Украина и украинцы: кто, кого и почему так называл?

1 апреля 2019

Время чтения 9 мин

Полный текст книги Ф.А. Гайда. Грани и рубежи: понятия «Украина» и «украинцы» в их историческом развитии. М., 2019 доступен здесь.

Текст рецензии С.С. Белякова на книгу доступен здесь.

1. О задачах исследования. Является ли слово «украинцы» этнонимом в предвечном мире идей?

Любое научное исследование имеет определенную цель и задачи. Рецензент считает, что в лице моей книги имеет дело с исследованием по этнической истории. Он ошибается. Мною реконструируется не этническая история, а история слова. Это прямо следует из названия книги и предисловия (с. 7). В первую очередь, рецензент упрекает меня за некий доминирующий тезис о едином русском народе, берущем начало от Древней Руси и сохранившемся, во всяком случае, до ХХ века. Это не тема моего исследования. Вот что я пишу: «В середине XVII в. и жители Московского государства, и православное население Речи Посполитой именовало себя русскими» (с. 108). Или: «Обе части Руси — и московская, и подляшская — сохраняли свое самоназвание, причем в обеих частях оно имело двойное звучание — и «Русь», и «Россия» (с. 109). Разве это не так? Да, я не рассматриваю вопросы субэтносов, экзонимов и этнофолизмов. Их рассматривают другие исследователи, о чем я имел возможность сказать в рецензиях на сборники «Имя народа» и «Нарративы руси» (с. 152−153, 158−159).

Поскольку рецензенту все же хочется навязать мне рассуждения об этносах, он начинает мыслить за меня. В частности, С.С. Беляков полагает, что «малороссиянами» я называю «русский субэтнос, населявший территорию от Харьковщины до Карпат и Подкарпатья». Если обратиться к тексту, то станет видно: речь не о моем мнении, а об оценке, характерной для целого ряда публицистов, историков и этнографов второй половины XIX в., на которых я ссылаюсь (с. 73−74). Но это их мнение, а не моё. Я все же стараюсь придерживаться одного из базовых принципов исторического исследования: не путать себя со своими героями.

С.С. Беляков отмечает: «Игнорировать этнические различия между восточными и западными русскими (русскими и украинцами) в такой книге, на мой взгляд, невозможно». Но речь не об этносе (этносах), а о названии и самоназвании «украинцы». Понятно ли это рецензенту? Кажется, что иногда все же да, поскольку он призывает «изучать не только историю слов, но также историю русского и украинского народов в их тесной взаимосвязи». Прекрасная мысль, но это задача намного более масштабная и не для одной книги. Занимаются этой темой давно и с переменным успехом. Я лишь разобрал сюжет о понятии «украинцы», который в историографии почти не затронут.

Говоря о книге в целом, рецензент выдвигает такой аргумент эстетического характера: «Федор Гайда, опираясь на достаточно широкий круг источников, создал стройную и логичную концепцию, которая позволяет показать трансформацию понятия украинцы от «пограничных служилых людей Российского государства» до современного этнонима. Но, как это часто бывает в исторической науке, слишком красивые конструкции оказываются непрочными». Признаться, я не понимаю, что в этой концепции так стройно и красиво. По-моему, общая история развития термина «украинцы» весьма противоречива и изменчива, имеет многие ответвления. Тем она и интересна. Выстроить схему существования этнонима от египетских пирамид до Бабченко было бы более стройно, но совсем не интересно. Сам термин «украинцы» в процессе многовекового развития в разных условиях полностью меняет смысл. Наверное, это слово красиво как протей. Пожалуй, у каждого свои представления о красоте. Возможно и такое: «В исследовании Гайды идеи и понятия, как вирусы, передаются от одного интеллектуала к другому, «заражая его», заставляя менять этническое самосознание». Могу точно сказать, что ни о какой этновирусологии я не пишу. Меня в данном случае интересует не «этническое самосознание», а лишь история словоупотребления. При этом, не являясь платоником, я не считаю, что в имени заключается «идея народа» или его «судьба». Я также не считаю, что слово «украинцы» существовало как предвечный этноним в уме демиурга вселенной. Поэтому меня всякий раз и интересует конкретное значение этого слова.

От эстетики легко перейти к мыслям вслух. С.С. Беляков пишет об оценке понятия «украинцы» в Перестороге: «Гайда убеждает читателя, что слово «украинцы» здесь относится только к казакам Правобережья Днепра, хотя его утверждение, на мой взгляд, спорно». Это не только мое мнение, но и мнение первого публикатора текста — Ю.А. Мыцыка (с. 43). Как бы то ни было, несогласие рецензенту следовало бы подкрепить чем-то иным, кроме интуиции. Или такое утверждение: «Из текста летописи трудно понять, означало ли слово «оукраина» особый край, землю, или пограничный регион, «украину». Здесь даже интуиция исключается. Хотя в следующем абзаце она опять активизируется, и рецензент все же признает первоначальное значение «украины» как пограничья: «История с понятием «Украина» напоминает, по крайней мере, два случая, когда понятие «пограничье» с течением времени превращается в название страны. Один пример — Краину (основную часть современной Словении) вспоминает и Федор Гайда. Другой пример — Австрия, которая была в X веке маркой (пограничной областью) герцогства Баварии». Я, честно говоря, вспоминаю еще один пример — Данию (с. 10). Однако что это доказывает? Что на окраинах формируются страны? Я этого очевидного факта не отрицаю. Я также констатирую: «В ряде славянских языков (во всех западнославянских, церковно-славянском, болгарском, древнерусском, украинском, белорусском, а также русских диалектах) слова с корнем «край» получили также значение «страна», но его не встречается в русском, словенском, сербохорватском, македонском, где существуют лишь более ранние значения «окраина, край, область, окрестности» (в том числе «родной край», «родная сторона», «родная сторонка», но не страна в целом)» (с. 20). С.С. Беляков приводит соответствующие примеры, заимствованные в «Летописи Самовидца» и у Т.Г. Шевченко, доказывая, что «Украиной» в XVIII—XIX вв. вполне могли именовать родной край. Не спорю.

2. Об ошибках восприятия. Чем отличается слово от словосочетания и понятие от предмета?

Игнорируя задачи моего исследования, рецензент допускает очевидные неточности. Он, в частности, пишет: «Гайда признает, что слово «украинцы» сплошь и рядом упоминается в источниках. Это слово знали Пушкин, Рылеев, А.К. Толстой, А. Погорельский. Но автор упорно отрицает его этническое значение. Однако убедителен ли Гайда?» Где я «упорно» что-то отрицаю? Там, где разбираю, в каких значениях это слово употребляется каждым из этих авторов? С.С. Беляков разбирает значение слова у Погорельского и приходит к выводу, что писатель отмечает этническую или субэтническую специфику «украинцев» («малороссиян»). Я в своей работе лишь отмечаю тождество двух этих терминов, применяемых Погорельским в отношении родного ему черниговского населения. Именно эта особенность мне и интересна. В чем же заключается «упорное» отрицание?

Рецензент отмечает: «Гайда совершенно обходит вниманием великого кобзаря, потому что Шевченко-де «никогда словом «украинцы» не пользовался» (С. 67). Как жаль, что эрудированный и въедливый Федор Гайда принял на веру этот стереотип». Далее С.С. Беляков приводит два примера, из которых следует, что Шевченко, наряду с «козаками» и «малороссиянами», всё же использовал понятие «народ украинский» и понимал его в этническом смысле. Нисколько не отрицая этого, я все же различаю слово «украинцы» и словосочетание «народ украинский». Речь у меня только о конкретном слове. Так где стереотип или противоречие?

С.С. Беляков заявляет: «Иван Франко называл себя и свой народ «руськими», но это слово для него было как раз синонимом украинца». Но так было далеко не сразу, поскольку до начала ХХ в. само слово «украинец» применялось лишь в отношении жителей российской Украины или в отношении украинофилов. Я не отрицаю того, что «руськие» и «украинцы» были для Франко одним этносом, но этот этнос для сторонников его существования единого названия вплоть до начала ХХ в. не имел. С.С. Беляков приводит фразу из письма Франко 1875 г.: «Наші українські (руські) справи в Дрогобицькій гімназії, як звичайно, стоять дуже слабо. Окрім трьох бідних українців, не цікавиться ні один ученик ані літературними, ані політичними українськими справами». Если ознакомиться с перепиской Франко этого периода более обстоятельно, то станет ясно, что под «украинцами» им понимаются именно российские подданные: харьковчанин С. Ястремский и киевлянин А. Черепахин (Франко І. Зібрання творів у п’ятидесяти томах. Т. 48. Київ, 1986. С. 17, 65, 618, 626). Не удивительно, что «наші українські справи» надо сопровождать пояснением «(руські)». Отрицая изменения в словоупотреблении у Франко, происходившие в начале прошлого века под влиянием Н.И. Михновского, С.С. Беляков резюмирует: «Франко нечего было учиться у Михновского, скорее наоборот». И всё же учиться было чему: превращению понятия «украинцы» в единый этноним для малороссов и галичан. Если, напротив, Михновский учился этому у Франко, то стоит привести аргументы.

В XIX столетии Франко, что неудивительно, оперировал той терминологией, которая была свойственна М.П. Драгоманову и его кругу. То же самое можно сказать о племяннице Драгоманова — Лесе Украинке. Я делаю вывод о географическом понимании слова «Украинка» (с. 71). С.С. Беляков на это замечает: «Это удивительное «открытие». Сколько же надо было перелопатить текстов Леси Украинки, чтобы наконец-то найти в комментарии к одиннадцатому тому двенадцатитомного собрания сочинений фрагмент, хоть как-то соответствующий авторской концепции». Далее приводятся стихи Леси Украинки о горячо любимой Украине и делается вывод: «Так неужели «несчастная мать» Украина для Леси лишь «географическое понятие»?». Однако у меня речь идет не об Украине, а о слове «украинцы». Можно заметить в том же абзаце мою предыдущую фразу: «Племянница Драгоманова поэтесса Л. Косач-Квитка (Леся Украинка) также различала «украинцев» и «галичан» («галицких русинов»), хотя и считала их в будущем единой нацией». К сожалению, это факт. Просто факт.

Какая дискуссия в контексте моей темы могла бы быть максимально плодотворна? Это дискуссия о значениях понятия «украинцы» в разные времена и в разных исторических условиях. Иными словами, кто, кого и почему так называл? Это не такой уж узкий сюжет. Хотя он, разумеется, более узок, чем примордиалистские раздумья о судьбах русского и украинского народов на их многотысячелетнем пути от свободы к рабству и обратно. Но это стоит обсуждать в другом месте.