Убить паразита: почему государство должно поддерживать граждан, а не бизнес

Джозеф Стиглиц. Люди, власть и прибыль. Прогрессивный капитализм в эпоху массового недовольства. М: Альпина Паблишер, 2020

Рецепт рыночного капитализма прост: помогайте частному бизнесу в его стремлении к прибыли (снижая налоги, контроль, вкладывая в него деньги налогоплательщиков), чтобы он развивал «экономику», которая поднимет уровень жизни всего общества. Поддержка бизнеса — лозунг, объединяющий и Россию, и США, и страны Африки. Государства готовы принести бизнесу в жертву права трудящихся, социалку, закон, равенство, экологию — лишь бы капитал не обиделся и не ушёл.

Когда капитал под жёстким надзором партии создавал заводы в Китае, эту логику можно было понять. Но финансисты, приобретающие и теряющие миллиарды на мошенничестве и спекуляциях — что именно они развивают? IT-гиганты, собирающие огромные базы личных данных, скупающие патенты и уходящие от налогов — уровень чьей жизни они поднимают? Не становится ли частный бизнес просто чёрной дырой, паразитом, поглощающим любые переданные ему ресурсы и ничего не создающим? Не вступает ли погоня за показателями текущей прибыли, объединившая банки, корпорации и правительства, в резкое противоречие с долгосрочными интересами общества?

Такие вопросы ставит нобелевский лауреат, экономист из США Джозеф Стиглиц в своей книге «Люди, власть и прибыль. Прогрессивный капитализм в эпоху массового недовольства». Эта работа обобщает идеи многих более ранних работ автора, посвящённых альтернативным стратегиям глобализации, неравенству, критике финансовой системы, вызовам новых технологий и т. д. Исследуя изменения, которые принесла с собой постиндустриальная экономика (на примере США), автор доказывает, что на новом этапе странам необходимо сильное государство, способное не только регулировать ушедшие вразнос рынки, но и напрямую вмешиваться в экономику — через госкомпании, концессии и инвестирование.

Основной тезис Стиглица состоит в том, что основным источником прибыли у современного частного сектора стало не производство новых благ (продуктов, зданий, технологий), а перераспределение имеющихся (зачастую с разрушительными побочными эффектами, уничтожающими часть благ). Так, финансовый сектор должен служить «кровеносной системой» экономики, собирающей свободные деньги и перенаправляющей их на расширение производства и инновации. Однако в США (да и в России) получить у банков кредит на что-то производительное или научное становится всё труднее и труднее. Финансы переориентировались на потребительское кредитование, на безудержный выпуск и перепродажу ценных бумаг, на рискованные краткосрочные биржевые торги, даже на прямой обман вкладчиков. Эти операции действительно приносят конкретным людям доход; но они максимально далеки от того, чтобы создавать блага — более того, они оттягивают ресурсы от производства на спекуляции. Вплоть до того, что самые выдающиеся студенты предпочитают теперь карьеру финансиста карьере учёного.

Вытягивая ресурсы из остального общества, крупные финансовые институты концентрируют в своих руках непомерные деньги и власть. Эта сила используется для влияния на политику: через лоббирование, подкуп политиков и СМИ; да и просто потому, что банки теперь отвечают за большой процент ВВП и становятся тем самым бизнесом, который правительства должны поддерживать и задабривать — во имя «экономики». Финансовый сектор выбивает себе послабления, переписывает законы под себя и заручается государственными гарантиями, позволяющими ему ещё активнее и наглее спекулировать. В итоге получается порочный круг; разрушительный, уходящий всё более вразнос цикл.

Как показывает автор, даже такие, казалось бы, прогрессивные сектора, как IT, получают подавляющую часть своей пребыли с подобных парораспределительных (или «эксплуататорских») схем. Те инновации, которые всё же создаются, не попадают в руки общества из-за патентного права. В итоге прогресс IT оказывается для общества слишком дорогим при сомнительных результатах (особенно если учесть, что основой всего являются государственные разработки и государственные инвестиции).

Неудивительно, что либеральная политика, направленная на либерализацию рынков и стимуляцию бизнеса (понижение налогов и ослабление контроля), как показывает Стиглиц, ни раньше, ни сейчас не приводила к реальному росту экономики. Если какие-то корпорации и расцветали, то не за счёт увеличения производительных сил, а за счёт перераспределения богатства «от низов — к верху». Хуже, что по той же логике долгое время развивалась и глобализация: вместо теоретически возможных общих приобретений от торговли она лишь позволяла сильным съесть слабых. Мировая конкуренция же вместо стимула для развития производства стала жупелом: требуя ухудшения условий труда и понижений зарплат, бизнес и политики постоянно указывают на угрозу «иностранной конкуренции».

Свои описания Стиглиц зачем-то подкрепляет странным рассуждением про то, что национальный доход якобы можно разделить на «трудовой доход», «доход от капитала» и «всё остальное» (большую часть которого составляет «рента»). Рабочие, создавая новые блага, производят трудовой доход. Рантье не производит ничего; рента — лишь кусок дохода, отнятый у рабочих и переданный, например, владельцу земли просто по формальному праву владения. А вот в чём «физический смысл» дохода от капитала — автор умалчивает. Если это плата капиталисту за его труд, например, по организации рабочего процесса — чем это отличается от трудового дохода? Если же это плата капиталисту по формальному праву владения капиталом — чем это, по сути, отличается от ренты?..

Очевидно, Стиглицу нужно не подрывать основы капитализма, а просто разделить «хороший» капитал и «плохой». Неудивительно, что линия, отделяющая «честно заработанный» доход на капитал от «грабительской» ренты, оказывается произвольной: доходность государственных облигаций плюс некая «премия за риск», что бы это ни значило. Для сравнения, в марксизме прибавочная стоимость, созданная трудом рабочего, частично у него изымается (что называется эксплуатацией) и распределяется между «классом капиталистов»: работодателем, инвесторами, владельцем земли (рантье), государством (последнее может вернуть её в виде социальных благ) и т. д. Чем большая часть прибавочной стоимости изымается — тем сильнее эксплуатация. Стиглиц же закрепляет понятие «эксплуатация» за рентой, выгораживая тех капиталистов, которые соблюдают установленные автором умозрительные правила. Такие грубые идеологические манипуляции, конечно, не делают нобелевскому лауреату чести.

Меры, предлагаемые Стиглицем, направлены на то, чтобы государство так или иначе закрыло для капитала все вредные для общества пути получения дохода. Бизнес должен вернуться к производительным проектам с низкой (по отношению к нынешним спекуляциям), но более стабильной доходностью. В тех областях, где капиталисты слишком вышли из-под контроля, необходимо создавать госпредприятия. Формальное текущее сокращение доходов должно в таком случае компенсироваться долгосрочным ростом реальных благ. Инвестиции в образование и инфраструктуру должны привлечь как раз «хорошие» фирмы, собирающиеся заниматься производством и инновациями. Поддерживаемая государством фундаментальная наука и институты должны создать технологи, привлекательные для капитала — именно такая схема сработала с Apple, Илоном Маском и Кремниевой долиной.

Стиглиц даже допускает, что некоторые «быстроразвивающиеся» сейчас сферы вроде рекламы могут при этом исчезнуть: но это лишь освободит общественные ресурсы. Занять потерявших работу можно в том числе на необходимых для повышения уровня жизни социальных работах: уход за престарелыми, обустройство городов и т. п. То же самое касается вариантов контроля за личными данными, собираемыми и используемыми корпорациями типа Facebook. Автор предлагает попытаться раздробить создаваемые ими платформы-экосистемы (отделить Instagram и WhatsApp от Facebook). В худшем случае общее благо и переустройство экономики может потребовать от США отказаться от сотрудничества с Facebook: стратегическая угроза личным данным и инновациям слишком велика, чтобы идти на существенные уступки этой не незаменимой компании. Впрочем, если учесть, что IT-гиганты сильно завязаны на американский финансовый сектор, а последний, в свою очередь, зависит от государственных гарантий США — ультимативная тактика Стиглица может и сработать…

Читайте также: Почему высокие технологии убьют экономику России

По большей части предложенные в книге меры не новы, хотя и предполагают на удивление активное вмешательство государства в экономику, более характерное для кейнсианцев или даже китайских социалистов, чем для современных западных левых экономистов, подчёркивающих важность рыночных механизмов и неприкосновенность частной собственности. Но есть и некоторые неочевидные моменты, например призыв не переоценивать мобильность населения и сосредоточиться на нуждах конкретных территорий и сообществ: хотя капитал легко переходит с места на место, для работника, как живого человека, переезд часто становится тяжёлым, затратным и шокирующим. То же относится к необходимости совмещать работу с семьёй и гражданскими обязанностями — эта проблема плохо решается рынком. В частности, Стиглиц предлагает рассмотреть возможность сокращения в США рабочего дня.

Автор доказывает, что с чисто экономической точки зрения эти преобразования возможны, жизнеспособны и даже не приведут к значительному кратковременному краху. Однако экономику нельзя оторвать от политики: по мнению Стиглица, капиталисты (и республиканцы) продолжительное время подтачивали в США демократию, нарушали «правильную» систему сдержек и противовесов, и теперь власть в слишком большой степени сосредоточилась в руках бизнес-элит. Трамп, сыграв на ненависти к элитам, на деле продолжает республиканскую линию. Он видит причины бедствий США не во внутренней политике, а в неких внешних силах и «невыгодных» договорах (хотя Соединённые Штаты эксплуатировали остальной мир через «выгодные» им договоры весь ХХ век). Наоборот, как доказывает Стиглиц на примере налоговой и других реформ, Трамп усугубляет произвол бизнеса, ещё больше разрушает демократические институты и связывает руки государству.

Постоянный акцент на связи экономики и политики, впрочем, не переходит в исследования a la Маркс. Скорее, Стиглиц хочет этим сказать, что текущие экономические проблемы являются не следствием некоей объективной необходимости, «естественного» развития, а представляют собой итог сознательных политических решений. Следовательно, при наличии политической воли все болезни системы можно излечить.

Политическая программа в книге ограничивается кратким замечанием, что противовесом интересам элиты и популистам вроде Трампа может стать объединение «прогрессивных общественных движений», изначально занятых различными частными проблемами, но, по идее, заинтересованных в условно-социалистических преобразованиях и укреплении государственных гарантий. Собрать и возглавить их должна демократическая партия как единственная адекватная политическая сила, способная побороться за власть. Правда, плюс-минус следовавший этой схеме Обама ограничился лишь очень скромными и двусмысленными реформами (вроде программы в здравоохранении, критикуемой в книге за запредельные бонусы частным фармацевтическим корпорациям). С другой стороны, многие экономисты полностью опускают момент борьбы за власть и субъекта, который должен провести предложенные реформы, ограничиваясь предложением «присесть на уши» очередному представителю элиты. Стиглиц же не только формально ставит этот вопрос, но и минимально адресуется к важности низовой самоорганизации.

Итого, если автор прав, то мы не просто можем, но и обязаны пойти против интересов крупных бизнес-игроков, пусть это и грозит падением чьих-то «доходов» или «ВВП». Не всякий бизнес должен процветать, не всякий доход является целью экономической политики. Как показывает Стиглиц на примере страхования, не всегда более доходный бизнес является действительно более «эффективным», чем прямое государственное управление. Инвестиции и крупные государственные проекты в области образования, медицины, инфраструктуры, фундаментальной науки всё равно остаются более важными для реального общественного блага, чем краткосрочные спекулятивные доходы, получаемые в «передовых» секторах сферы услуг. Расцвет непроизводительных видов деятельности требует от государства больше сосредотачиваться на конкретных улучшениях жизни граждан и общественных благах, чем на краткосрочных денежных интересах капиталистов, чья «эффективность» может на проверку оказаться вредительством.

В общем, иногда самоощущение рядовых граждан и их каждодневные проблемы оказываются более правдивыми, чем «экономические расчёты» и эффективность бизнесменов. К таким аргументам следует относиться скептически. «Объективные» трудности, не позволяющие капиталистам пойти на уступки рабочим — отговорка, повторяющаяся веками. Как доказывает Стиглиц, в сегодняшнем мире ренты и перераспределения этот старый миф становится особенно масштабным и сбивающим с толку.