Власть прошлого и власть над прошлым

В принципе нет таких мест, событий, процессов, которые нельзя было бы назвать "историческими". История, явно или незримо, сопровождает нас повсюду, пронизывая насквозь самую ткань бытия. Из нее рождается и в ней же умирает сегодняшний день, чтобы дать жизнь дню завтрашнему. В Истории сокрыта тайна Времени, и, возможно, в той части этой тайны, что связана с прошлым, давно уже зачат облик еще не ведомого человечеству грядущего, "раскодировка" которого, похоже, происходит на наших глазах. Судить о результатах рано. Предвидеть их, чтобы предотвратить, сложно, если не бесполезно. Эффективно воздействовать на них - вообще нереально.

Не стоит язвить по поводу наивной самоуверенности современных "пророков от аналитики", авгурствующих о будущем на основе собственных "научных" идей о способах его конструирования. Они по-своему честно и аккуратно выполняют порученное им дело, подобно "таперу, который играет, как умеет".

Что же остается? Скорее всего, думать, обсуждать, пытаться понять. И, по возможности, вовлекать в это невредное занятие, тех, у кого несколько иная профессия и призвание - принимать решения и действовать в масштабах всея Руси.

Историю всегда эксплуатировали и будут эксплуатировать в политико-утилитарных целях. Она приговорена к такой участи самим своим статусом "неточной", "субъективной" науки. По большому счету, это - очень тонкая, многоликая, эластичная материя, вызов человеческой воле к познанию, затейливая игра ума, воображения, интуиции. В такой своей ипостаси, История является профессией и призванием для, так сказать, "научно-гуманитарной аристократии".

Однако История - это еще и бездна эмоций, страстей, интересов, протянувшихся преемственной нитью из тьмы веков в нашу современность. Это - многоярусный каталог не только триумфов и падений государств, но и людских, личных трагедий, а также сочинений о том, кто во всем этом виноват. Это - бесконечный спор о распределении почетных мест в иерархии великих народов, цивилизаций, культур, о решающем вкладе в эпохальные события, изменившие судьбы человечества.

Иначе говоря, это - громадный общественно-воспитательный потенциал, который нужен всем, всегда, везде. Как орудие созидания или разрушения. Как источник добрых чувств или запальник войны. Как генератор напряжения или путь к компромиссу.

Нет ничего удивительного, что завладеть прошлым, как бесценным ресурсом для манипуляции массовым сознанием, старается, прежде всего, власть предержащая. Она в нем испокон веков ищет способ самосохранения, самооправдания и самовозвеличивания. Сегодня этот поиск ведется более утонченно и технологически более совершенно. Сильным мира сего уже не нужны медвежьи услуги историков, грубо усердствующих в тех самых "коленопреклонных" посвящениях, слабость к которым питали даже выдающиеся ученые.

Это не значит, что правители разлюбили лесть. Это значит, что они стали восприимчивее к ситуациям, способным поставить их в глупое положение. (Что, впрочем, не касается политиков с очень крепкими нервами, непоколебимой верой в собственную значимость и полным отсутствием чувства самоиронии, защищающим от опасности стать всеобщим посмешищем, не заметив этого).

В руках умной власти История может обрести куда более полезную и достойную функцию, на которую указывал еще Н.М. Карамзин. Нет, не "мирить простого гражданина с несовершенством видимого порядка вещей" (объясняя, что бывало еще хуже), а "питать нравственное чувство", "располагать душу к справедливости" и, самое важное, "утверждать благо и согласие общества".

Старомодно? Да.

Осуществимо? Неизвестно.

Необходимо? Как никогда.

Дефицит классичности

Связь времен на Кавказе (и на Востоке вообще) - это то, что можно ощутить остро, пронзительно, повседневно. Люди в тех краях чувствительны к прошлому, многое в нем для них священно. Особенно там, где "мало" истории в ее, так сказать, классическом, книжном, упорядоченном виде - истории, разложенной по эпохам и стадиям прогресса, населенной всемирно известными персонажами, воплощенной в гениальных творениях литературы и искусства. Весь этот дефицит "классичности" восполняется преданиями, героическим эпосом, ритуалами, в которых, быть может, точнее всего запечатлены образы почтенной старины.

Есть и другой, теперь уже повсеместно используемый способ удовлетворить естественную духовную потребность малого народа в большой истории - придумать ее. Такая форма спекуляции на подспудном чувстве неполноценности призвана вытеснить, изжить его комплексом величия, которого не бывает без великого прошлого. А его ведь нужно откуда-то взять. И берут - оттуда, где мало что можно найти, кроме непролазной исторической темени.

Сугубо умозрительно, так и подмывает предположить - чем примитивнее и абсурднее подобное сочинительство, тем оно безобиднее, поскольку "людей не обманешь". На практике, к сожалению, получается иначе. Как тут не вспомнить, что оголтелое, ядовитое, злокачественное мифотворчество, зародившееся на исходе "гласно-перестроечных 80-х", прямо причастно к происхождению постсоветских трагедий на Кавказе.

Не многим лучше наукообразие. Современные историки хорошо освоили модную (западную, ибо другой нет) политологическую и философскую терминологию, чтобы компенсировать ею нехватку или отсутствие собственных научных идей и заставить ее работать в "правильном", политически и идеологически востребованном направлении. Заказчиками сегодня выступают не столько официальные "верхи", которые пока еще толком не решили, что именно заказывать у придворных жрецов истории, сколько "низы", страдающие весьма распространенным синдромом "острой исторической недостаточности" и отторжения "чужого".

Интеллектуальной элите Кавказа проще, удобнее и, кстати говоря, выгоднее приспосабливаться к массовым настроениям, чем формировать их. Впрочем, некоторых из тех, кто претендует на право воспитывать общество, так и хочется попросить исключительно по-человечески: не творите зла, ради всех святых, если уж и в самом деле не ведаете, что творите!

Но ведь беда-то в том, что они прекрасно знают, чем слово "правды" отзовется - слово "нашей правды истории", национальной, обобществленной, непререкаемой, находящейся в состоянии священной войны с внешним, "другим" миром: имперско-агрессивной Россией, с одной стороны, и соседними народами, с другой.

Сегодняшнюю политико-идеологическую конъюнктуру многие находят беспрецедентно подходящей для объединения историков в кампании инфернализации всего, что делала Россия на Кавказе с XVI века. И ладно бы только историков. Из совершенно разношерстных сил рекрутируется целая наемная армия пиарщиков, специализирующихся на тотальной дискредитации исторического и современного образа России с помощью незамысловатой формулы: "какой она была, такой и осталась".

Поскольку среди этой пишущей и говорящей публики есть люди умные, вполне реально предположить их скептическое отношение к своей деятельности (при условии, разумеется, что речь идет не о клинических русофобах) и даже безразличие к ее результатам. Они, вероятно, догадываются, что все это, если и будет работать, то недолго и неэффективно. Но у профессионалов принято не обсуждать заказы, а исполнять их. В противном случае они наверняка растолковали бы своим нанимателям, что для политических элит северокавказских республик и закавказских государств строить свою стратегию на воспитании массовой иррациональной ненависти к России, которой Кавказ много чем обязан, глупо, бесполезно, самоубийственно.

С чем идти в завтра?

Уж что-что, а ненависть - чувство не безответное. Взаимность заложена в самой его природе. Среди русских интеллектуалов тоже хватает тех, кому, по разным (в том числе по житейски понятным) причинам, трудно справиться со своей кавказофобией. Это настроение - что самое страшное - меняет сферу бытования, превращаясь из кухонно-дворового явления, которое известно было и в советские времена, в состояние ума, идеологию, социальную энергию. Стихийная составляющая этого процесса убывает. Ненависть приобретает организованный, управляемый характер. Управляемый до тех пор, пока у кого-то не появится желание ее обуздать - этого она не любит. Отсюда, быть может, дефицит такого желания. И профицит стремления оседлать волну, чтобы добраться на ней к цели, которая у каждого своя. Надо ли объяснять, чем чреват этот вид серфинга? А вот задуматься над тем, какие мотивы прячутся по ту сторону удовольствия "прокатиться с ветерком", не мешает.

Человечество, как принято считать, проходит стадию очень болезненного расставания со "знакомым миром". Меняется все и вся: люди, народы, государства, цивилизации. Окружающая тебя микросоциальная среда становится неузнаваемой в такой же степени, в какой усиливается хаотичность и непредсказуемость мировых процессов. Не совсем ясно даже, что здесь первично, а что вторично. И совсем не ясно, куда и кем (если есть этот "кто") все это движется.

Россия запуталась в картине наступающего завтра не больше и не меньше остальных. Но багаж проблем, с которым она идет в будущее, тяжек по-особому - "по-русски", "по-имперски". Какие-то из них нам придется решать вместе со всем миром, какие-то - с отдельными странами или с "объединениями по интересам", а какие-то (и их большинство) - самим и только самим.

Впрочем, собственный и чужой исторический опыт пригодится всегда. В чем-то - китайская упертость и склонность мыслить макровременными категориями, в чем-то - израильская глухота к "мировому общественному мнению", в чем-то - черчиллевское понимание слова "препятствие", определяемое им как посторонний предмет, который замечаешь, когда отводишь взгляд от стратегической цели (иначе говоря, будучи занятым великим делом, не отвлекайся на пустяки).

Конфедерация цветущих швейцарий

Сегодня на большую российскую повестку дня тихой сапой возвращается, казалось бы, оставшаяся в девяностых проблема "сохранения целостности страны". Мы по старинке употребляем этот эвфемизм, прекрасно осознавая, что в нем "целостность" - лишнее. Когда уж доходит до такой постановки вопроса в принципе, то речь идет попросту о сохранении (или гибели) нашей страны, и не о чем больше. Самое непродуктивное занятие - искать, кому именно выгодно расшивать Российское государство на удельные лоскуты. Это выгодно многим и здесь, и там (во всяком случае, им так кажется). Еще глупее - обижаться на них. Это все равно, что в какой-нибудь спортивной игре укорять своего соперника за ловкие приемы, используемые против тебя. А тут не "какая-нибудь", а глобальная игра в "пан или пропал". Сдается даже, что сегодня, на фоне всех этих гигантских проектов перекроек региональных и континентальных пространств, азарта в работе по расчленению России больше, чем в начале 1990-х: тогда хоть кто-то из лидеров Запада опасался цепной катастрофической реакции общемирового масштаба. Сейчас этого страха не видно. Видно другое. И в США, и в Европе многие не прочь попробовать еще раз. Ведь получилось же в 1991-м. Легко, быстро, неожиданно. И с таким колоссом, как СССР! Почему бы не продолжить этот эксперимент с Россией? Она по-прежнему недопустимо велика, богата, строптива. Смеет своевольничать в распоряжении своими природными ресурсами, отказываясь считать их достоянием всего человечества, то есть мыслить категориями XXI века.

Водятся и на наших интеллектуальных просторах мыслители, разделяющие идею о том, что нужно, идя в ногу со временем, сделать из большой, неухоженной и некультурной России конфедерацию самодостаточных "процветающих швейцарий". (Были, кстати, и в русской политической мысли XIX века молодые, ретивые хлопцы, утверждавшие, что Россия слишком большая и разная, чтобы оставаться единой, поэтому хорошо бы было разделить ее на демократически самоуправляющиеся области.) Тут недавно автору этих строк, услышавшему о московских административно-территориальных реформах, грешным делом подумалось: уж не начало ли это возделывания райской землицы в границах Московского княжества? Эдакая российская, редуцированная версия "золотого миллиарда". А, может, это то, что и должно в конце концов остаться от России? Лучше меньше, да лучше, как учил классик, имея в виду, правда, совсем другое.

Не будем лукавить. Хотим мы того или нет, но подобные модернизационные реформы - если не прямое приглашение, то заразительный прецедент для других регионов страны. Строить собственное благополучие в отдельно взятых субъектах государства, подспудно готовя их к независимости. Кто бы возражал против хорошей жизни, но ведь получится нечто иное: этим благим намерением будет вымощена дорога совсем в другом направлении.

В поисках благотворящей Истории

В каком - наглядно показала в 1990-е годы Чечня. И еще может, упаси Господь, показать весь Северный Кавказ. Сказать, что там все готово для этого, нельзя. Готовится - очевидно. Вопрос вопросов - людьми или силами, над которыми люди не властны? Если кто-то назовет поименно всю ту братию, которая нисколько не скрывает своего плана начать разрушение России именно с юга - это не будет ответом. Вычислите всех до единого, кто стоит за ней внутри России и за ее пределами - и это тоже мало о чем скажет, с точки зрения понимания некоего процесса, пока, похоже, недоступного пониманию. Как ни странно прозвучит, самый оптимистический вариант - наличие на Северном Кавказе и вовне организаций, последовательно и методично работающих на обострение ситуации с прицелом на реализацию того или иного Проекта. Против этого субъективного, так сказать, целеполагаемого замысла много чего можно придумать (при наличии воли, конечно) - симметричного и ассиметричного, используя, в том числе, классические игровые методики.

Если же мы имеем дело с частной, "северокавказской" проекцией саморазвития Идеи мировой истории, то тут все гораздо сложнее. У Истории ведь своя логика, именуемая иногда "объективной закономерностью". Вот только никому еще не удалось успешно опрокинуть эту самую "закономерность" в Будущее, то есть предсказать его. Что, кстати, совсем неплохо: по крайней мере, у людей нет ни чувства обреченности на худшее, ни скуки в ожидании уже известного счастливого конца фильма. Одним словом, незачем знать, что все дороги ведут к обрыву и разница лишь в их длине.

России, вообще, и на Северном Кавказе, в частности, желательно выбрать из этих дорог самую, самую длинную, для чего потребуется громадная, системная, волевая работа, иногда по принципу "глаза боятся, а руки делают". Едва ли не большую часть ее необходимо сосредоточить на идеологическом, образовательном, духовно-воспитательном направлении. Тратиться не на тех, кто уже безнадежно потерян для "разумного, доброго, вечного", а на тех, в ком еще теплится надежда и не слишком повреждены душа и рассудок. Детский сад, школа, вуз, другие сферы физического пребывания подрастающих поколений должны стать эффективной, конкурентоспособной средой для воспитательного образования и образовательного воспитания.

История может оказаться действенным подспорьем на этом поприще. История, обращенная во благо, а не во зло. Объединяющая и примиряющая народы. "Питающая нравственное чувство" и "утверждающая согласие общества". Это не лишит Историю даже той меры "научности", которую в ней предполагают большие оптимисты. (Может, все же не так уж и заблуждались марксисты-ленинисты, заявлявшие, что "партийность" "объективности" - не помеха.). В любом своем качестве прожитое и пережитое человечеством не перестанет быть для него чистилищем, заветом, уроком.

С тех пор, как Россия (сначала в виде Руси и Московии, потом - Империи) стала частью истории Кавказа, эту историю уже нельзя ни отделить от России, ни представить без нее. Задолго до включения Кавказа в состав Российской империи началось соединение их "историй" в контексте многовекового соседского общения и взаимопознания. Превращать этот сложнейший процесс в сплошную потемкинскую деревню, где царил мир, лад, благополучие, ровно то же самое, что именовать его "четырехсотлетней Русско-кавказской войной".

Между этими полярными крайностями располагается огромный исторический мир, насыщенный совершенно разными событиями и процессами. Они происходили на таком временном пространстве, которое вмещало в себя жизни многих поколений, радикальные изменения в статусе и судьбах крупных государств, окружавших Кавказ, или мелких квази-государств, расположенных на его территории. Природно-географические причины изначально обрекли Кавказ быть ареной геополитического сражения между внешними силами. От них, впрочем, не отставали и внутрикавказские игроки, которые претендовали на региональную или субрегиональную гегемонию, никого не щадя в борьбе за нее. Это объективно создавало для местных народов жестокую среду обитания, очень рискованную с точки зрения хозяйственного и демографического воспроизводства. Правда, для кавказских этносов тут не было ничего нового: они всегда трудно уживались между собой, хорошо зная и без внешних завоевателей, что такое перманентная война всех со всеми.

Иными словами, сугубо умозрительный и теоретический эксперимент по изъятию из истории Кавказа "агрессивной", "коварной", "бесчеловечной" России показал бы лишь одно - никакого подобия идиллии в кавказском "безроссийском прошлом" найти не удалось бы.

Не городить небылиц

Все, что делала Россия на Кавказе, не стоит ни осуждать, ни оправдывать. Она вела себя как "нормальная империя" в подобных ситуациях. И кавказские горцы вели себя так, как им и было положено на тогдашней стадии их социально-хозяйственного и культурного развития. Ожидать от одной или другой стороны чего-то иного бессмысленно во всех смыслах.

Вузовскому и школьному преподавателю или авторам учебников ничего не нужно ни придумывать, ни утаивать. Русско-кавказские отношения - богатейшая история, отчасти с "классическим", отчасти с уникальным содержанием. В ней было много всякого. И оно, это самое "всякое", заслуживает лишь одного - спокойного изучения, нацеленного на обретение знания и понимания, на освобождение умов нетвердых от фобий и комплексов, а не на культивирование их.

И еще очень важно - не городить небылиц вокруг таких явлений, как, к примеру, Кавказская война. Она была ничуть не "ужаснее" своих бесчисленных аналогов, которыми переполнена история человечества и со многими из которых Кавказская война не выдерживает никакого сравнения, так сказать, в статистическом плане. Ее необычность, "странность" заключаются как раз-таки в том, что может оказаться полезным для пробуждения у молодежи интереса к совсем другой стороне войны - ее повседневности, где было столько совершенно "невоенного", где люди разных вер и племен тянулись друг к другу поверх порой искусственно возводимых барьеров вражды и ненависти.

Русские писатели и историки XIX века видели Кавказскую войну и с этого ракурса. Их наследие, однако, используется сегодня крайне выборочно. Известные несколько строчек из толстовского "Хаджи-Мурата" навязываются учащимся дагестанских школ и вузов чуть ли не как исчерпывающая характеристика нравственного облика русской армии и русского человека на Кавказе. А многочисленные, его же, Толстого, наблюдения совсем иного свойства остаются не "замеченными".

То же - с русско-имперской историографией. Вся ее концептуальная суть видится многим в определениях, которые она давала горцам, - "хищники", "разбойники", "воры". А вот тот факт, что "историки-империалисты" посвящали свои жизни созданию многоотраслевой кавказоведческой науки, без которой нынешние народы Северного Кавказа не знали бы практически ничего о своем прошлом, - почему-то выпадает из поля зрения.

Итог, да и то предварительный, этому большому разговору подведет только время. Покуда замечу лишь, что мы никого не понуждаем искать и находить себя в Большой российско-советско-имперской истории. Но те, кто захотят идти именно по этому пути самопознания, должны быть уверены: ничего ненаучного или унизительного в нем нет. Напротив, если уж никак нельзя без приобщения к чему-то по-настоящему великому, то плодотворнее заниматься этим не в глухом горном ущелье, а на необозримых просторах истории многонародной Российской империи.