Мировой кризис власти: страны в поисках альтернативы демократии

С резким падением рейтинга президента после триумфальных выборов 2018 года Россия оказалась в удивительной ситуации: народ перестал доверять всем политикам, а также официальным политическим структурам — правительству, Госдуме, Совфеду…

Если мы посмотрим на другие страны, то поймём, что за этим скрывается нечто большее, чем банальный «кризис политического меню»: в начале 2000-х аналогичная ситуация сложилась повсеместно и в Европе, и в США. Немногие политики, всё же набирающие популярность, выставляют себя противниками «истеблишмента», сложившейся политической системы.

По сравнению с уровнем 1980-х годов европейские партии потеряли в среднем половину членов, начался кризис молодых кадров — их оказывается трудно привлечь и ещё сложнее удержать. Средняя явка стабильно снижается, симпатии избирателей становятся всё менее постоянными: от выборов к выборам порядка 30% голосующих меняют свои предпочтения; партии победившей коалиции к следующему голосованию теряют не менее 8% голосов.

Даже после победы политикам всё сложнее оказывается составлять коалиции: в начале 2010-х Бельгия не могла сформировать правительство рекордные полтора года! Органы власти утрачивают способность (и интерес) к осуществлению крупных проектов, например, строек, и берутся лишь за мельчайшие, тривиальные задачи. Политики больше занимаются пиаром, имиджем и воровством, чем реальными делами. Характерно, что они отвечают рядовым гражданам «взаимностью»: презрением к «некомпетентной черни» и выделением в особую касту или профессию.

Налицо кризис не отдельных политических сил, а самой демократической системы — считает автор популярной в Европе книги «Против выборов» бельгийский историк Давид Ван Рейбрук. Этот тезис так часто повторялся и в России, и на Западе, что он успел стать тривиальным. Но в своей работе Рейбрук дополняет его анализом развития демократии на протяжении тысячелетий, ищет точки, в которых «всё пошло не так» и, что особо интересно, разбирает положительный опыт европейских стран и общественных организаций в реформировании политической системы.

Историк указывает: то, что мы сегодня называем «демократией», оформилось в XIX веке, после французской и американской революций, как прямая противоположность демократии, как средство борьбы с ней. Не случайно идеологи новой выборной представительной политической системы называли её «республикой».

И отец Конституции США Джеймс Мэдисон, и поздние французские просветители считали народ тёмной, злой массой, которую ни в коем случае нельзя допускать к делу управления. Демократии, как власти черни, они противопоставляли республику — власть аристократии, но не наследственной (как в феодализме), а выборной. Их система держалась на нескольких основаниях. Первое — ограниченность избирательного права (обычно — крупной и средней буржуазией), которая обеспечивала некий общий интерес «граждан» и не предполагала полноценных политических партий (поскольку они представляли один класс). Второе — различие «компетентных» избираемых и «некомпетентных» избирателей (особенно в годы расширения состава избирателей), в идеале — относящихся к разным социальным слоям.

Эти черты давали о себе знать и после победы всеобщего избирательного права. Политики часто адресовались к химере «общенародных интересов», как будто общество не разрывалось классовыми и иными противоречиями, выливающимися в противостояние партий (во времена «демократии для демократов» столь сильного раскола не было). Избраться по факту всё ещё могли не все, а лишь представители господствующего класса, богатые и влиятельные люди, способные обеспечить себе широкую предвыборную кампанию. Последний фактор приобрел ключевое значение в последние десятилетия, когда кандидатов стали продвигать не столько общественные организации и профсоюзы, а крупные (подчас — международные) коммерческие СМИ и не менее коммерциализированные «социальные» сети.

Рейбрук отмечает, что с древнейших времен и вплоть до XIX века (когда власть оказалась в руках класса крупной буржуазии) мыслители отмечали три главных качества, отличающих демократию от выборной представительной аристократии: формирование органов власти по жребию, привлечение широких масс граждан к обсуждению (делиберация) политических решений и частая ротация руководителей.

Мы так привыкли к выборной системе, что первые два пункта не могут не показаться нам сомнительными, если не сказать — эпатажными. Однако Рейбрук показывает, что они не только широко и успешно применялись в истории (от маленьких древних Афин — до городов и государств Средневековья и Ренессанса, особенно в Италии), но и получили новую жизнь в ряде европейских стран и штатах США уже с 1990-х годов.

Современный опыт начался с экспериментов политолога Джеймса Фишкина в Британии и Соединенных Штатах: он собирал совещания для обсуждения и выработки новых законов с участием не только известных политиков и экспертов, но и большого количества случайно (по жребию, но в соответствии с репрезентативной выборкой населения региона) выбранных рядовых граждан. Эти эксперименты дали два важных результата: с одной стороны, итоговые законопроекты оказались очень хорошо проработанными и продуманными, и при этом учитывающими интересы большинства населения.

С другой — рядовые граждане, изначально обладавшие разным уровнем образования и профессиями, стали ориентироваться в политике и в теме обсуждения не хуже, чем «профессиональные» политики. То есть быстро перестали быть «некомпетентной чернью», так пугающей современных «демократов», стоило им только получить доступ к инструментам власти. Конечно, им потребовалась помощь экспертов: но без неё не обходятся и «профессиональные» политики. Последние вообще чаще выбираются по принципу отстаивания интересов господствующего класса или из кумовства, а не по какой-то реальной компетенции.

Опыт Фишкина оказался настолько успешным, что вскоре получил продолжение по всему миру: в Японии, Болгарии, Бразилии, Китае. В Техасе таким образом были приняты и реализованы реформы в области возобновляемой энергии, вызвавшие в народе энтузиазм. В Европе начали появляться постоянные органы, построенные по аналогичному принципу: «ячейки планирования» в Германии, Технологический совет в Дании и многие другие.

Наконец, тенденция доросла до таких масштабов, что выбранному по жребию совещанию в ряде стран доверили даже внесение правок в конституцию. Однако тут стало очевидным неприятие новых форм демократии «истеблишментом».

Например, в Британской Колумбии и Нидерландах подготовленным так поправкам из-за недостаточного освещения со стороны СМИ, критики официальных партий и закрытости самой процедуры обсуждения немного не хватило голосов на общенародном референдуме: более 50% против необходимых 60%. В странах вроде Исландии и Ирландии, где совещание активно освещалось в интернете, промежуточные проекты выкладывались на всеобщее обсуждение и принимались предложения от всех желающих, референдумы были выиграны. Но их решения были отвержены или положены «в стол» национальными парламентами.

Демократические идеи звучали и в движениях протеста, вроде «Оккупай Уолл-стрит», и в разрабатываемых европейскими и американскими политологами реформах политической системы. Некоторые из предложений учитывают и психологические знания о групповой динамике, оптимальной численности групп, методах обсуждения; в целом они представляют себя комбинации из нескольких органов, часть которых — выбирается, часть — выбирается по жребию из добровольцев, а часть — формируется чисто случайно. Причём последнее слово остаётся именно за максимально «случайным» органом.

Рейбрук призывает также «смахнуть пыль» с Ленина, описывающего систему Советов. Правда, историк почему-то забывает, что классики марксизма не раз упоминали и про частую ротацию управленцев, и про жеребьёвку, и про привлечение экспертов — хотя и переносили их скорее в неопределенное будущее, когда будет преодолено классовое деление общества и общий культурный уровень людей повысится. Вместо этого Рейбрук «открещивается» от коммунизма, без объяснений заявляя, что он, мол, приводит к несвободе (бюрократизации?). Впрочем, историк резко возражает против отождествления коммунистов с фашистами: если первые стремились в правильном направлении, то вторые — противопоставляли демократии власть вождей (под которой скрывалась всё то же господство крупного капитала, но в новой обёртке).

Главная проблема Рейбрука — в том, что он видит в жеребьёвочно-обсуждающей демократии решение всех конфликтов внутри общества — в первую очередь, классовых. При этом он ссылается на опыт Венеции, в которой за счёт элемента жребия при избрании главы государства (дожа) удавалось уравновешивать интересы господствующих аристократических семей. Здесь историк впадает во внутреннее противоречие: ведь он сам утверждает, что демократия была изгнана именно из-за обострения классовых противоречий и прихода к власти крупного капитала (что ещё более справедливо и для сегодняшнего дня, когда капитал стал международным). Если в совещаниях ведущую роль будут играть бедные слои (по праву большинства), то такие совещания, и уж тем более органы власти, капиталу точно не нужны. Что мы и видим на приводимых Рейбруком примерах Исландии и Ирландии.

В этом смысле схемы марксистов кажутся более правдоподобными: противоречия, раздирающие общество, невозможно «затушевать» изменением схемы правления. Их необходимо довести до конца — до победы и установления диктатуры угнетённого класса, естественным образом (а не на уровне риторики) представляющего интересы большинства (но не всего, не господствующей части) населения. И только после ликвидации оснований для острых общественных конфликтов, а именно — частной собственности, эксплуатации, в идеале — разделения труда, можно строить власть с элементом жребия. До тех пор жеребьёвка возможна разве что в рамках диктатуры пролетариата или в рамках системы Советов, — как система, противостоящая появлению и утверждению постоянной бюрократии, номенклатуры, погубившей когда-то Советский Союз.

Так или иначе, исследования Рейбрука доказывают, что рядовые граждане и порожденные их самоорганизацией структуры способны управлять; они — не бесталанная чернь; им не нужны «профессиональные» политики и управляющие, «выдающиеся» умы из господствующих классов. И современное общество, в условиях достижений культуры и образования, уже пытается двигаться в этом направлении. К сожалению, полученный на этом пути положительный опыт редко предаётся широкой огласке и тем более изучению. Тем ценнее авторы вроде Рейбрука, особенно для нас, граждан России, до сих пор очень примерно представляющих тенденции современной мировой политики.