История иронична. Западный мир капитализма и демократии столетиями декларировал идеалы свободной личности, человека как творца своей судьбы, ничем не ограниченной конкуренции и рынка. Однако человек, кажется, никогда не значил так мало и не был так бессилен что-либо изменить, как сейчас, в годы после падения СССР и триумфа мирового капитализма.

Иван Шилов ИА REGNUM

Даже философы и психологи больше не верят в человека: его считают игрушкой в руках огромных внешних сил, природы, общества, корпораций или языка. Либо жертвой чистой случайности, хаоса, управляющего миром вместо какого-то глубинного закона.

Мы слишком сильно рассчитываем на то, куда двинется «система» — что решат «неумолимые законы» капитализма, природы (в том числе — «человеческой»), как дальше будет развёртываться «структура, заложенная в языке»… Или банально: на чём сойдутся «сильные мира сего».

Впрочем, проблема эта не нова. Именно её решал Карл Маркс — поставивший философии задачу перейти от простого описания мира к его изменению. Создатель коммунизма не отбросил все объективные факторы — он показал, как человеку с ними работать. Революции по всему миру и образование соцблока — весомый аргумент в пользу того, что марксистские изыскания были не безуспешны. Но в ХХ веке, и не абы где, а в Советском Союзе, коммунизм превратился из философии действия, свободы и борьбы в новый фатализм (причём, как мы теперь видим, ложный!). Хуже того — этот фатализм почему-то стал гимном и современных левых:

А при коммунизме все будет хорошо.

Он наступит скоро, надо только ждать.

Там все будет бесплатно, там все будет в кайф.

Там не надо будет каждый день воевать.

Искажение марксизма, возвращение к старому фатализму после философских прорывов ХХ века, новые проблемы XXI века — все эти факты требуют осмысления. И характерно, что попытка этого осмысления явилась из самого противоречивого современного государства, сочетающего в себе и коммунистические стремления, и тенденции империализма: Китая.

Профессор Ян Гэн в книге «Апология Маркса: новое прочтение марксизма» соотносит классический марксизм и с более новыми течениями западной мысли, вроде постмодернизма и постструктурализма, и (коротко) с официальным советским его прочтением.

Плюсы и минусы книги совпадают: она написана по-настоящему академично. С одной стороны, Гэн явно ориентируется на читателя, знакомого с философской терминологией, он почти не поясняет свои выкладки «бытовым» языком (хотя и расшифровывает многие термины в сносках). При этом «Апология» явно писалась как учебник: некоторые выводы и просто куски текста раз из раза повторяются, как бы для «закрепления» пройденного материала.

С другой стороны, Гэну нельзя отказать в методичности и скрупулёзности. Так, вместо того, чтобы просто заклеймить постмодернизм как «причуды» буржуазной философии, профессор проводит прямо-таки диалектический его анализ. Сначала рассматривает марксизм с точки зрения постмодерна: решая проблемы нового столетия, философы ХХ века открыли в марксистском учении многие стороны, которым ранее не предавалось должного значения. Затем Гэн ищет постмодернистские начала в самом марксизме: Маркс предугадывал и дальнейшее развитие капитализма, и «тупики», в которые могут зайти связанные с ним идеологии.

Наконец, профессор описывает «встречу» двух философий. Постмодернисты позволили по-новому прочитать Маркса, но сами попали в описанные марксизмом «капканы»: ограничились рассмотрением и проблемами идеологии капитализма, забыв о его экономической основе; слишком большое значение придавали интеллектуалистике (например, законам языка), из-за чего вернулись к фатализму; настолько увлеклись рассмотрением частностей и деталей, что упустили из виду целое (и даже начали отрицать его существование). В итоге, с учётом достижений новой философии, Гэн всё же возвращается к марксизму — но уже с другим уровнем понимания.

Главное же, профессор демонстрирует столь редкое сегодня знание материала: от Гегеля и Маркса до Хайдеггера и Франка. Гэн, естественно, постоянно цитирует Маркса, Энгельса и Ленина — но приводит не формальные, изъезженные места их «основных» работах, а весьма нетривиальные места тех произведений марксизма, что незаслуженно остаются в тени.

Так на чём же концентрирует внимание Гэн в своём «новом прочтении» марксистских классиков? Профессора интересует, какое место занимает активность человека в мире, который кажется подчинённым то ли чистой случайности, то ли «высшим законам» природы или общества. Маркс считал, что ключ к разгадке здесь — в особенностях человеческого способа существования, то есть труда.

Труд рождается из природной необходимости (обеспечение выживания), но сразу же возвышается над ней. Трудясь, человек на практике осуществляет синтез противоположностей, которые философия всегда рассматривала по отдельности. С одной стороны, он отталкивается от природы, материальной реальности — ведь мы не можем что-либо сделать, не считаясь, условно, с законами физики, со свойствами материала и т. д.

С другой стороны, труд преобразует материал, наделяет его новыми качествами и функциями. Это не случайное действие, а целенаправленное — в голове у трудящегося человека заранее есть представление о результате, о новом предмете. В результате труда мы получаем не ту же природу или материю, что была изначально — а преобразованную, «очеловеченную» природу и материю.

Однако труд — не волшебство, он не может сделать из чего угодно что угодно: он должен соотноситься с природой своего предмета, как бы раскрывая скрытые в нём возможности. Практика — критерий истины: результат окажется успешным или не успешным в зависимости от того, насколько истинно было наше представление, то есть насколько правильно отражена в нашей голове реальность и её потенциальные возможности.

Познавая природу через труд, человек меняет её. Познавая и применяя результат предыдущего своего труда, человек начинает ещё сильнее изменять реальность (а вместе с тем и самого себя). Можно сказать, что к XXI веку человечество уже не живёт в «естественной» природе: труд очеловечил, преобразовал всё вокруг, включая и самого человека, его возможности и потребности.

Поэтому, хотя в «естественной» природе и господствуют жёсткие причинно-следственные связи (например, движение материи в сторону усложнения), мир человека уже далеко ушёл от такой «естественности». Нет предопределённости и в обществе: оно само рождается из преобразования природы трудом, с его элементом новизны, свободного человеческого целеполагания. «Естественный» фактор всё ещё вносит в жизнь свои ограничения (вроде законов физики), но не он является источником человеческих целей.

Что же это означает в политическом плане? Мы живём в конкретном обществе, с конкретной экономической и технической основой, формой общественных отношений и господствующей идеологией. Со всеми этими «ограничениями» мы должны считаться, их нужно изучать. Вместе с тем они — не есть единственно возможный результат некоего фатума, алгоритма, развёртывающейся идеи. Мир — результат труда, предшествующей истории человечества, врывающейся в естественное течение жизни и переделывающей её под свои нужды. Наш мир отягчён «багажом» прошлого, а также содержит в себе ростки чего-то нового, будущего.

Мы можем относиться к наличному миру как к полю реальных возможностей, потенциалов. Наше мышление, наше ощущение противоречий, несправедливости, наши представления о благе — позволяют нам выбирать ту или иную заключённую в окружающем мире возможность. Прилагая усилия, мы толкаем мир в выбранном направлении. Наконец, чтобы эти порывы возымели реальный успех, перешли от потенциального к реальному, нужен ещё и случай, стечение обстоятельств. Ведь мы имеем дело не с фатумом, а с тенденцией; не с механической связью, а со статистикой.

Здесь все компоненты одинаково важны. Наша мысль вступает на ложный путь, когда пытается абсолютизировать или исключить один из них.

Так, анализируя работы Сталина, Гэн отмечает: советский лидер считал, что диалектический материализм изучает некие непреложные законы природы, а потом переносит их на общество. То есть победа коммунизма становится для него не тенденцией, не возможностью, которую ещё надо использовать, за которую ещё надо бороться, не «необходимостью» — а «неизбежностью». Следовательно, из истории выкидывался фактор человеческой свободы и активности, важность постоянной борьбы. Отказавшись от них, от поиска противоречий и возможностей в своём обществе, положившись на «судьбу», советский социализм проиграл.

Вместе с тем Гэн косвенно поясняет и позицию Китая относительно социалистического строительства. По Марксу, у человеческих обществ есть общий вектор развития, но то, какие этапы и как проходит каждое конкретное общество — зависит, с одной стороны, от его внутренних условий, с другой — от взаимодействия с другими странами, в особенности более прогрессивными.

Читайте также: «Социализм для богатых, капитализм для бедных»: Хомский о сегодняшнем мире

Китайский социализм должен преодолеть фактическое ограничение — натуральное хозяйство. Опираясь на достижения мировой цивилизации, опыт СССР и новое прочтение марксизма, Китай избегает стихийного капитализма. Но ему всё равно требуется модернизация, в том числе и за счёт элементов товарной экономики (вроде нашей НЭП). Продолжительность переходного периода нельзя предугадать — это живой и противоречивый процесс, не заданный априори, а разрешающийся в труде и борьбе.

К китайской системе действительно можно предъявить много претензий. Гэн упоминает о необходимости обеспечить исчезновение классового расслоения и об отмирании государства — но какие действия предпринимает для этого Китай? Как рассматривать растущее в стране неравенство и концентрацию власти в руках номенклатуры?

Профессор не отмахивается от критики, от рассмотрения противоречий. И это даёт существенный повод для оптимизма: если такая большая и могущественная страна, как Китай, всё-таки преодолеет капитализм, это станет колоссальной победой для всего мира.

Однако рассуждения Гэна всё-таки висят в воздухе: он не применяет их в полной мере на Китай, не связывает с практикой западных и советских левых движений. Профессор утверждает, что китайцы видят всю неустойчивость собственного положения, всю его противоречивость, и не «почивают на лаврах», научившись на горьком опыте СССР. Но пока что это — лишь мнение китайского учёного

Так или иначе понимание противоречивости исторического развития, ощущение сложности и длительности борьбы, стоящей за ним — самое важное в книге Гэна. Надеяться на Китай как на мессию — не самая лучшая идея; сам профессор подчёркивает, что никакая борьба в нашем мире не предрешена. А значит, нам, гражданам капиталистических стран, нельзя опускать руки и отчаиваться: куда повернётся жизнь, решает не фатум и не внешние силы, а человеческая активность.