Возможна ли у человечества единая социалистическая судьба?

Чрезвычайный и полномочный посол КНР в России Ли Хуэй выступил с программной статьей «Пусть идея человеческого сообщества с единой судьбой осветит весь мир!», посвященной текущей глобальной ситуации, которую переживает планета в процессе становления новых реальностей XXI века.

Материал в высшей степени интересный, прежде всего, своей стилистикой, которая очень хорошо вписывается в Китае в сложившуюся правящую партийную традицию и которая вполне понятна и в России, прежде всего, в российской элите, с учетом ее советского бэкграунда, вне зависимости от отношения к нему. Еще он интересен простором интерпретаций ряда основных положений, при всей кажущейся однозначности высказываемых мыслей.

Однако эта наша общая партийная стилистика слабо действует на остальной мир, с ней незнакомый, воспринимающий ее с трудом, через призму совсем других ценностных и организационных подходов. Именно поэтому статья целенаправленно адресована российской аудитории. Она же, в свою очередь, давно нуждается в дополняющих внешних оценках происходящего, отличных от укоренившихся западных штампов. А с другой стороны, требует вытекающих из этого собственных выводов, которые способны преодолеть наше все более очевидное «зависание» между двумя миропроектами — западным постмодернизмом и китайским новомодернизмом.

Автор статьи — опытнейший дипломат, вся карьера которого в структуре китайского МИДа связана с СССР и постсоветским пространством, прежде всего, с Россией и Казахстаном, очень тонко уловил этот запрос. И максимально точно и откровенно, насколько это позволяет дипломатическая этика, воспроизвел все нюансы китайского проекта — а это именно проект, причем мировой, глобальный. И тем самым предоставил нам обильную пищу для размышлений.

Короче говоря, у статьи, как у концептуального текста, имеются характерные для любой политической стилистики и, шире, культуры, многочисленные подтексты. Они для Китая не новые и, в принципе, известны. Отметим, что их обилие как раз и порождает в среде ученых, экспертов и аналитиков диаметральное разнообразие трактовок того, чего же все-таки добивается официальный Пекин, в чем заключается его геополитическая стратегия.

Так в чем же? Представляется, что пресловутая «экспансия», в которой так любят обвинять современный Китай его критики, на самом деле не является таковой в привычном смысле. Она не только лишена традиционных форм, но и не преследует традиционных целей «пространственного освоения», знакомых по хаусхоферовской концепции «Lebensraum» («жизненного пространства», которое само есть «фактор силы»).

Не пытается она, в отличие от американской стратегии, действовать «троянским конем», разрушая другие цивилизации и насаждая в предпольях основных геополитических оппонентов, как это делается у границ России и того же Китая, дестабилизированные хаосом лимитрофы, которые подобно линиям фронта передвигаются с сопредельных пространств вглубь их территорий.

Именно так, поощряя национал-сепаратизм в союзных республиках, американцы работали против федеративного СССР, а сейчас — против федеративной России. Именно так, спекулируя на этническом и религиозном сознании коренного населения автономных районов, они сегодня подкапываются под унитарный Китай.

Но ответы на эти похожие вызовы у Москвы и Пекина — разные. Россия привычно рассматривает новую холодную войну через призму геополитического фактора, который считает приоритетом, и реагирует на «гибридные» вызовы, скорее, по остаточному принципу, по мере их поступления. Китай ведет себя по-другому и, делая ставку на экономику, диаспоры и влияние в «третьем мире», пытается избежать срыва в геополитическое противостояние как таковое.

Именно поэтому в тех случаях, когда оно все-таки разворачивается, в Пекине максимально включают «решительную» риторику (Тайвань, Аруначал-Прадеш, Доклам, острова в Южно‑ и Восточно-Китайском морях), но при этом делают все, чтобы, отступив от «красной черты», вернуть течение конфликта в «гибридное» русло. И «переждать» ситуацию в духе завета Сунь Цзы о том, что «самая лучшая победа одерживается без войны».

Отметим, что российская приверженность геополитике в данном случае отнюдь не противопоставляется китайскому «цивилизационному глобализму». На данном, возможно, непродолжительном, этапе исторического развития мы настолько органично дополняем своими особенностями друг друга, взаимно перекрывая имеющиеся друг у друга бреши, что вместе производим синергетический эффект.

Да и сам альянс с КНР, где быстрое продвижение во всех сферах сопровождается решительным подъемом социальных стандартов, масштабным искоренением бедности, из которой выводятся целые регионы, бескомпромиссной борьбой с коррупционным перерождением части элиты как системным фактором, что весьма актуально для России, важен для нас. В том числе с точки зрения наработанного опыта.

Поэтому попробуем конкретизировать обтекаемые формулировки статьи, заострив их до практического «применения» в формировании общественного и национального мировоззрения — не только российского, которое в этом сегодня нуждается, как никогда, но и других незападных стран. Заодно на примере Китая продемонстрируем наглядный образец проектного творчества, которое, особенно в нашем случае, требует своего «града Китежа на холме», подобного «китайской мечте» Си Цзиньпина, не ограниченной одними мечтами, а содержащей поэтапную конкретику и соответствующий функционал.

Но для этого, вспоминая, что «вначале было Слово», придется заново учиться вдохновляться идеалом, ставить его вперед утилитарных радостей, ясно осознавая, что такое вдохновение — обязательный пролог к историческому движению и историческому действию. Опыт такого творчества в России не утрачен, но порядком позабыт, а также искусственно тормозится провинциально-потребительской, мещанской местечковостью большей части нашей «элиты».

Кроме того, и это в обсуждаемой статье посла КНР самое ценное, доказательство преимуществ социализма, социальной справедливости между людьми, странами и народами, за которыми, на наш взгляд, правда и будущее. Это не оставляет камня на камне от привычных рассуждений в духе, что капитализм-де «зарабатывает», а социализм — «тратит». Тем самым показывается, что и капитализм, и социализм — это не только экономические, социальные и идеологические характеристики окружающей действительности, но и цивилизационные модели, привязанные к определенным ареалам обитания.

И попытки насадить капитализм на Востоке настолько же контрпродуктивны, как и такое же насаждение социализма на Западе. Многим нуворишам в российской элите, избавившимся в свое время от партбилетов, эта аксиома очень не нравится. Отсюда и абсолютно необоснованные попытки причислить нашу страну к Западу, хотя все годы первой холодной войны противостояние Запад — Восток шло именно по линии США и Западная Европа против СССР и наших восточноевропейских союзников. Китай находился на далекой периферии этого противостояния, а врагом, «главным в восточном блоке», Запад воспринимал Советский Союз.

Скажем больше: капитализм на Востоке — это не что иное, как инструмент десуверенизации с последующей колонизацией Западом восточных или, скажем мягче, незападных стран через «приватизацию» и «глобализацию» их элит, что мы и наблюдаем последнюю треть столетия. Статья ясно показывает, что за пределами социализма выхода из этого «заколдованного круга» не существует. И чем дольше держаться за органически чуждый русскому сознанию и менталитету капитализм — тем меньше шансов на подлинное вставание с колен и национальное возрождение. Тем болезненнее и тяжелее они будут происходить, и тем меньше у них шансов на успех.

Другое дело в том, о какой собственно «версии» социализма идет речь… Вот с этой точки зрения и посмотрим на предложенный нам текст.

Первое, на чем необходимо остановиться, — на идее «человеческого сообщества с единой судьбой», которая в статье неразрывно связывается именно с «социализмом с китайской спецификой». В связи с этим еще раз о том, о чем приходилось упоминать уже неоднократно: концепция социализма с китайской спецификой появилась не сейчас, и не на XVIII съезде КПК (2012 г.), когда была соединена с «китайской мечтой» нового лидера страны Си Цзиньпина.

И даже не во времена Дэн Сяопина с его известной метафорой об эффективности ловли мышей «черной и белой кошками». Национальная — не только китайская, но любая — специфика социализма это вывод, сделанный в поздних работах В. И. Ленина («О нашей революции», 1923 г.), подхваченный И. В. Сталиным (знаменитая речь на XIX съезде ВКП (б)-КПСС, 1952 г.). И уже отсюда перекочевавший в идеологические разработки китайских коммунистов, в частности, в концепцию «новой демократии» Мао Цзэдуна. Почему этот вопрос столь принципиальный?

Это уже второе. Потому, что «национализация» социализма (и коммунизма) как раз и вытекает из ленинского и сталинского осознания, что капитализм для Запада органичен, и что задержка в безнациональном, «вселенском» социализме приведет отнюдь не к мировой социалистической революции (по Троцкому), а ровным счетом наоборот — к сохранению собственной по сути колониальной зависимости от Запада, при формальном суверенитете, в которую Россия впала с началом Первой мировой войны, оказавшись на пике такой зависимости между Февралем и Октябрем 1917 года, а Китай — в период, именуемый в его современной историографии «сотней лет унижений».

Кроме того, Мао вкладывал и после создания КНР проводил в жизнь, помимо этого, и еще один мотив «национализации» китайского марксизма: освободившись от западной зависимости, ему нужно было еще и добиться полного суверенитета от СССР, этим и объяснялись многие, казалось бы, необъяснимые зигзаги как международной, так и внутренней политики КПК тех лет.

Справедливости ради, к этому китайское руководство побудил хрущевский кульбит XX съезда КПСС, после которого доверие существенно поколебалось, а проницательным умам стало ясно, что вопрос реставрации в СССР капитализма поставлен в повестку и начинает свой, пусть и неблизкий путь. Здесь, правда, следует напомнить, что и китайская партийная делегация на советском XX съезде по отношению к «десталинизации» раскололась: Лю Шаоци ее не принял, а Дэн Сяопин поддержал.

Третье. Итак, выстроим единую логическую цепочку. Разрыв советских большевиков с западным марксизмом, превратившимся в оппортунизм левых флангов двухпартийных систем, обострившийся и завершившийся в ходе Первой мировой войны. Далее, в 1920 году, фактическая сдача В. И. Лениным в архив идеи «мировой революции» в рамках вывода об ее «недостаточной теоретической разработке» (доклад II Конгрессу Коминтерна).

Далее поздние работы с переориентацией социалистической перспективы в России на Восток и соединении ее с национально-освободительным движением в Китае и Индии; как раз на фоне этих идейных трансформаций в РКП (б) на свет появляется КПК (1921 г.). И далее — «новая демократия» Мао Цзэдуна. С переходом к поднятому на щит Дэн Сяопином «социализму с китайской спецификой». Си Цзиньпин же в свою очередь апеллирует к «социализму с китайской спецификой в новую эпоху» (выделено мной — В. П.), связывая с ним «китайскую мечту», первый рубеж которой — «общество среднего достатка» — по срокам как раз и ориентирован на 2021 год, то есть столетие КПК.

Что из этого вытекает? Прежде всего, о параметрах этой «новой эпохи», которые перечисляет тов. Ли Хуэй: экономическая глобализация, мировая многополярность, перемены в системе глобального управления, единство «глобальной деревни», в которой проживает человечество. И отсюда, от этих типологических признаков современной эпохи, мостик перебрасывается к «сообществу единой судьбы». Одновременно на него же выходит приведенная выше цепочка трансформаций, связанных с «национализацией» социализма.

С одной стороны, получается, что «единая судьба человечества» — это социализм. Но какой социализм? И здесь — внимание! — национализированный социализм для соединения с глобализмом непригоден, с ним соединяется только космополитический социализм, и то ввиду пребывания его центров на Западе, в структурах, например, того же Социнтерна. Или теневых центров, вроде Фабианского общества, которому своим появлением обязан такой одновременный инкубатор кейнсианства и монетаризма, как Лондонская школа экономики (ЛШЭ).

Но возможно ли такое «единение» глобализированных западных «душ» с восточными? Возможно, но только с такими же космополитически глобализированными «душами» элит. Однако это модель внешнего управления, именуемая троцкизмом, с которой Китай вряд ли согласится (маоизм, вопреки существовавшим в СССР заблуждениям, спорил с троцкизмом не менее жестко и последовательно, чем ленинизм). С «национализированными» восточными «душами» (и элитами) такое объединение невозможно. «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и не сойтись им вовек!» И в этом главное противоречие настойчиво представляемой на наш суд концепции.

Если еще точнее, то это объединение возможно только в рамках отдельно взятой экономики, которая, с одной стороны — да, становится глобальной, а с другой — никому не гарантирует продолжения этого тренда. Да и экономика — лишь одна сторона глобальной проблематики, ибо имеются и другие. Кроме того, если в экономике благодаря открытой системе глобальных институтов наблюдается «типа равноправие», вплоть до допуска юаня в «корзину валют» МВФ — SDR, а лидеров Народного банка Китая (НБК) в «Группу тридцати», то в других сферах, где системы институтов закрытые, и ситуация отличается.

Там выстраиваются откровенно иерархические пирамиды с центрами на Западе. Что это за сферы? Жак Аттали, видный идеолог глобализма, экс-директор ЕБРР, охарактеризовал их как «мировые порядки сакрального, силы и денег». Экономическая глобализация — последний из них. Не только по списку, но и по значению. Что касается первых двух, то там совсем иные расклады, иные представления о лидерстве и иные на него претенденты.

И что представляет собой градация этих «мировых порядков», если не глобальную кастовость? На втором и третьем уровнях условных мировых «кшатриев» и «ваща» глобальный порядок еще может учитывать интересы, скажем, России и Китая. Но высший уровень глобальных «брахманов» в этой схеме прочно монополизирован масонско-экуменическим альянсом Ватикана с иудаизмом, который сформирован Вторым Ватиканским собором (1962−1965 гг.) и Экуменической хартией (2001 г.). Не-Запад сюда не подпустят и на пушечный выстрел.

Именно поэтому, подобно захлебнувшейся «первой глобализации», завершившейся Великим Октябрем, нынешняя вторая глобализация нуждается не в развитии и поддержке, а в альтернативном проекте. И ни кто иной, как глава российского МИД Сергей Лавров еще около двух лет назад заговорил о «деглобализации», а положение о «конкуренции цивилизационных моделей» — конкуренции, а не объединении судеб! — черным по белому записано уже в трех подряд редакциях Концепции внешней политики России.

Правда, всякий раз оно смягчается, надо полагать, под сильным давлением внутренних лоббистов лукавого императива «Россия — це Европа», но тем не менее всякий раз оно удерживается в тексте каждой следующей редакции, что показательно. Еще раз: за пределами экономики никаких оснований говорить об «объединении» человечества нет, а есть — о прямо противоположной тенденции — его дальнейшем разделении, атомизации и даже маргинализации.

Мировой социум, дифференцированный по цивилизационному — религиозному и этно-национальному признакам, фрагментируют с целью переоформления в зиновьевский «глобальный человейник», состоящий из атомов не homo sapiens, но уже homo economicus. И главное противоречие современности, в которое глобализационный антитренд вообще не укладывается, — пролегает не между разными видами глобализма, а между глобализмом и национальными государствами.

В обсуждаемой статье делается заявка на примирение этого противоречия путем «социализации» планеты. Но Запад на это не пойдет, а одних экономических ресурсов Китая настоять на этом не хватит, как и военных ресурсов России в одиночестве — тоже. Иллюстрацией к этому служат предложенные в статье тезисы о «многополярности», которая не подкреплена плюрализмом валютных, торговых, финансовых систем и технологической базой, и, значит, условна, а также о «единой деревне», в которой проживает человечество.

Вообще-то в первоначальном прочтении этой идеи, которая была положена Мао Цзэдуном в концепцию «трех миров», помимо «глобальной деревни» существует и «глобальный город», и между ними ведется борьба. Причем если во времена Мао привязать эти теоретические построения к «местности» было трудно, то сейчас никаких проблем с этим нет.

Постмодернистский проект западного «глобального города» — это наброшенная на планету сеть мегаполисов-агломераций, соединенных поверх границ первоклассными коммуникациями. Между ними и пролегает оторванная от «города» «деревня», которая служит для него источником природных и человеческих ресурсов, образуя территорию регресса, вплоть до архаизации.

И вопрос заключается в том, каким способом возглавляющий «деревню» Китай — а он ее возглавляет по факту существования целого ряда международных процессов и институтов, начиная с «Группы 77», намерен адаптировать к «деревне» «город»? Неясно. Борьба с климатическими изменениями, о которой упоминается в статье, является способом не защиты интересов «третьего мира», а выкачивания из него ресурсов, с которым тот соглашается только в обмен на подачки по линии «зеленого финансирования».

Поэтому можно и нужно копнуть еще глубже. И задаться риторическим вопросом: не существует ли уже в самом «третьем мире» внутреннего разделения на свой «город» и свою «деревню», каждый из которых более завязан на своих «собратьев по сети» за рубежом, нежели на противоположный полюс у себя дома? И не это ли является смыслом глобализации? Ведь кому, к глубокому сожалению, ментально ближе «продвинутые» круги Москвы и Петербурга? Твери, Рязани и Челябинску или все-таки Лондону и Нью-Йорку? А мегаполисы китайской «первой линии»?

Так что в рамках глобализации мы если что и наблюдаем, то усугубление, а отнюдь не смягчение поляризации «города» и «деревни». И тем более не видно готовности «города» установить с «деревней» то, что именуется «эквивалентным обменом». Скорее, происходит другое: любую «деревенскую» пассионарность «город» отслеживает и немедленно инкорпорирует, купируя и обнуляя всякую способность «деревни» к самоорганизации.

Не говоря уж о конкурирующем влиянии в «деревне» контрмодернистских исламистских трендов, выступающих по умолчанию пособниками «городских» элит в закабалении ее обитателей. Переломить эти настроения попросту невозможно, от них можно только отгородиться, и эту «науку» сегодня с большим трудом и издержками постигают европейцы.

Таким образом, надежды на «равноправное» место в глобализации останутся надеждами до тех пор, пока претензии на участие в лидерстве будут ограничены как экономикой, так и военной мощью. Выиграть глобальную игру по правилам, которые сложены другими, либо невозможно, ибо система обладает множеством степеней защиты, и тарифная война — далеко не последняя из них. Либо это чревато полноценным ракетно-ядерным столкновением.

Что-то подсказывает: англосаксы не для того столетиями шли к единоличной глобальной власти, чтобы поделить ее с кем бы то ни было в шаге от «главного приза». Реальность такова, что не видно выхода, кроме восстановления разрушенного с распадом СССР и мировой системы социализма глобального баланса. Но его строительство начинается не с экономики и даже не с военной сферы, а с системы ценностей и смыслов. То есть с проектной идеи, формирующей альтернативный проект, обладающий по факту своей альтернативности полной самодостаточностью, суверенитетом и автономией в принятии любых организационных решений.

И если уж рассуждать о социализме, как о наделенном созидательной динамикой пути развития человечества, то понимать под ним следует не лояльную капитализму «левую оппозицию», а строго полноценного субъекта конкурирующей с капитализмом системы, способной при необходимости функционировать в режиме мягкой или даже жесткой автаркии. Со всеми атрибутами проектной суверенности.

В том числе, как благоприятный максимум, с системой соответствующих, полностью подконтрольных институтов, включая международные. Социализм — с любой национальной спецификой — это не столько «социальная политика», сколько альтернативное мировидение, мировоззрение и альтернативный уклад мирового порядка, несовместимый с существующим.

В заключение о том, что авторская позиция не претендует на пресловутую «последнюю инстанцию»; ее смысл — поделиться соображениями по кругу вопросов, предложенных к обсуждению.