Политика и игра: какими «вирусами» заражают нас чужие программы?

В государствах есть национальные элиты. Предполагается, что именно они и управляют стратегическим развитием, выявляют внешние и внутренние угрозы и вызовы и отыскивают на них ответы, позволяющие государству (цивилизации) существовать, продлевающие его историю. Если ответов не находится, то существование прекращается, и прекратившие его государства и цивилизации превращаются в пищу для других государств и цивилизаций. И ими перевариваются, становясь для них строительным материалом, этаким «социальным белком».

Но это так происходит на политической карте мира №1, в мире государств. А как обстоит дело на политической карте мира №2, разделяющей его поперек и поверх государственных границ на сферы влияния транснациональных банков, корпораций, политических, религиозных кланов и сект?

У них тоже имеются элиты, причем порой состоящие из тех же самых людей, что и в государствах. Один и тот же человек может одновременно и входить, скажем, в правительство собственной страны, и участвовать в системе транснациональных и, следовательно, трансграничных связей. Крупный глобалист Жак Аттали, близкий советник президента Франсуа Миттерана, директор ЕБРР, а затем шеф комитета реформ при президенте Николя Саркози (кстати, в этой комиссии под его началом служил нынешний президент Эммануэль Макрон), в книге «На пороге нового тысячелетия (1991 г.) вывел касту «новых кочевников». Или «номадов». Это «креативные» люди, не обремененные идеями или взглядами, свободные от привязанности к своим странам, народам или цивилизациям, передвигающиеся, не замечая границ, и т.д. Поле для бизнеса для этих «граждан мира» — вся планета, а родина — атавистическое понятие, которому они не придают никакого значения.

Чтобы было понятнее на футбольном примере. Любой топ-клуб уровня Лиги чемпионов состоит как раз из таких «номадов»; всё уже созрело для того, чтобы, отменив в определенный момент турниры сборных команд, осуществить в мировом футболе полную и окончательную «глобализацию». Футбол и спорт в целом — это «пилотные проекты», откуда «номадизм» перекочует во все остальные сферы. Не случайно уже звучали призывы допускать на Олимпийские Игры, например, не только национальные команды, но и транснациональные объединения спортсменов. Эксперимент, проделанный на Олимпиаде в Пхенчхане над Россией — это своего рода «репетиция», и на МОК, по-видимому, лежит определенная ответственность за дальнейшее внедрение этих подходов.

Но поскольку «номады» — хоть и крайние индивидуалисты-космополиты, но связаны и со странами, откуда родом и где у них бизнес, то что же их заставляет держаться друг друга и не конфликтовать чрез меры «на уничтожение»? — Вхождение в закрытые транснациональные субъекты, о которых Андрей Фурсов говорил, что именно их необходимо изучать, чтобы понять происходящее в мире.

Как в этих структурах они между собой связаны? Профессор Павел Цыганков, автор базовых учебников по теории международных отношений, по которым учатся в МГИМО, МГУ, других ведущих вузах, на этот вопрос отвечает так: «При помощи оккультных связей и интересов между верхушками элит формируются устойчивые горизонтальные связи, не входящие в государственные иерархии».

Что такое «оккультные»? Это значит тайные, закрытые, только «для своих», «для посвященных». Вот и получается, что глобалистская идеология транснациональных субъектов, которая составляет идейный фундамент глобализации, имеет оккультные, то есть масонские корни.

Ничего удивительного! Религиозным ценностным корням, на которых стоит традиционная идентичность стран, народов и цивилизаций, закономерно противопоставляются антирелигиозные. По-другому, не отрицая Бога и традицию, глобализм протащить невозможно; он всякий раз будет натыкаться на цивилизационные различия и терпеть фиаско. Ну, а что такое масонство — просто, без наукообразной и конспирологической зауми, а также без излишнего погружения в «дебри»? Масонство — это антицерковь, то есть церковь антихриста.

Сетевой принцип, по которому устроены оккультные связи, позволяет проникать сквозь государственные границы. И на кого работает та или иная сеть, зависит от того, где расположен ее управляющий центр и кто его контролирует. И если речь идет об элитах зависимых государств, то по горизонталям сетей они контролируются внешними центрами, находящимися под управлением западных элит. В этом весь фокус современного сетевого неоколониализма.

Вот как это описал видный испанский социолог Мануэль Кастельс: «Сетевая логика влечет появление социальной детерминанты более высокого уровня, нежели конкретные интересы, мотивирующие само формирование подобных сетей: власть структуры оказывается сильнее структуры власти. Принадлежность к той или иной сети или отсутствие таковой, наряду с динамикой одних сетей по отношению к другим, выступают в качестве важнейших источников власти». Вот так! Вхождение в сеть обеспечивает карьеру и успех. А нам говорят: демократия, права человека, выборы…

Уильям Энгдаль, Колин Крауч и другие крупные западные ученые уже давно именуют Запад либо «тоталитарной демократией», либо вообще «постдемократией». А Эдуард Азроянц, один из крупнейших отечественных научных авторитетов в сфере сравнительных цивилизационных исследований, говорит о Западе как о «единственной нетрадиционной цивилизации, которая выше ставит не консенсус и традиции, а право, законы и контракты».

А в чём тогда состоит настоящий смысл теории столкновения цивилизаций Сэмюэля Хантингтона? В этой теории у него выведена формула, в которой заключен ее смысл: «The West against the Rest» — «Запад против остальных». Тем самым Хантингтон, по сути, повторяет Азроянца, только он дает этому противостоянию остальному миру комплиментарную для Запада оценку, а его оппонент — критическую. То есть характеристики того, что собой представляет Запад, его места и роли в мире на Востоке и на самом Западе, когда они честные, совпадают.

А теперь давайте с этих позиций посмотрим на политику. Для начала, первое, что мы должны сделать, это установить связь политики с историей.

История — это политика, опрокинутая в прошлое. Любое историческое событие в момент, когда оно происходило, было политикой. Любое такое событие, чем оно важнее, тем оно в большей степени связано с настоящим, то есть опять с политикой. Никакой «давности сроков» здесь нет. Всё, что было в истории, может в любой момент актуализироваться и стать политикой, как стали ею зачатки государственности союзных республик в преддверии распада СССР.

И с другой стороны, любое современное политическое событие со временем станет историей. Одно — раньше, другое — позже. История не ходит по кругу, но жестоко наказывает за невыученные уроки. События — не повторяются, а вот мизансцены — очень часто. И тот же ГКЧП — Государственный комитет по чрезвычайному положению, выступление которого в августе 1991 года подписало приговор СССР, при ближайшем рассмотрении копирует, причем даже в расстановке противоборствующих сил, корниловский мятеж августа 1917 года, добивший Российскую Империю в образе уже Российской республики с Временным правительством.

Второе, что важно, — это связь политики и истории с интересами не только государств, но и олигархических транснациональных банков и корпораций. Борьба между государственным и олигархическим началами и составляет главное содержание современной эпохи, ибо именно эта борьба и есть противостояние двух миров — мира №1 и мира №2. Мира — два, а планета — одна, и кому-то придется уступить место, ибо «два медведя в одной берлоге не уживаются».

Третье. Политика потому плохо поддается научному анализу, что не вписывается в рамки политологии, которые для нее тесны. Почему? Прежде всего, по проектным причинам. Политология — западное изобретение, и описывает события на языке западного проекта. Приведем две показательных цитаты крупного интеллектуала-манипулятора, который знает, о чём говорит. «Мы должны быть открыты перед возможностью эксплуатировать критичность, если это соответствует нашим национальным интересам. В действительности мы уже усиливаем хаос, когда содействуем демократии, рыночным реформам, когда усиливаем СМИ через частный сектор».

«Как показали хакеры, наиболее агрессивный метод изменения программ связан с использованием «вируса», и что такое идеология, если не вирус человеческой программы? В качестве основы стратегии национальной безопасности принято решение заразить население — объект нападения — идеологиями демократического плюрализма и уважения прав человека. Это единственный путь для построения долгосрочного и глобального выгодного мирового порядка». Выгодному — кому? Понятно, что тому, кто это пропагандирует.

Это Стивен Манн, экс-замруководителя отдела политического планирования госдепа США, основатель и директор Института проблем сложности в Санта-Фе, занимающегося внедрением теории нелинейных зависимостей Эдварда Лоренца (знаменитого «эффекта бабочки») в политические процессы. Главное, чем занимается этот «мозговой центр», — организация и управление хаосом.

Логика прослеживается на примере СССР. Существовала единая большая страна со своей организацией и порядком. Западу нужно было поменять организацию и порядок, перемкнув управление территорией на свои центры. Что сделали? Разрушили СССР, поддержав сепаратизм, то есть посеяли хаос. А затем принялись его упорядочивать, шаг за шагом втягивая республики в систему западных союзов: Прибалтика, Молдавия, Грузия, Украина, теперь вот Армения. А что такое Евросоюз, если не упорядоченный хаос послевоенного времени, запущенный еще планом Маршалла в 1948 году?

Итак, как только мы принимаем чужой проектный язык и начинаем на нем разговаривать, мы заражаемся вирусами чужого проекта, которые атакуют и разрушают изнутри наш собственный проект. По-настоящему свою политологию придется создавать «с нуля», со своего научного аппарата, со своей терминологии. Отдельные термины могут совпадать. Но означать они будут совсем другое. Например, та же демократия, в зависимости от проекта, может быть и сословной, и буржуазной, и социалистической, и даже шариатской, и еще всякой другой.

Кроме того, как подметил и сформулировал лидер движения «Суть времени» Сергей Кургинян, политология — это наука, а политика — не наука. В науке изучают объект исследования, при том, что сам объект встречного воздействия не оказывает. На то он и объект. А вот политика — это когда равноправные субъекты одновременно и изучают друг друга, и друг с другом борются — конкурируют или воюют. У науки, включая политологию, и у политики — разный функционал, разные методы, разные сферы.

В чем разница между конкуренцией и войной как формами борьбы? Конкуренция — это когда стараются обойти противника и вырваться вперед, а война — когда опускают его ниже себя. Запад в конкуренции идей капитализма и социализма не преуспел и тогда опустил социализм ниже себя, удушив его в «общечеловеческих» объятиях.

Так что же такое политика? Политика — это игра. Не случайно противостояние Российской и Британской империй на рубеже XIX и XX столетий получило название «Большой Игры» (The Great Game), и эта «Игра» продолжается и сегодня, только инициативу у Британии перехватили США.

Вот интересный и поучительный взгляд одного из топ-интеллектуалов холодной войны, Нобелевского лауреата Томаса Шеллинга из американской RAND Corporation: «Теория игр, в противоположность комбинаторным и азартным играм, изучает стратегические игры, в которых наилучший образ действий каждого участника зависит от того, каких действий он ожидает от других участников. Джесси Бернард определяет ее сходным образом, но добавляет: «Можно ожидать, что в недалеком будущем появится математический аппарат, потребный для эффективного применения теории игр к социологическим явлениям».

«На мой взгляд, — продолжает Шеллинг, — сегодня мы испытываем недостаток не математики, а того, что представители социальных наук готовы рассматривать теорию стратегии исключительно как раздел математики».

Это цитата из 80-х годов. И обратим внимание на последнюю фразу. Она о том, что гуманитарии не принимают теорию игр, заблуждаясь и считая, что она принадлежит только точным наукам. Это проясняет, почему политическая наука многого в политике сама не понимает и другим объяснить не может. Вот уже более четверти века такое положение дел наносит тяжелейший ущерб национальным интересам не только Российской Федерации, но и всех советских народов — от Украины и Молдавии до республик Средней Азии.

Но что получается? Для себя американцы — что Манн, что Шеллинг — говорят то, что есть на самом деле. А нам для употребления предлагают совсем другое — то, что от нас нужно им. И маскируют это «нужное им» политологическими симулякрами, псевдонаучной риторикой и пропагандистской демагогией. И сколько это можно терпеть?

И четвертое. Если мы признаем наличие у мира двух карт — политической и олигархическо-корпоративной, а также неразрывную связь политики с историей, то возникает вопрос: из какой истории вырастает каждая из этих карт и соответствующих им политик? Ведь понятно, что они отражают разные интересы — государственные в первом случае и корпоративные во втором. Ясно, что вторые стараются заменить собой первые. И от понимания того, откуда берутся те и другие, зависит, кто победит в этой борьбе — государства с их суверенитетом или банки, корпорации и стоящие за ними олигархи.

Цели этой борьбы откровеннее всех, кратко на грани гениальности, как-то сформулировал Арнольд Тойнби, очень крупный британский ученый и не менее крупный кукловод, три десятилетия простоявший у кормила Chatham House, ключевого «мозгового центра» Запада, с которого всё начиналось: «В настоящее время мы сотрудничаем со всеми, кто может заставить все национальные государства нашего мира позабыть о загадочной силе, именуемой суверенитетом, — разоткровенничался Тойнби, выступая в Копенгагене (1931 г.). — И мы постоянно отрицаем то, что делаем в действительности».

«Мы делаем, и будем делать», и «мы отрицаем, и будем отрицать» — вот это и есть формула и принцип того, как взамен государственных интересов протаскиваются корпоративные.

Но еще до него об этом писал крупный писатель-фантаст, по совместительству не менее крупный разведчик Герберт Уэллс (следует подчеркнуть, что в Британии, начиная с XIX, а то и с XVIII веков, крупные писатели всегда имели отношение к разведке).

Смысл «творческих» изысканий Уэллса, которые нашли концентрированное выражение в его знаменитой лекции «Яд, именуемый историей», прочитанной в 1939 г. в Университете австралийской столицы Канберры, — в том, что пора прекратить преподавать в школах и вузах историю государств, овеянную романтической «мифологией» патриотизма, который он клеймит как «национализм».

Надо, во-первых, перейти к преподаванию истории «обыденного человека», отказавшись от «патриотических мифов», а во-вторых, сделать это по всему миру, как, например, обстоит дело с химией или физикой. И назвать эту дисциплину не «историей» (как же они ненавидят это слово!), а «социальной биологией» или, более благозвучно, «человеческой экологией».

Или вот еще один, почти современный пример.

«Управление и сотрудничество — есть совокупность многих способов, с помощью которых отдельные лица и организации, как государственные, так и частные, ведут свои общие дела. Это непрерывный процесс сглаживания противоречий интересов, их различий в целях осуществления совместных действий. Он включает всю систему правления и официальные институты, призванные обеспечить уступчивость, согласие и существующие неофициальные договоренности между отдельными лицами и организациями, которые отвечают их интересам».

Это из доклада Комиссии ООН по глобальному управлению и сотрудничеству (1995 г.). Доклад называется «Наше глобальное соседство» (Our Global Neighborhood). О чём идет речь? На первый взгляд, о мафиозных связях власти с криминалом. Но на самом деле — это о взаимоотношениях власти и крупного бизнеса. О том, что государства и государственная политика должны — «должны» здесь ключевое слово — проводиться с учетом интересов «отдельных частных лиц и организаций». То есть олигархов и их корпораций. Государство должно стать инструментом в руках частного бизнеса. А власть из государственной опять-таки должна превратиться в частную.

Об этом, кстати, открыто говорил скончавшийся в марте 2017 года Дэвид Рокфеллер — один из внуков основателя нефтяной компании Standard Oil, создатель и президент Бильдербергского клуба и Трехсторонней комиссии. А его отец Джон Рокфеллер-II, отстаивая подобные позиции, даже вступил в заочную полемику с В.И. Лениным и сформулировал те подходы к оболваниванию потребителей информационного «поп-корна», которые мы сегодня наблюдаем на каждом шагу. «Если идеи становятся материальной силой, когда овладевают массами, — ответил Ленину Рокфеллер, — то наша задача — создать массы, неспособные к восприятию никаких идей».

И разве такие «массы» не создаются или уже не созданы? Ядовитое семя дало всходы. Это и есть калька с современной пореформенной системы образования, как за рубежом, так, к сожалению, теперь и у нас. Эпигон Рокфеллера, возможно, его даже не читавший, но тонко чувствующий свой компрадорский интерес, так сказать, классовым чутьем, — Андрей Фурсенко: «Советская система воспитывала человека-творца, а нам нужен квалифицированный потребитель».

Возникает крамольный вопрос: так есть ли разница между олигархическим бизнесом и криминалом? Или ее нет, и бизнес, прежде всего крупный, и криминал — это одно лицо? Или эта разница настолько тонкая и условная, что практически незаметна?

И коль скоро мы выяснили, что транснациональные элиты, связанные оккультными связями, которые и составляют то самое «глубинное государство», о котором сейчас столько говорят, стремятся уничтожить или выхолостить мир №1 в пользу мира №2, и, надо сказать, многого в этом уже добились, то надо понимать следующее. Постановка государств, особенно ведущих, под олигархический корпоративный контроль, за что и ведется нынешний раунд глобальной политической (гибридной) войны, и является генеральной целью так называемого «глубинного государства», которое объявило войну президенту США Дональду Трампу.

Но, несмотря на эти внутренние противоречия Запада — между Трампом и Конгрессом, между Белым домом и Брюсселем, — судьба этой борьбы решается в России, и мы с вами прекрасно видим, какую остроту эта борьба между «номадизмом» и широкими народными интересами приобретает сегодня буквально на наших глазах.

И только Россия, как не раз уже случалось в истории, способна отринув «номадистскую» саранчу с ее мировоззрением и, опершись на живое творчество масс, отвернуть от края пропасти. И не превратиться самой, и не дать этого сделать другим в «социальный белок» для строительства того самого «глубинного государства», цель у которого простая и ясная — конец истории вместе с завершением проекта «человек».