Коррупция: проклятие перестройки или общемировая норма?

***

Лесли Холмс. Коррупция: очень краткое введение. М: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2021

Коррупция кажется универсальной и давно избитой темой. Обвинения в коррумпированности используют политики любой идеологии, на районном, национальном и международном уровне; любое публичное лицо, да и представитель частного бизнеса тоже, может стать их мишенью. Тем удивительней, что рассматривать коррупцию как самостоятельную значимую проблему начали совсем недавно — с 1990-х годов. Политическая программа, сводящаяся к устранению «плохих» чиновников и замене их «хорошими», к борьбе с конкретными «ворами», получает немалую поддержку сегодня, особенно в среде образованных (!) «средних слоёв»; но в разгар классовых баталий ХХ века она казалась бы по меньшей мере наивной.

До 2010-х годов международные антикоррупционные соглашения обходились даже без определения «коррупции». Несмотря на уверенное требование бороться с ней, звучащее и на международной арене, и во внутренней политике, сложно найти полноценную «теорию коррупции» или более-менее обоснованную методику противодействия ей.

Мы можем сказать, что капитал, если его не уравновешивать демократией и государством, пойдёт на любые меры ради прибыли; немало копий сломано и вокруг «провалов государства», бюрократизации, узурпации власти элитой. Но как подступиться к борьбе с каким-то особым классом «плохих людей» — взяточников, продвигающих родственников или вступающих в неформальные сговоры? Имеет ли это вообще смысл? Идёт ли речь о каких-то общих проблемах управления в организациях? Или «коррупция» — специально лишённый содержания ярлык, в циничном и эгоистичном капиталистическом обществе навешиваемый на политических противников (которые внезапно ставят личное благо выше внешних обязательств)?

Ответить на эти вопросы пытается австралийский политолог Лесли Холмс в книге «Коррупция: очень краткое введение». Автор замечает, что тема борьбы с коррумпированностью была поднята Соединёнными Штатами сразу после окончания холодной войны. США как бы повернулись против своих бывших союзников, больше не опасаясь, что те присоединятся к враждебной сверхдержаве. Конкретная претензия касалась того, что американские компании якобы проигрывают в других странах европейским и местным фирмам из-за коррупции, нарушающей свободную конкуренцию. Впрочем, конкретные международные нормы впервые предложил Всемирный банк — обеспокоенный судьбой выданной им финансовой помощи и кредитов. При этом автор упоминает, что и Всемирный банк критикуют за борьбу с мелкими местными фирмами, но не транснациональными корпорациями.

Если, как утверждают некоторые исследователи, 90-е годы и увидели взрыв коррупции, то виной тому (по мнению Холмса) неолиберализм, ослабляющий государство и дающий свободу любому частному стремлению к наживе. С одной стороны, государственный служащий оказывается «аутсайдером»; логично, что имеющуюся власть следует пускать не на то, чтобы «мешать свободному рынку» (для неолибералов любое действие государства разрушительно), а на достижение личных выгод. Тем более что следующая «оптимизация» может лишить тебя средств к существованию. С другой стороны, слабый госаппарат всё менее способен поддерживать «правила игры», применение законов и т. п. Интересно также замечание, что глобализация увеличила мобильность капитала, но не людей. Чтобы жителю обедневшей страны «догнать» утекающий капитал, ему нужно получить визу, пересечь границу и т. д. При этом богатые регионы вроде США или Евросоюза целенаправленно закрываются от граждан остального мира, что побуждает мигрантов искать незаконные пути. Характерно, что корпорации, коррумпирующие заграничных чиновников, напротив, почти никогда не наказываются у себя на родине.

Коррупция особенно расцветает при приватизации и передаче государственных функций частным фирмам. Холмс пишет, что первый процесс хотя бы конечен (правда, как показывает российский опыт, обогатившийся нечестным путём собственник не становится после этого честным гражданином), а вот «тендеры» на общественно значимые задачи повторяются каждые несколько лет (по иронии, как раз чтобы не допустить коррумпирование выигравшей конкурс фирмы). Здесь стоит заметить, что сам подход постоянной «ротации» — начальников, сотрудников, партнёров и т. д. — не даёт больших результатов в борьбе с коррупцией (нарушители адаптируются к самой системе постоянной мобильности), но затрудняет формирование лояльности к организации и полезных неформальных связей.

Холмс утверждает, что нет однозначной связи между размерами государства (или степенью его вмешательства в экономику) и размахом коррупции. Если у граждан остаётся достаточно рычагов влияния, то сильное государство, наоборот, оказывается эффективным инструментом против коррумпированности, в том числе в частном секторе. Проблемы возникают в менее демократических, деспотических режимах. Здесь можно вспомнить теорию демократии по Аджемоглу и Робинсону: действительно сильные и крупные государства формировались в тандеме с сильными же низовыми движениями. Автократии могут эффективно осуществлять подавление неорганизованного общества, но за пределами силовых структур (при решении позитивных задач, экономических или социальных) такие госаппараты часто оказываются неадекватными, плохо организованными.

Тем не менее сложно сказать, от чего вообще зависит коррумпированность. Холмс отмечает, что само явление коррупции слишком многогранно, так что всегда есть риск учитывать одну её форму (например, мелкие взятки), но упускать другую (например, сговор вокруг крупных госконтрактов или лоббизм). При этом для разных стран и режимов характерны свои формы коррупции. Наиболее чётко прослеживаемая корреляция — с бедностью страны, с общим уровнем её развития, а также с неравенством. Но какой конкретный механизм обеспечивает данную зависимость — остаётся предметом споров. Автор перечисляет целый ряд возможных факторов, в том числе использование коррупции как способа обойти низкую социальную мобильность, жёсткость (или неэффективность) государства; низкий уровень доверия как такового в стране, недоверие правительству или крупному бизнесу, обострённая конкуренция групп за ограниченные ресурсы; нестабильность, вынуждающая брать максимум от любой предоставленной возможности. С другой стороны, не менее сложен обратный вопрос: почему в подобных ситуациях далеко не каждый гражданин становится коррумпированным? Холмс ссылается здесь на теории лояльности, общего блага, связей человека с группой и её нормами (автор неоднократно связывает рост коррупции с хищнической этикой неолиберального капитализма). Впрочем, книга не даёт какой-то цельной картины, ограничиваясь перебором более или менее сомнительных факторов и констатируя, что в каждом отдельном случае «коррупция» отличается и требует особых контрмер.

Наконец, автор подчёркивает различное отношение к коррупции в «элитах» и массах. Хотя обвинения в коррумпированности используются в борьбе на высоком уровне, низы и больше страдают, и больше негодуют по поводу коррупции. Массы считают преступным (подлежащим запрету) гораздо более широкий перечень действий, чем элиты. Это особенно важно, поскольку конечным критерием, относящим действие к «коррупции», остаётся общественное мнение (точнее, мнение группы, в действительности принимающей решения: властей, элиты, экспертов, большинства). Теоретики, изучающие коррумпированность, предлагают разделять три её «зоны»: чёрную, порицаемую как элитой, так и народом, серую, где мнения элиты и народа расходятся, и белую, которая считается допустимой (например, рекомендации при приёме на работу, что чисто формально можно отнести к кумовству). При этом разговоры про «культурные особенности», когда некая форма коррупции якобы является нормальной в данном обществе, обычно сводятся к одобрению преступлений со стороны элиты при бессилии масс («все равно будут воровать, ничего тут не сделаешь»), то есть отражают серую зону.

По итогу Холмсу всё же удаётся поставить знакомое обсуждение борьбы с коррупцией с ног на голову. Оказывается, что свободный капитализм отнюдь не решает проблему и, скорее, её как раз создаёт. Интуитивная связь «больше чиновников — больше злоупотреблений» также не оправдывается, так как лишь сильное государство может поддерживать правила. Зато крупные компании, ограничиваемые лишь рынком, как показано в книге, регулярно становятся героями скандалов. Кажется, впрочем, что коррупция — проявление системных проблем: она выше в бедных, неравных, элитарных, плохо управляемых странах. Даже предлагаемые автором общие принципы борьбы связаны скорее с улучшением общих моментов: стабильности, доверия, низовой политической активности, распределения доходов, социальных программ.

Речь явно не идёт о какой-то частной (а то и «психологической») проблеме, не связанной с капитализмом как системой или с положением страны в мировом разделении труда, а потому решаемой точечно и чисто механически (сменой лиц). Правда, Холмс всё же поддерживает создание специальных независимых структур для борьбы с коррупцией и контроля за чиновниками; вмешательство международных организаций также представляется ему меньшим злом. Автор как бы призывает сочетать психологически-культурный подход, борьбу с конкретными проявлениями коррупции (в частности, Холмс уверен, что следует воевать не с коррупцией вообще, а лишь с самыми опасными её проявлениями) и системный подход — общее развитие гражданского общества, демократии участия, социалки, экономики. Поскольку эффективных мер по противодействию коррупции в принципе мало (и те работают лишь в особых условиях), а теория коррумпированности находится в зачаточном состоянии, автор, по большому счёту, предлагает просто что-то регулярно делать, подстраиваясь на ходу. Пожалуй, Холмса не стоит критиковать за столь нечёткую позицию. Скорее именно в этом он и прав; неправы те, кто трубит про «борьбу с коррупцией» так, будто и коррумпированность, и борьба с ней — вещи совершенно очевидные и всем известные. Проще говоря, неправы в этой истории те, кто пытается играть в рыночно-неолиберальный популизм, подменяя борьбу за политические, социальные и экономические новации устаревшей апологетикой дикого капитализма.