Есть несомненное сходство того, как Церковь объясняет любовь Бога к человечеству и ответное нежелание человека на нее откликнуться, с тем, как, к примеру, «западный мир» обвиняет Россию в нежелании «дружить» и иметь «добрососедские отношения». Мы тут сейчас на вас наведем пушки со всех сторон, чтобы дружба была крепче и надежней и обеспечена лучшими на свете гарантиями ее исполнения, а вы, пожалуйста, не дергайтесь и продолжайте обращать внимание только на дружбу, нисколько не реагируя на звук затвора.

en.wikipedia
В благополучную жизнь людей, конечно, можно завести под конвоем, а вот в жизнь благодатную – нет, невозможно

Так же и Бог, по мнению Церкви, очень-очень людей любит, но чтобы их любовь становилась только крепче и по сторонам не дергалась, следует время от времени напоминать, кто тут хозяин. Народ в массе своей не всегда крепок умом, но лицемерие подобного предложения — встречно любить под прицелом — не заметить очень трудно. И поэтому утрата веры в народе происходит не по причине увлечения мирскими ценностями, а потому, что интуитивно люди понимают: если вся любовь должна держаться на страхе и каких то «гарантиях», то это уже не любовь. Ни «высшая», ни какая иная.

Подобное сравнение достаточно объясняет, к прочему, почему даже к обещанной «райской жизни» стремление со временем пропадает напрочь. Ну да (если использовать тот же пример), цветочки на клумбах, порядок повсюду, прибрано, кормежка отменная, улыбки, как на рекламе, ну и декларированная «свобода», но все вместе скорее укладывается в понятие «благополучие», то есть — благо полученное, но за этим всем сперва сразу маячит вопрос о цене получения этого блага и следующим вопросом — а благо ли это вообще? Не очень-то благополучие похоже на благодать. На то, что дается без всяких требований обмена чего-то значимого сейчас или хотя бы достаточного на его получение в будущем. Лицемерие отвратительно, кто бы его ни производил; отвратительно у людей, у властей, чиновников, у церковных служителей. Лицемерны законы и моральные предписания, когда они переводят стрелки с проблемы или вовсе перекладывают ее на чужие плечи и головы.

Воспитать психически здоровых, ответственных людей с такой идеологией нельзя. Возможно, когда-то раньше это могло купировать разнузданность при отсутствии других методик, но если ожидать от общества зрелости и ответственности, то подобный устаревший идеологический прессинг, во-первых, уже бесполезен, так как значительная часть людей уже просто не реагирует, достаточно повзрослев, чтобы испытывать не ожидаемый страх, а вполне заслуженное отвращение к таким методам воспитания, во-вторых, вреден тем, кто умом и характером слаб, способствуя укоренению их в отсталости, и, в-третьих, наносит ущерб самому христианству. Да и вообще всякой «духовности», если можно так выразиться. Любой нормальный человек сопротивляется насилию, а манипуляция страхом есть насилие не менее жестокое, а скорее даже и более, чем физическое, потому что имеет свойство распространяться дальше, «перенимая опыт» и привлекает соблазном быстрого и дешевого решения проблемы.

Никакая проблема не имеет положительного решения через насилие, насильник всегда самоутверждается, демонстрирует свою ущербность, насилие — это наступательное применение силы, выступление сильного против слабого, но ведь примирение человека с Богом произошло через понимание, что против насилия у Бога нет «приемов», кроме одного — возвращения к жизни. Что Бог также бессилен против грубой силы, она Ему просто не свойственна. И Бог убивается в каждом убитом, и избивается в избитом, и насилуется в любом насилуемом. Почему и Крест в раннем христианстве был принят как символ испытываемого людьми совместного с Богом страдания, сделавшись изображением со-страдания. И лишь потом стал навязываться как знак вины человеческой перед Богом, изменив значение вслед учению, которое все больше стало настаивать на требовании укоренения в себе этого чувства вины за свою неподобающую, не отвечающую божественным предписаниям жизнь.

В благополучную жизнь людей, конечно, можно завести под конвоем, а вот в жизнь благодатную — нет, невозможно. Не создать таких законов, которые укажут путь и выведут к такой жизни. На таком камне воздвиглась Церковь, на признании того, что добро вышло на миссию и стало ее совершать, не озираясь на закон, что свободный человек закона и так не нарушает, потому что закон — это преграда для совершения зла, он ничего не говорит о добре, стоя лицом ко злу и только с ним одним и имея дело, и почти не умеет распознавать добро, когда действует своими методами. Закон подозрителен на все, что ставит под сомнение его руководящую во всем роль, в том числе подозрителен к добру, если оно в нем не прописано по пунктам, не имеет всех исправных документов, не «легализовано» им и действует не под его присмотром. Но если закон присматривает за добром, то значит, что оно действует с оглядкой, ограничениями и лишено мобильности, то есть, по сути, перестает быть собою, испрашивая всякий раз разрешение на действие, своей очевидностью не требующее никакой дополнительной легализации законом.

В дни, последовавшие Воскресению Христа, апостолы поняли наконец, осознали свободу от этих цепей закона, разобрались, почему он им не помощник, и почему он, настаивая на своей исключительности, может начать бороться не только со злом, но и резко противиться не прописанному в нем добру. Хотелось бы, чтобы Церковь учила этой свободе не только в дни Светлой Седмицы, но чтобы учение о благодати совсем и навсегда вошло в ее проповедь, вытеснив порочное, греховное учение о каком-то божественном законе, заталкивающем людей в рай со страху, да еще и объявляя подобную канцелярщину «откровением».