Полицейская история «единения царя с народом»

«А рабочие шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали руки в карманах и за спиною. Это вызвало в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь толпу карфагенян, идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных в жертву страшному богу».

М. Горький. Жизнь Клима Самгина.

В начале ХХ в. Москва, благодаря инициативной деятельности начальника охранного отделения Зубатова С.В., стала «полем экспериментов» в решении рабочего вопроса, представлявшего к тому времени проблему государственного масштаба. К 1902 году уже был испробован опыт сотрудничества полиции с либеральной профессурой Московского университета (Озеровым И.Х., Дэном В.Э., Вормсом А.Э. и др.), окончившийся их скомпрометированной репутацией и последовавшим, в связи с этим, разрывом с «зубатовцами» [1]. В начале 1902 г. у охранного отделения появляется новая «группа поддержки» с иным идейным окрасом в лице епископа Можайского Парфения, председателя московского цензурного комитета Назаревского В.В. и бывшего народовольца, превратившегося к тому моменту в монархиста, Тихомирова Л.А.

Вскоре после получения от московского генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича разрешения на организацию «Общества взаимного вспоможения занимающихся ремесленным трудом в механическом производстве» Зубатов инициировал проведение манифестации рабочих, приурочив ее к дате опубликования Манифеста об отмене крепостного права. Она и явилась «высшим кульминационным пунктом Зубатовщины в Москве» [2]. Целью Зубатова было, с одной стороны, продемонстрировать «договороспособность» рабочего, а, с другой, через опыт переживания праздничного экстаза поселить в рабочем веру в желание власти идти ему навстречу. «Методы сопротивления, привитые рабочим, сделали последних в глазах общества «чудовищем обло, стозевно и лаяй». Как же вступить власти (или фабриканту) с таким субъектом в договорные отношения? Надо было доказать, что это не так, и дать ослу предметный урок. День 19 февраля представился для сего подходящим», — так разъясняет Зубатов преследуемые им цели [3]. Иными словами, вместе с властями рабочие должны были поразиться своей смиренности и принять ее как данность.

Разрешение на митинг было получено в «частном порядке». В Российской Империи на тот момент и союзы, и тем более митинги рабочих находились под запретом, а утверждение различных касс взаимопомощи, потребительских обществ и т.п. превращалось, как правило, в длительный процесс с неизвестным результатом. Создание общества не произошло одномоментно, почва была уже подготовлена. Работа информаторов охранного отделения активно велась в рабочей среде на протяжении нескольких лет. Известно, что непосредственно с рабочими организациями Зубатов столкнулся еще в 1887 г., сам, в качестве агента выполняя задание в организации, действовавшей в Московской губернии и объединявшей мастеровых ряда крупных фабрик, попал под подозрение, и готовилось его физическое устранение [4].

В Москве складывалась благоприятная ситуация для взаимодействия с рабочими. Прежде всего, благодаря слаженности действий охранного отделения, полицмейстера и генерал-губернатора. Накануне торжества, 6 февраля 1902 г., вел. кн. Сергей Александрович принял депутацию рабочих из 13 человек, пришедших выразить благодарность за представление на утверждение Устава Общества. Губернатор уделил каждому из членов депутации личное внимание и напутствовал пожеланием успеха. Конечно, такое видимое расположение родного дяди императора вселяло в рабочих доверие, уверенность в небесполезности дела.

Итак, 19 февраля 1902 года рабочие должны были собраться у памятника Александру II, расположенному в Кремле, отслужить панихиду и возложить венок, на который Совет Общества собирал деньги. Как свидетельствует один московский рабочий, написавший письмо в газету «Искра», «…на следующий день все рабочие, подписавшиеся на венок, получили от своих хозяев в 5 раз больше того, сколько подписали» [5]. Также он сообщает, что в городе циркулируют слухи о том, что охранное отделение израсходовало на эту акцию 100 тысяч рублей. Кстати, лидеры зубатовцев (Афанасьев М.А., Слепов Ф.А., Красивский Н.Т. и др.) получали регулярное вознаграждение в «охранке». Суммы выплат составляли от 20 до 100 рублей в месяц. При попытке Зубатова прекратить выдачу денег членам Совета последовал ультиматум: «Возлагаемые на нас охранным отделением в некоторых случаях чисто агентурные поручения нам не по силам, и мы не в состоянии выполнять их в будущем» [6]. Сомневаться в непосредственной работе на полицию «верхушки» Совета не приходится. Широко известна и во многих исследованиях уже не раз была процитирована фраза из письма самого Зубатова в Департамент полиции: «Мы организовали «Рабочий Союз» — из 17 чел., проведя туда всю агентуру» [7]. По словам зубатовца Слепова, «своим» в охранном отделении был Афанасьев, бывший революционер. Но и сам Слепов с умышленной (или неумышленной) наивностью сообщает, как начались его финансовые отношения с полицией, вовсе не пытаясь их отрицать. «После праздника мне очень нужны были деньги, а взять было негде. Я попросил у Афанасьева, но тот отказал мне, сказав, что сам не имеет лишних. — Да ты сходи в охранное отделение и попроси, — посоветовал он», — и это, действительно, оказалось не трудно. Получив от начальника филеров Медникова Е.И. в это первое посещение 10 золотых, он начал ежемесячно получать в «охранке» по 25 рублей [8].

Параллельно с официальным митингом готовилась протестная акция социал-демократов и студентов у памятника Пушкину. Многие рабочие были готовы ее поддержать. В связи с этим полиция провела задержания «неблагонадежных лиц». Всего за январь-февраль 1902 г. в Москве было арестовано более 150 человек. Причем еще раз важно отметить, что рабочие из этого числа составляли значительную часть. Только за один день 22 января было задержано 26 рабочих [9].

Накануне манифестации МК РСДРП распространил прокламацию, в которой призывал рабочих не проявлять наивность, не соглашаться на «синицу в руке». В частности, в листовке говорилось следующее: «Убедившись в бессилии кнута подавить рабочее движение, пустившее уже глубоко корни в стране, оно решило поманить нас сладким … О, да идите в чайные общества трезвости, там вы в обществе оборванцев, чуждых сознания своего человеческого достоинства найдете — полные лжи и грязи газеты «Свет», «Московские ведомости», «Новое время», да в приправу — грубое обращение заведующих. За то вы можете свободно устраивать потребительные лавочки, копилки да… хоры для пения: «Коль славен наш Господь в Сионе», и еще… что же еще? — да больше ничего! Товарищи! Вот за какие блага разные изменники рабочего дела вроде Афанасьева, Красивского и др. предлагают вам отказаться от борьбы за социализм и политическую свободу!» [10]. Заканчивался текст призывами к борьбе за политическую свободу и демократическую конституцию.

Официальное прошение властям от рабочих о проведении митинга было подано 24 января 1902 г. (по с.с.). В заявлении подчеркивалось, что поводом к торжеству явилась дата отмены крепостного права и подчеркивался патриотический характер данного события — «выражение глубокого чувства любви к Родине» [11]. Тональность заявления была уверенной: «рабочие со всех районов», «многочисленные подписи», «изъявили желание не только праздновать, … но также отслужить … панихиду», «рабочие уже начали сбор денег на венок». Все это не оставляет сомнений в том, что организовано подобное дело могло быть исключительно при участии надежных покровителей. Сергей Александрович продолжал выказывать абсолютную поддержку — он буквально «пришел в восторг от их затеи, разрешил считать этот день нерабочим и выразил желание лично присутствовать при этом патриотическом празднике» [12].

Ранним морозным утром 19 февраля со всей Москвы толпы рабочих (по разным данным около 50 тысяч человек) целыми семьями начали стягиваться в центр. По предписанию властей рабочие должны были передвигаться небольшими группами, соблюдать порядок и дисциплину. Трепов постарался подготовиться к непредвиденным событиям. Количество полицейских и жандармов, наводнивших и сам Кремль, и прилегающие улицы приближалось к 1500 чел. Всем чинам наряда было приказано явиться при полном вооружении [13]. У членов Совета были специальные значки, выделявшие их из общей массы. Зубатовцы были кем-то наподобие народной дружины. Народ запускали небольшими группами через Спасские, Боровицкие и Никитские ворота. У стен Кремля толпилась огромная масса людей, «отрезанная» и разгоняемая полицией. К 9:30 на место прибыли представители московской администрации, духовенство, хоругвеносцы. Губернатор появился в 10:00, и процессия направилась к памятнику. В галерее, окружавшей монумент, выстроились хоругвеносцы. Справа — депутации от рабочих, слева — хоры певчих. Напротив памятника располагался специально сооруженный помост для совершения панихиды. После ее окончания под торжественные звуки оркестра мастерских Рязанской железной дороги, исполнившего «Коль славен», «Боже, царя храни» и «Преображенский марш», к подножию памятника было возложено два венка депутациями от московского фабричного района и от машиностроительного завода Струве в Коломне. Первый — серебряный с надписью «Великому Царю Освободителю в незабвенный для русского народа день 19 февраля — от трудов Московских заводско-фабричных рабочих 19 февраля 1902 года», стоимостью 1400 рублей. И второй, фарфоровый, «От мастеровых Коломенского машиностроительного завода — Царю Освободителю». После в храме Христа Спасителя был отслужен молебен за здравие Николая II. В завершении мероприятия Сергей Александрович поднялся к памятнику и выразил благодарность собравшимся: «Передайте всем вашим товарищам, как я рад был помолиться вместе с ними об упокоении души незабвенного моего родителя и о благополучном царствовании и здравии нашего возлюбленного государя» [14]. Вечером этого же дня в Народном доме на Тишинке состоялся семейный вечер для рабочих.

Впечатление от митинга было велико. «Что касается опыта, произведенного г. Зубатовым 19 февраля перед памятником Царю-Освободителю, то он поразил всех благомыслящих москвичей, потому что такая манифестация была и необычайна, и произведена вопреки закону», — писал один из первых исследователей «зубатовщины» Штейн В.И. [15]. Выдохнувший Трепов слал в Петербург сообщения: «Патриотическая манифестация рабочих в числе 60 тыс. прошла блистательно и в удивительном порядке» [16].

Инициатива рабочих, поддержанная властью — вот в чем заключался посыл, обращенный не только к рабочим, но и ко всем верноподданным. Образное, но вместе с тем и осязаемое (по крайней мере в пределах митинга) единство царя (власти) и народа не могло не задеть чувства и эмоции простых людей, не имеющих никакого опыта активной социально-политической жизни. Идея использовать образ Царя-Освободителя как умиротворяющий символ была удачной. Но в долгосрочной ли перспективе? Связать идеологически освобождение крестьян с долгожданным освобождением рабочих от гнета эксплуатации было не трудно. Но на сколько монархические власти были готовы поддержать этот порыв? О том, что думал по поводу происходящего действующий император Николай II, мы можем лишь догадываться. В его дневнике за 19 февраля 1902 г. нет ни слова о московском митинге, но, по обыкновению, о лошадях и поездке в оперу. Любопытно обратиться к дневниковым записям Тихомирова, который, погружаясь в изучение рабочего вопроса, получал от знакомых информацию в том числе и из Петербурга, и, кажется, не ждал ничего хорошего. Слухи о связи членов Совета с полицией уже циркулировали в Москве и, отмечая это, Лев Александрович пишет: «Все бы это не беда, если бы власти Питерские были на высоте. А то, того гляди, сами помогут революционерам задушить Совет, если не разрешат организации рабочих. Победоносцев говорят, против, высказывал, что русские рабочие способны только на революции … Откуда он их знает? … Последний умный человек одурел …» [17]. И несколькими днями позже: «Царь, не знаю, что ему Господь положил на сердце. До сих пор он очень осторожен, и это хорошо. Но если он кончит этим, что не возьмется за дело, то это будет очень скверно» [18]. Опасения Тихомирова были вполне оправданы.

День 19 февраля не являлся государственным праздником и, вообще, напоминание об эпохе реформ Александра II было нежелательным на официальном уровне. Сразу же после манифестации министром внутренних дел Сипягиным был издан циркуляр, предписывающий СМИ не делать специальный акцент на прошедшем мероприятии: «В Москве 19 февраля в Кремле происходило у памятника Императора Александра II торжественное молитвословие, на коем присутствовали рабочие некоторых московских фабрик. Этому совершенно местному торжеству, обусловленному именно тем, что в московском Кремле сооружен памятник почившему монарху, некоторые органы печати стараются придать характер знаменательного события, имеющего очень реальную общественную ценность, служащего выражением пробуждающегося общественного сознания в трудящихся массах и как бы указывающего на официальное признание существования у нас класса рабочих. Такое объяснение упомянутого события, представляясь по существу неверным и крайне тенденциозным, отнюдь не должно быть допускаемо в подцензурное печати. Не следует обобщения этого отдельного факта и сообщения ему характера всероссийского события» [19].

Здесь самое время вспомнить о судьбе венков, возложенных к монументу Царя-Освободителя. По мысли Зубатова, они должны были быть переправлены в Петербург и депутацией рабочих возложены на могилу Александра II в Петропавловском соборе. Но и здесь власти увидели что-то подозрительное и неблагонадежное. Заведующий Особым отделом Департамента полиции Ратаев Л.А. спешно шлет в Москву предупреждение: «По приказанию г. Директора, поспешаю покорнейше просить Ваше Высокоблагородие не отказать уведомить по телеграфу, в какой мере указания на намерение рабочих перевезти венки в Петербург справедливы, и если такое намерение действительно существует, то благоволите принять меры к задержанию депутации, о порядке отправления которой со стороны Департамента полиции будут преподаны особые указания» [20]. После длительной чиновничьей проволочки (причем в это время рабочим сообщалось, что венки уже благополучно доставлены) их отвозит в Петербург в конце апреля не депутация рабочих, а ротмистр московского охранного отделения Ратко В.В.

Фабрикантов, находившихся под покровительством министерства финансов, зубатовская активность также совершенно не устраивала. Сам Зубатов в донесении в Департамент полиции объясняет этот факт следующим образом: «Фабриканты эти очевидно обозлены за 19 февраля, которое состоялось де без соглашения властей с ними, и, во-вторых, огорчены организацией рабочих, в чем чистосердечно покаялись перед обер-полицмейстером и оповестили его, что 18-го они устроили на Бирже специальное собрание» [21]. Защиту от рабочих организаций Зубатова они будут искать у министра финансов Витте С.Ю., буквально заваливая его жалобами на московскую администрацию.

И все же, возвращаясь к освещению действа в Кремле на страницах газет, надо сказать, что в Москве, выражаясь современным языком, оно получило моментальную информационную поддержку. В газете «Московские ведомости» друг за другом был опубликован ряд статей, принадлежащих перу Тихомирова, посвященных как непосредственно митингу в Кремле, так и в целом рабочему вопросу и путям его решения, а также статья экономиста Воронова Л.Н. «Свергнутый кумир», посвященная Марксу. С целью распространения среди рабочих была издана специальная брошюра «На память всем участникам празднования 19-го февраля 1902 г. в Московском Кремле», но она почему-то, по словам Слепова, «не особенно ходко раскупалась» [22]. Все эти публикации надо считать частью единой программы Охранного отделения, т.к. Зубатов подробно отчитывался о них перед Департаментом полиции [23]. И здесь мы видим, что есть место явным противоречиям внутри самого ведомства, министерства внутренних дел — с одной стороны департамент полиции, если не поддерживающий Зубатова безоговорочно, то, по крайней мере, считавший его действия допустимыми и, с другой стороны, министр Сипягин, у которого «знаменательное событие» в Кремле вызывало лишь страх.

Нельзя не сказать еще несколько слов о Льве Тихомирове, отношение к которому, как правило, складывается полярно — либо «настоящий патриот», либо «предатель-ренегат». (Как совершенно справедливо отметил один из главных биографов Льва Александровича Репников А.В., «смещение оценок с резко негативных на столь же крайне позитивные мало объясняет суть проблемы» [24]). Тяжелые сомнения, переживания будут мучить Тихомирова в такие же февральские дни, но в 1905 году. Он сделает запись в дневнике: «Этот несчастный безумный народ. О эта ужасная ничтожная власть, доведшая всех до безумной кровавой расправы! Сколько она всем делает муки и зла» [25]. А упоминание его имени в контексте деятельности Зубатова, будет вызывать раздражение [26]. Он много сомневался. Сомневался и тогда, в 1902 году, когда пришлось иметь дело с полицией. И Тихомиров, будучи бывшим революционером, все же не утратил способности видеть границу, за которой пусть даже и выстраданные идеи обесцениваются не очень «чистыми» методами их достижения. 24 февраля 1902 г. он пишет: «Что это за вредоносная штука — связи с полицией: вот теперь ломай голову, что за человек этот Афанасьев? Каковы его связи с полицией? Нравится он мне весьма, умен, дело ведет хорошо, а этот проклятый вопрос все портит! […] Ну, конечно, можно допустить, что действительный Рабочий Совет, как целое, может входить в сношение с полицией, de puissance a puissance [27], в той мере, в какой сам хочешь. Это — политика, которая иногда неизбежна. Но иметь в кружках человека, который с полицией в более тесных связях, нежели с кружком — это значит быть в руках полиции, а не входить в соглашение. При таких условиях — очевидно — ничего не стоит делать. Вот мерзейшее сомнение, и я сам начинаю сомневаться, стоит ли помогать рабочим, находящимся в руках полиции. С кем Афанасьев ближе: с Зубатовым или со своими товарищами?». И далее Тихомиров со свойственной ему нервозной неуверенностью продолжает размышление: «С другой стороны, крайне соблазнительно воспользоваться случаем организовать рабочих. Связи кого-нибудь с полицией не вечны, а рабочая организация, раз окрепшая, уже не будет никакими силами уничтожена» [28].

Так получилось ли создать и «укрепить» рабочую организацию на почве агентурной деятельности, полицейского надзора и равнодушия или страха вышестоящих властей? Наверное, ответом на этот вопрос служат драматические события Кровавого воскресения, события 1905 года. Зубатовские союзы внушали рабочим мысль, что раз царь облагодетельствовал крестьян, то и рабочим он поможет. Стоит лишь ему поклониться. Тревожные «звонки» давали о себе знать тем, какое отражение находила эта тактика в умах рабочих. Зубатовец Янченков, например, заявлял: «Рабочие об отводе им помещений для собраний не станут спрашивать разрешения, ни в конторе, ни у хозяев, ни у станового пристава, а сами выберут подходящее место и будут там собираться. Прошло то время, когда были рабовладельцы и рабы, и когда рабы уподоблялись пчелам и кормили своих господ задарма; теперь и рабы будут жить, как господа» [29].

Советские исследователи выносили однозначный приговор зубатовским союзам:… «либеральная» зубатовщина выступала как порождение полицейского произвола и великокняжеского самодурства. Здесь мы сталкиваемся с очередным проявлением кризиса абсолютистской государственной машины» [30]. Но так ли уж несправедливы эти суждения? В данном случае мы не должны поспешно обвинять советских историков в излишней идеологизированности и вынуждены прислушаться к их мнению. Действительно, неспособность монархии реагировать на изменения в обществе, в полной мере проявила себя в «зубатовщине» и «гапоновщине», когда даже такие неполноценные, основанные на договоренности с властью формы рабочих союзов не только не выполнили своего прямого назначения — успокоения недовольства рабочих, но сами же выступили своего рода катализатором революционной ситуации 1905 года. Консервативная газета «Русское дело» открыто обвиняет Зубатова, Гапона и «одобрившего и благословившего» их Плеве в «кровавых днях 9 и 10 января» [31]. Кто из них виноват более — вопрос риторический. Скорее всего, виновата неповоротливая, исторически изжившая себя государственная система, в недрах которой и зарождались такие нездоровые формы.

Сергей Васильевич Зубатов хотел продемонстрировать покорность и управляемость рабочей массы при должном обращении с ней и при поддержке казаков и штыков. «Велики и торжественны эти светлые минуты, когда на Руси раздается истинный голос Русского (с заглавной буквы у автора — О.К.) народа, и каждый раз, когда раздается он, — он свидетельствует о непрерывном единстве Царя и народа, под сенью Церкви Православной» [32]. Вера в монархический идеал нуждалась в практическом подкреплении административным и военным ресурсом.

* * *

[1] Московская профессура одинаково настороженно относилась и к рабочим, и к полиции. В своем докладе в Департамент полиции в 1901 г. Зубатов сообщает, что «профессор, выслушав явившихся к нему рабочих, хотя и обещал принять их под свое покровительство, но в то же время отнесся крайне недоверчиво к искренности их намерения, и степени распространенности такого мирного направления в рабочей массе». (ГАРФ. Ф. 102, оп. 229, ОО ДП 1901 г., д. 801 (ч. 1). Л. 16 (об.)). В 1902 г. Озеров публично объявил об отказе быть почетным членом Общества взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве. («Курьер», № 256, 1902 г., Л. 3). Собственно, не случайно было выбрано именно это издание, имеющее славу «либерального». (См.: Гиляровский В.А. «Москва газетная» // Избранные сочинения, 3 тт. М., 1961. С. 190−198).

[2] Лонге Ж., Зильбер Г. Террористы и охранка. М., 1924. С. 25.

[3] Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. М., Л., 1928. С. 86−87.

[4] ГАРФ. Ф. 102. 3-е дп, д. 664, 1887 г. Л. 15 об.

[5] «Искра», № 18.

[6] Ростов Н. (Беленький Д.М.) Крушение одного опыта: Зубатов и Гапон. М., 1927 г. С. 15.

[7] ГАРФ. Ф. 102, ОО. 1901 г. Оп. 229, д. 801 (1). Л. 9.

[8] Русское дело, № 28 (особое прибавление), 1905. С. 8.

[9] Там же. Л. 7.

[10] ГАРФ. Ф. 63. Оп. 22, д. 101 (1). Л. 44.

[11] Там же.

[12] Бухбиндер Н.А. Зубатовщина в Москве. // Каторга и ссылка. № 1 (14). М., 1925.

[13] ГАРФ. Ф. 63, оп. 22, д. 101 (1). Л. 13−15.

[14] Курьер. №, 1902 г.

[15] Морской А. (Штейн В.И.). Зубатовщина. М., 1913. С. 102.

[16] ГАРФ. Ф. 63, оп. 22, д. 101 (1). Л. 92.

[17] Ф. 634, оп. 1, д. 10. Л. 41.

[18] Там же. Л. 62 (об.).

[19] ГАРФ. Ф. 63, оп. 22, д. 101 (1). Л. 114.

[20] Там же. Л. 105.

[21] ГАРФ. Ф. 102 (ДП ОО), оп. 229, д. 801, ч. 1 (2). Л. 107 об.

[22] Русское дело, № 30, 1905. С. 24. В переписке Зубатова и Бурцева упоминаются «три литографированные тетрадки» — «Записка о задачах русских рабочих союзов и началах их организации» (15 стр.) и «Проект устава» (4 стр.), «Профессиональная организация рабочих» (24 стр.), «Значение 19 февраля 1902 г. для московских рабочих» (8 стр.). Зубатов утверждает, что они были им «воспроизведены на множительных аппаратах» (Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. М., Л., 1928. С. 85−86). Указанная в тексте брошюра «На память участникам празднования 19-го февраля 1902 г. в Московском Кремле». Она представляет собой компиляцию статей, опубликованных в «Московских ведомостях». «Радостное чувство, испытанное каждым участником этого всенародного торжества, трудно передать словами. Но для того, кто сам пережил это святое чувство и хранит его в глубине своего сердца, особенно приятно вспомнить о всех подробностях знаменательного дня. Мы предлагаем поэтому всем участникам этого торжества настоящее издание, в коем содержатся и описание празднования 19-го февраля, и некоторые отголоски этого празднования, появившиеся в печати», — говорилось в брошюре. Она была издана в типографии Товарищества Кушнеров и Ко в 1902 г. // ГАРФ. Ф. 63, оп. 22, д. 101 (1). Л. 121.

[23] ГАРФ. Ф. 102 (ДП ОО), оп. 229, д. 801, ч. 1 (2). Л. 82−83 (а).

[24] Репников А.В., Милевский О.А. Две жизни Льва Тихомирова. М., 2011. С. 5.

[25] Дневник Л.А. Тихомирова. 1905−1907 гг. М., 2015. С. 62.

[26] Там же. С. 66.

[27] «Сила к власти» (франц.).

[28] ГАРФ. Ф. 634, оп. 1, д. 10. Л. 70.

[29] Мицкевич С. Очерки истории московской партийной организации // На заре рабочего движения в Москве. М., 1919. С. 43.

[30] Степанский А.Д. Самодержавие и общественные организации России на рубеже 19−20 вв. М., 1980. С. 65.

[31] Русское дело, № 4. 1905, с. 3.

[32] Московские ведомости. № 51, 1902. С. 2