В Брянской деревне я понял, что я — русский

Руслан Рюмшюссель — русский немец. Немец он по паспорту и, возможно, по происхождению — но сам он проверять, делать тест ДНК, не хочет. Главное, что душой Руслан — русский. К тому же советский офицер, а бывших советских офицеров не бывает.

До лета 2022 года он жил в Берлине, работал телохранителем. А потом в арену, где работал Руслан, пришла женщина с наклеенными усами и захотела посетить мужской туалет. Рюмшюссель её не пустил. Разгорелся скандал, руководство попросило мужчину написать бумагу с осуждением СВО. Он отказался. Как можно осуждать Россию, если всегда её поддерживал, негодует мужчина. Позор для мужчины и офицера, предательство!

Его уволили, более того — должность сократили, чтобы не платить мужчине компенсацию.

Чтобы не посадили в тюрьму, Руслану вместе с 86-летней мамой пришлось буквально бежать в Россию. Сейчас они живут в Великом Новгороде. Рюмшюссель призывает европейцев, желающих переехать в Россию, не верить западной пропаганде и не бояться — он сам прошёл этот путь и ни секунды не пожалел.

О невероятной истории своей семьи и «становлении русским» мужчина рассказывает на страницах ИА Регнум.

Приучение к дисциплине на каникулах

Трудно однозначно оценить мои детство и юность. С одной стороны, тяжёлые и неприятные, с другой — счастливые и свободные.

Неприятные, потому что для многих я был чужим, непонятным. А всё непонятное вызывает страх. Отец — русский, мать — немка. Причём не поволжская, не из Казахстана — коренная немка. Как это возможно после войны? Объясняешь, а тебя не понимают. Не потому что люди глупые, просто у них в сознании не укладывается: «Да врёшь ты, пытаешься из себя кого-то строить…»

Дальше — больше. Мамин отец — немец, воевал против Советского Союза. И не рядовым — служил в СС далеко не писарем. Попал в плен, отсидел 10 лет в СССР. Когда моя бабушка Эльза узнала, что муж — эсэсовец, развелась с ним.

Папин отец был партизаном, возможно, даже командиром отряда. Воевал в Брянских лесах. Когда родилась дочь, зашёл в родную деревню увидеть её. Немцам его сдал предатель — убили. Семейный дом превратили в пуню, хранилище для сена. Бабушка Лукерья, как и многие крестьяне в то время, жила в этой пуне вместе со скотом.

Но хватит о грустном. Моё детство, повторюсь, было счастливым и свободным. Живя в деревне, я понял, что я русский. Каждые летние каникулы, все три месяца, проводил в деревне у бабушки в Брянской области. Деревня домов на 50 жила, дышала и шумела, приучая к порядку и дисциплине. Хоть и каникулы, но дел было полно: пасти коров, ходить «на сено», добывать торф, трудиться в садах и огородах.

Председатель колхоза был царь и бог: когда я его впервые увидел, от восторга дух перехватило. Он разговаривал с моим дядей, трактористом-орденоносцем, а я стоял и глазам не верил.

Никогда не было так хорошо — и вкусно

Коров пасли по очереди, переходящей от дома к дому. Когда выпадал мой черёд, всегда радовался. Со всей деревни сгоняли скот к нашему дому, бабушка Лукерья принимала коров. Я специально накануне ложился пораньше, чтобы выспаться, набраться сил. Шутка ли — на тебе ответственность за всё стадо, с утра и до захода солнца! На пастбище выгнать, к воде подвести, на расстоянии от посевов держать…

Невозможно забыть перекусы и обеды на свежем воздухе: парное молоко, картошка с луком, своё масло на душистом хлебе, огурцы-помидоры из своего огорода… Бывало, выпивал по два литра молока за пару часов — думал, лопну. Всё было так вкусно! А когда возвращался домой — суп, вареники, пироги…

Когда шли «на сено», каждый дом получал свой участок поля. Поработал, собрал, ждёшь трактора. Погрузил, сел на трясущуюся за трактором тележку, проехал королём… Складываешь урожай дома. Нам, детям, доверяли топтать сено, чтобы больше влезало на чердак. Отдельным видом искусства было не напороться на вилы.

Любая работа была в радость. А какой отдых! Пораньше выходить за грибами и ягодами, нырять в реку, играть с соседскими ребятами на бугре — кто быстрее поднимется…

Особенно я любил ходить за хлебом. Вся деревня собиралась, ждали коня с тележкой — когда уже покажутся на горизонте. Ехал вожделенный груз из другой деревни, где стояла хлебопекарня. Поскольку мы считались иностранцами (отец — русский, я это всегда подчёркивал, но всё равно мы «иностранцы»), нас пропускали первыми и давали больше хлеба. Почему? Не знаю.

Вообще, относились к нам очень хорошо. Дед был партизаном, отец — офицер, его братья — все сплошь уважаемые люди.

Дела семейные

Отдельно стоит рассказать о родителях. Познакомились они, русский офицер и немка, в Берлине после войны. О женитьбе не могло быть и речи — нельзя! Но я родился, второй ребёнок у мамы. Родился с энцефалопатией. Отец чудом нашёл опытного хирурга, мне сделали трепанацию черепа. Папа был очень горд, что у него сын. Доставал бананы и другие немыслимые в то время, но необходимые мне продукты.

Но в какой-то момент мои отношения с отцом резко изменились. У него закралась мысль, что я не его сын.

В моём свидетельстве о рождении в графе «Отец» стоит прочерк. Мама до знакомства с русским офицером Василием была замужем за Вольфгангом Рюмшюсселем, очень его любила, родила сына Томаса. Моя бабушка Эльза была категорически против этого брака: дело в том, что в 18 лет Вольфганг серьёзно повредил руки, бабушка чуть ли не каждый день твердила маме: «Зачем тебе инвалид…» Вообще, отношения мамы с бабушкой Эльзой были тяжёлыми. Полагаю, что мама очень хотела уехать, чем дальше — тем лучше. Например, в Советский Союз.

Однажды мама не выдержала, попросила развод. Вольфганг согласился. После этого запил.

В сентябре 1962 года они развелись, мама познакомилась с Василием, работавшим переводчиком, на вечере советско-немецкой дружбы в Доме культуры, куда пригласили работниц оптического завода. Потанцевали, Василий проводил Эрику домой. В октябре 1963 года родился я, в январе 1964 года родители сыграли свадьбу.

Почему мама не указала отца ребёнка? Может, не хотела вписывать в свидетельство советского офицера? Или что-то другое… Мне предлагали сделать тест ДНК и выяснить правду — кто мой отец, но я отказался. Не хочу — зачем? Я знаю, что я русский.