих и госслужащих — при замедлении массового жилого строительства, сворачивании модернистских проектов и на фоне критики леваческого «эгалитаризма» (уравниловки).

Однако в мировом масштабе только к концу ХХ века произошёл явный поворот к закрытости, к огораживанию, к акценту на охрану. Речь идёт не столько о закрытых поселениях для элиты (с собственной отличной инфраструктурой, школами и пр.), сколько о захвате и разрезании общественных пространств «частными территориями», доступными только работниками данной корпорации, членам данного клуба, владельцам/арендаторам недвижимости в данном районе и т.п. Косвенно — о высоких ценах на жильё, вытесняющих бедных из центра; о плотной и высокой застройке ради увеличения прибылей со всё дорожающей земли; о разрушении жилых микрорайонов проведением магистралей и реновациями. В некоторых регионах (например, в Лондонском Сити) также важна ориентация на элитный туризм и богатых иммигрантов.

Немаловажна и политическая сторона дела: если в ХХ веке повсюду (кроме, что характерно, СССР и части соцлагеря) развивалось городское и районное самоуправление, то в конце столетия на него началось сильное наступление. Утверждение глобализма Терборн связывает именно с победой капитала и неолиберального правительства в битвах с левыми городскими советами и популистскими мэрами, особенно в Токио, Лондоне и Нью-Йорке. В этом контексте интереса и приводимая автором история Международного конгресса современной архитектуры (CIAM): состоявшие в нём интеллектуалы сначала нацеливались на смелые интернациональные социалистические преобразования городской среды (даже в большей мере, чем выбравший соцреализм СССР), но с течением времени, под явным политическим давлением, дошли даже до чисто капиталистического американского стиля (провозвестника глобализма), вроде скученных жилых высоток для бедных. Интернационализм из модернистского и европейско-прогрессистского стал американо-коммерческим.

Наконец, такой глобально-элитный поворот прекрасно сочетается с реставрацией монархической и авторитарной (вплоть до фашизма) символики, особенно активизировавшейся в постсоветских странах (в сочетании с очернением советского периода). С одной стороны, этому способствует распространённая (но не всеобщая) тенденция на стягивание национальных и международных ресурсов в центр, в столицу. С другой — отмеченный ещё Лениным парадокс империализма: мировая концентрация капитала уравновешивается присущими капитализму внутренними противоречиями, так что вместо единого мирового правительства мы получаем постоянную борьбу за передел мира между империями (одновременно и связанными, и конкурирующими с опорой на свои «национальные» ресурсы, в том числе национализм).

Впрочем, Терборн показывает, что глобализм — не единственная альтернатива, и его победа отнюдь не гарантирована. Так, ряд крупных мировых столиц уже вышли (либо особо никогда и не присоединялись) к глобалисткой гонке, сосредоточившись на национальных задачах и нуждах: Берлин, Рим, Оттава, Дели, Бразилиа, даже (относительно других китайских городов) Пекин. Китай, Индия, Вьетнам и некоторые страны Западной Европы сдерживают централистскую тенденцию, развивая систему городов, в которой столица — лишь один из важных узлов. Кто-то разуверился в возможности конкурировать с Китаем и арабскими странами (например, в высоте небоскрёбов); кто-то слишком сильно проиграл от неолиберальной экономической глобализации; на кого-то повлияли внутренние движения, в основном анархические, связанные с правами меньшинств или антикоррупционные.

Терборн довольно скептически относится к возрождению городских революций. Те перевороты, что достигли формального успеха (Майдан, Тахрир), слишком сильно зависели от иностранного давления, парализовавшего полицейских и армию. Их опорой были низшие слои среднего класса — группа, как давно отметили марксисты, очень непостоянная — вступавшие в самые широкие коалиции (включавшие даже боевые отряды бандеровцев и исламистов), что окончательно размывало их и без того беззубые требования (основное — борьба с «коррупцией», которую, пожалуй, можно понять как протест против глобалистского «отрыва» и закрытия верхней прослойки). Характерно, что бунты происходили не в самых бедных и не в самых богатых странах.

Впрочем, социальной революции средний класс и так никогда не требовал — потому марксисты такое значение придавали более угнетаемым рабочим (и порой крестьянам). Важно, что беззубость требований средних слоёв и хаотичные коалиции означали, что даже победившая на улицах сила не могла рассчитывать на победу в ходе честных выборов. В итоге, в более «чистых» случаях городских антикоррупционных выступлений, протест оказывался слишком слаб. В случаях более специфических, вроде майдана, власть перехватывали какие-то части элиты, вооружённые группы, иностранные советники, олигархи — в общем, обладавшие большей физической или экономической силой группы.

Терборн также отмечает почти полное отсутствие в подобных протестах городских институтов типа Коммуны, парижских секций, Советов и т. д. Однако именно в них автор видит будущую силу: различные формы самоорганизации, появившиеся как ответ на неолиберализм, могут осознать необходимость политизации и перерасти во что-то типа «муниципального социализма». Люди, ничего не добившиеся в рамках антикоррупционных уличных протестов, могут уйти в политические движения, борющиеся за самоуправление и электоральную власть. В условиях роста значения крупных городов «локальная» победа в столице может дать большой импульс общим трансформациям. Автор указывает на умеренно-положительный опыт муниципальной борьбы в Индии, Индонезии и Латинской Америке.

Действительно, глобалистский элитизм по Терборну выходит далеко за рамки «коррупции»; он задевает большее, чем надежды мелкой буржуазии (или низших слоёв среднего класса, в терминах книги) на то, чтобы стать крупной и приобщиться к миру роскоши. Здесь мы встречаем фундаментальную неприязнь к народу, к большинству; безразличие к его проблемам, в том числе самым бытовым, связанным с урбанизмом; использование национального, т. е. созданного и текущим народом, и многими поколениями его предков, богатства не в интересах нации. Из этого можно соорудить острую социальную программу; хотя сложно сказать, кто именно на неё откликнется — «прекариат»? Оставшиеся рабочие? Низшие слои бюджетников? Или же (как, возможно, думает Терборн) всё тот же средний класс, устав есть кактус, возьмёт на вооружение социальные требования и будет строить более «электоральные» коалиции?

Вопрос открытый. Благо, как доказывает Терборн, «глобалистские» силы всё ещё далеки от полной победы; напротив, у них много своих парадоксов и провалов. Это не повод для успокоения; но, по крайней мере, и не повод для отчаяния.

Читайте также: Битва за город: как отстоять свой дом у бизнеса и государства?