Почему высокие технологии убьют экономику России

Ник Срничек. Капитализм платформ. 2-е изд. М: Изд. дом Высшей школы экономики, 2020

«Высокие технологии, низкий уровень жизни» — эта формула, выработанная современными антиутопиями, кажется абсурдной. Технологии должны облегчать жизнь и повышать производительность труда; как вообще в XXI веке возможна бедность? Однако антиутопия сбывается: достаточно вспомнить недавние протесты курьеров и таксистов против интернет-сервисов, соединяющих их с клиентами.

Схема известна со времён появления Uber. Корпорация держит удобное приложение для поиска такси, перекладывая содержание автомобилей и конфликты с водителями на множество мелких компаний, при этом демпингуя цены в борьбе с другими такими же корпорациями и сервисами. Крайними оказываются таксисты, из своего кармана оплачивающие услуги сервиса, демпинг, штрафы, «сорвавшихся» клиентов и т. п. При этом корпорации уровня Uber как бы ни за что не отвечают, лишь предоставляя «любому желающему» электронную платформу, и находятся вне досягаемости рядовых работников. Стоит ли удивляться, когда оказывается, что весомая часть курьеров или таксистов — это мигранты и другие незащищённые категории населения, которые согласны работать за копейки и в любых условиях?

Но проблемы не ограничиваются этим видимым уровнем. Аналогичный «сервисно-платформенный» подход корпорации осваивают и в торговле, и в логистике (громкие скандалы с эксплуатацией рабочих на складах Amazon), и в промышленности (платформы для аутсорсинга — делегирования задач мелким иностранным компаниям; промышленный интернет вещей, контролирующий как заказы и поставки, так и сам процесс производства), и в коммуникациях (социальные сети, торгующие данными пользователями и рекламой), и даже в самих высоких технологиях (опять же аутсорсинг; облачные хранилища данных и сервера; централизованная продажа научных статей; интернет-магазины программ, игр и музыки). Результаты ожидаемы: даже совсем не бедствующие издатели компьютерных игр выступают против высоких процентов, которые забирают себе с продаж крупные игровые интернет-магазины.

Почему высокие технологии в руках одних требуют низкого уровня жизни у других? Простой ответ: виновен капитализм, концентрирующий богатства и власть в руках немногих и толкающий их к увеличению прибыли любой ценой. Но как же конкуренция, борьба работников, вмешательство государства? Специфика нового «цифрового», высокотехнологичного капитализма в том, что он эффективно обходит эти «препятствия». Как это происходит — поясняет британский политолог и преподаватель цифровой экономики Ник Срничек в книге «Капитализм платформ».

Автор доказывает, что мечтам вроде «свободного интернета» и массового независимого предпринимательства не суждено было свершиться: сфера высоких технологий оказалась подчинена крупному финансовому капиталу с самых её истоков. На Западе этому поспособствовала сумма факторов. К концу ХХ века промышленность стала не самой доходной сферой: на требования организованных рабочих и государства наложился затяжной кризис перепроизводства. Надо заметить, что собственно «краха» не произошло — сократились темпы роста и норма прибыли, а не материальный продукт (которого как раз было слишком много).

Тем не менее кризис стал поводом для резкого поворота вправо: формально — в свободный рынок и неолиберализм, фактически — в «одностороннюю классовую войну», когда государство поддерживало крупный капитал и подавляло рабочих. Важным побочным эффектом этого, как отмечает Срничек, стал переход от кейнсианства, т. е. полноценного контроля государства за развитием определённых секторов экономики, к более общей стимуляции экономики путём печатания денег и раздаче их через банки, государственные и частные («количественное смягчение»). Естественно, капиталисты направили свободные деньги в более прибыльные отрасли, чем промышленность: финансовые спекуляции, недвижимость, рекламу и… Высокие технологии.

Результатом стал не только лопнувший в 2000 году «пузырь доткомов»; влияние финансового сектора определяет технологические и IT-гиганты по сей день. Во-первых, за колоссальным влиянием денег в случайные стартапы стояла характерная для империализма идея: сферу информационных и иных технологий должен как можно скорее взять один самый успешный (пусть хотя бы за счёт рекламы) монополист. Вложения делались не в конкретные «полезные» изобретения, а именно из расчёта «снять все сливки» после монополизации передовой отрасли. Так, Срничек утверждает, что Uber до сих пор получает минимум дохода от своего сервиса для перевозок (а, возможно, и оказывается в минусе из-за демпинга). Даже откровенная эксплуатация таксистов и мелких компаний (по факту — аутсорсинг) не особо помогает. Однако Uber процветает за счёт привлечения колоссальных финансовых вложений. Ведь он обещает вот-вот добиться монополии — и тогда уже стать сверхприбыльным. Срничек даже прогнозирует падение платформ вроде Uber, поскольку абсолютная монополия — несбыточная мечта, а реальных активов (серверов, автомобилей, складов и т. п.) у корпорации не скапливается. Впрочем, автор явно недооценивает спекулятивный запал капитализма.

Во-вторых, IT-компании, не привязанные к месту и заводам, являются отличным инструментом для ухода от налогов. По данным Комиссии по ценным бумагам и фондовому рынку США, у корпораций вроде Apple и Microsoft скопились многомиллиардные резервы (из-за постоянных финансовых инвестиций), которые более чем на 90% расположены в офшорах, то есть не облагаются налогами.

Эти «внешние» факторы, толкающие корпорации высоких технологий к монополизации, накладываются на располагающую внутреннюю логику IT. Современная бизнес-модель «платформ» и «экономика данных» держатся не на улучшении качества услуг, а на максимально быстром расширении аудитории: услуги могут предоставляться полностью бесплатно, просто чтобы завлечь побольше пользователей. Огромные инвестиции и раздутая рекламная сфера позволяют корпорациям не скупиться на методы привлечения аудитории.

Но Гильфердинг ещё в начале ХХ века заметил, что финансовый капитализм стремится к абсолютной (единственной) монополии, но никогда её не достигает из-за усиления внутренних противоречий. Срничек утверждает, что это же справедливо и для этапа высоких технологий: хотя Google, Apple и другие корпорации пытаются отвоевать друг у друга пользователей, эта война не закончится единоличной победой. Потому сегодня платформы перешли к иной стратегии: замыкания пользователей в рамках своей «экосистемы». Т. е. человек, пользующийся поиском Google, должен пользоваться и почтой Google, и их сервисом доставки еды, и их платёжной системой, и их соцсетью, и т. д. Это дополняется активным скупанием материальных ценностей — серверов, складов, автопарка и пр. (хотя порой — через сети дочерних компании). Сервисы вроде Uber сами становятся частью конгломератов, принадлежащих Amazon, Apple или Google: если они и не выкупаются напрямую (как было, например, с Instagram или многими сервисами отправки сообщений), то оказываются зависимыми от чужих хранилищ данных, электронных карт и т. п.

Важно, что контроль над торговлей, данными, серверами и т. д. позволяет IT-корпорациям постепенно захватывать и промышленность: платформенные решения для производства позволяют компаниям экономить и повышать производительность труда; необходимость реализации товара заставляет заводы вступать в отношения с торговыми площадками и пользоваться платформами, соединяющими поставщиков и покупателей. Срничек утверждает, что значительная часть промышленности Германии, Японии и США уже завязана на IT-платформы. Сама же суть платформы в том, что, когда она становится популярной (и потому уже безальтернативной) — её владелец может навязывать всем свои правила игры. Что и есть монополия.

Есть ли выход из этой ситуации? Срничек справедливо критикует надежды на организацию снизу альтернативных, «демократичных» платформ: никакие энтузиасты не выдержат прямой конкуренции с гигантскими корпорациями. Да и отказаться от привычных сервисов большинству людей будет сложно. Потому автор видит решение в давлении на корпорации через государство: и здесь уже необходима широкая низовая самоорганизация, ведь текущие элиты тесно связаны с банками и корпорациями. Значит, необходимо решить политическую проблему демократичного государственного управления, способного не «продаться» корпорациям, а действительно взять их под контроль в интересах большинства.

С чистыми интернет-сервисами проблем будет меньше: в конечном итоге они являются лишь эксплуататорской надстройкой над мелкими компаниями, пользующимися сервисом, и их рядовыми работниками, предоставляющими фактические услуги. Если эти «реальные» уровни организуются и повернутся против IT-корпорации — последней придётся уступить. Сложнее, когда корпорация не только держит платформу-сервис, но и выкупает «реальные» активы, множит дочерние и фиктивные фирмы. Здесь ставку можно сделать только на рядовых работников, в любой схеме оказывающихся «крайними», а также активную позицию массы граждан, страдающей от монополии если не как рабочие, то как потребители. Потому, несмотря на новую форму капиталистического монополизма, мы приходим к классическим левым решениям: низовой организации и борьбе работников за свои права с перспективой прихода к политической власти.

Насколько всё это будет совместимо с капитализмом — большой вопрос: IT-гиганты действительно предоставляют удобные инструменты и конкурентные преимущества. Однако их стремление к наживе и монополии делает ситуацию нездоровой, извращённой, усиливает угнетение на всех уровнях. Парадоксально, но в конечном итоге Срничек констатирует стагнацию (и даже уменьшение) производительности труда, рост неквалифицированных рабочих мест, грубую эксплуатацию, остановку технологического прогресса. Сломать порочный круг чисто рыночными средствами нельзя; здесь нужна политическая воля, ориентирующаяся не на прибыль, а на общее благо и интересы развития, при участии широких масс.

Идеологи «постиндустриализма» утверждали, что новая экономика не нуждается в таком контроле со стороны общества и государства, как промышленность. Такой контроль ей якобы даже вреден. Срничек показывает, что эти утверждения несостоятельны. Вера в них (хотя, скорее, имел место холодный корыстный расчёт) завела мировую экономику слишком далеко. Россия же, пытавшаяся «нагнать» Запад, оказывается во вдвойне глупой ситуации. При всех разговорах о свободе для бизнеса и конкурентоспособности мы не должны недооценивать опасность собственных корпораций. Протесты таксистов и курьеров, махинации торговых сетей, цензура и слежка — лишь самая вершина айсберга. Успехи российских корпораций — не только повод для радости, но и повод для беспокойства. Это не значит, что высокие технологии не нужны; это значит, что государство и общество не должно упустить над ними контроль.