Государство – случайность, ошибка или паразит?

***

Энтони де Ясаи. Государство. Челябинск: Социум, 2020

Бытовая идея, что политика — дело скверное, связанное с вмешательством частных интересов власть имущих в жизнь остального общества, легла в основу ряда сложных политических идеологий. Анархисты и либертарианцы сходятся на том, что человечество пережило грехопадение (с соответственным изменением человеческой природы и мышления), отдав себя в распоряжение государства. «Здоровой» альтернативой для первых является самоорганизация локальных сообществ, для вторых — свободный рынок.

Сомнительно, чтобы для либертарианцев все людские взаимодействия сводятся к денежному обмену. Потому в обоих случаях неявно предполагается разделение организации «гражданского общества» и государства. Последнее оказывается каким-то чужеродным наростом, паразитом на теле человечества. Централизованная структура власти оказывается случайностью, появившейся одномоментно, алогично. Логическая или историческая связь с организацией как таковой; причины, по которой организация централизовалась, — всё это опускается.

Что упомянутые идеологии схватывают, так это существование особых интересов государственного аппарата, не сводящихся к служению общему благу или механическому обслуживанию господствующего класса. Власть, насилие, манипуляция общественным мнением (в частности, представлением об общем благе или «объективной общей картиной», якобы недоступной для не-управленцев) — справедливо предположить, что люди, распоряжающиеся такими ресурсами, могут побороться и с влиянием масс, и с давлением богачей. История подтверждает, что сильные режимы могут и держать в страхе массы, и национализировать бизнес. В чём же логика государства как самостоятельной силы? Обязательно ли частные интересы берут верх над демократией? И можно ли обществу вернуть контроль над политикой?

Над этими вопросами размышляет венгерский экономист и философ Энтони де Ясаи в книге «Государство». Автор рассматривает сам «концепт» государства и его внутреннюю логику, доказывая, что демократическая власть неизбежно запутывается в попытках обеспечить себе голоса разнородных избирателей, так что единственным выходом для неё становится тотальная автократия. Стараясь (даже благонамеренно) удержать руку на пульсе народных интересов, государство всё больше вторгается в жизнь и мышление граждан, «исправляя» их «под себя». Жизнь стандартизуется и контролируется, пропаганда внушает удобные для управления ценности, попытки сопротивления жёстко подавляются. Поскольку государство начинает играть всё большую экономическую роль, граждане адаптируются, выбирая вместо автономной самоорганизации борьбу за место в иерархии перераспределения.

По сути, претендуя на объективную логику, Ясаи попадает в ловушку, описанную политическим философом Джеральдом Коэном. Автор отказывается от рассмотрения исторической реальности, желая вскрыть её «абсурдность» и «случайность». Но реальность возвращается — в виде ряда аксиом, упрощений и «самоочевидных» представлений о поведении людей, принимаемых в книге некритически. Грубо говоря, строя абстракции, мы «абстрагируемся» от конкретного опыта (находя в нём «идеальный тип»). Потому опасно брать абстракцию за исходную точку, не давая себе отчёт, что именно является её базой (например, охватывая большее разнообразие исторических форм государства и недогосударственности, мы можем выделить в модели иные определяющие черты). Проще говоря, рынок у Ясаи всегда обладает качествами развитого (идеализированного) капиталистического рынка, а государство — свойствами демократического государства всеобщего благосостояния, направленного на ограничение капитала.

Также бросается в глаза, что логика автора не способна работать с неопределённостями и противоречиями. Всё, что не вписывается в однозначную предопределённую схему, трактуется как ложное — даже если в реальности люди руководствуются и как-то корректируют «неидеальные» понятия. Например, Ясаи постоянно «разоблачает» невозможность человека предусмотреть все последствия своих действий — и на этом основании налагает на целенаправленные действия запрет. Пожалуй, в мире, где существует логика открытых систем Эдгара Морено или материалистическая диалектика, попытки автора критиковать реальность с позиции формальной логики звучат не столь убедительно. По крайней мере книга оставляет впечатление, что все действия реальных людей бессмысленны, — вместо того, чтобы как-то прояснить принимаемые ими решения.

Конкретно, Ясаи утверждает, что государство не может ничего. Оно не способно агрегировать интересы и мнения граждан (читай — агрегировать однозначно через определённую процедуру выборов, исходя из теоремы Эрроу). Не может реализовывать программы (все действия имеют непредсказуемый результат, что для автора равнозначно «негативный»), уменьшать неравенство и несправедливость (поскольку равенство в одном ведёт к неравенству в чём-то другом). Государство не способно создавать ценность (вроде инфраструктуры), и может лишь отнимать у одних, давая другим. Но и перераспределение невозможно: поскольку единственной функцией государства оказывается подкуп избирателей ради их голосов, в итоге всем будут выплачиваться пособия на налоги, собранных с этих же «всех».

Тем не менее государство де-факто выполняет все эти функции. Каким же образом? Случайно или произвольно (личным решением). Первое ведёт к путанице и неэффективности, второе — к автократии. Впрочем, содержательно произвол также должен сводиться к случайности (если мы не способны действовать, то мы не способны действовать и в своих интересах). Пожалуй, единственное, в чём государство (внезапно) тотально преуспело — это в стокгольмском синдроме: внушении подчинённым людям, что его цели и методы не абсолютно безумны.

На этом месте можно подумать, что человечество банально обречено. Разве нельзя применить эти же аргументы к любому индивиду или группе? Общество, конечно, как-то существует, но движется абсолютно хаотично. Однако Ясаи предлагает альтернативу, не затрагиваемую человеческим несовершенством: рынок! Хотя людской разум не может это постичь, свободный рынок и однозначно правильно агрегирует предпочтения, и реализует самые полезные программы, и находит меритократический оптимум.

Здесь нужно отметить характерную особенность: автор не может определиться с тем, как соотносятся его абстракции/системы и живые люди. Рынок — это Бог, Сверхразум, или лишь распределённая организация коллективной деятельности конкретных индивидов? Государство, обладающее особыми интересами — это бюрократия, лоббисты, господствующий класс, правящая партия, или святой дух? Ясаи ограничивается замечанием, что государство — не бюрократия, хотя их интересы (расширение произвольной власти) удивительным образом коррелируют.

Можем ли мы узреть идеальный рынок, если уж его механизмы не поддаются логическому описанию? Предположение, что свободный рынок — дело будущего, венец развития, приходится отбросить: Ясаи не даёт рецепта, как изжить государственническое «грехопадение»; опять же, на чём может основываться убеждение в непостижимой эффективности рынка, если не на опыте? Потому автор прибегает к мифу о «золотом веке»: рынок — это… Естественное состояние! Тут неявно Ясаи неявно протаскивает и нелюбимую идею равенства: на первоначальном рынке все ресурсы распределены случайно, но так, что не возникает явной асимметрии или монополий. Поскольку рынок учитывает интересы только платёжеспособных клиентов, в начале все должны быть платёжеспособными. Ресурсов и товаров также должно быть «достаточно». Неявно предполагается, что появление рынка не требует никаких институтов, технологий, коммуникаций и пр.

Более того, поскольку свободный рынок должен быть идеальной самоподдерживающейся системой, автор ограничивает взаимодействия первых людей денежным обменом. То есть насилие, кумовство, сговоры, рабство (кроме добровольного), нерыночные организации и прочее не должно существовать. Неслучайно, что процесс первоначального накопления капитала Ясаи сводит к формуле «нашедший (!!!) становится владельцем». Любые моральные вопросы находятся под запретом, т.к. не вписываются в формальную логику и угрожают рынку!

Почему в такой идиллии вообще появилось государство? Ответ Ясаи: завоевание! Внезапное вторжение войны в историю никак не поясняется. Однако именно с этого момента (!) рядом с полем (в духе Бурдье) экономики возникает второе, конкурирующее с ним поле человеческих взаимодействий и организации — политика. Соответственно, сокровенная идея Ясаи — ликвидация политики и всевластие рынка. Автор описывает идеальное либеральное государство как орган, единственная цель которого — подавлять группы, стремящиеся создать «обычное» государство. На самом же деле, либеральное государство должно подавлять все организации (и действия?), выходящие за рамки денежного рынка. Оставим открытым вопрос о том, почему такой репрессивный орган не будет обладать «неподконтрольной» властью и не станет стремиться к её расширению (например, создавая иллюзорных врагов и преувеличивая угрозы). Однако ясно, что провести однозначную линию между экономической, гражданской и политической организацией невозможно, так что по автору решения о репрессиях будут случайными.

Ясаи без внятных объяснений поднимает на смех идею, что на рынке присутствует асимметрия, рыночная власть или стремление к концентрации. Тем более не допускается мысли, что экономика может вести или быть связанной с иными видами доминирования. Интересно сравнить описания ожидающих нас ужасов тоталитарного государства у Ясаи и исторические описания заводов и рабочих городков Генри Форда, допустим, у Дэвида Харви. Жёсткий контроль за трудом и потреблением (!) вводился и на крупных частных предприятиях. Автор, похоже, разделяет мнение Дэвида Грэбера, что и бюрократия отнюдь не государственное явление. Как минимум, мы должны говорить о взаимодействии капитала и государства в процессе их становления.

С другой стороны, как доказывают Ричард Лахманн или Дэни Родрик, более-менее дееспособные государства появились раньше капиталистического рынка; Уле Бьерг отмечает, что государство было необходимо для установления денежного обмена, и т. д. Короче говоря, государство корректней рассматривать как решение проблем, выходящих за пределы рынка. В то же время, социализация и экономизация государственных функций во многом была либо частью развития рынков (меркантилизм, глобальный рынок вокруг Британии), либо ответом на проблемы, создаваемые развивающимися рынками.

Вероятно, отказ от истории в пользу контристорических и контрфактических «логических» измышлений нужны были Ясаи ради банальной цели: все проблемы, которые создавали и развивали государство, нужно объявить следствиями государства. История ставится с ног на голову. В историческом анализе этот трюк провернуть сложно, а вот в мире вневременных «абстракций» — запросто.

Можно ли вынести из книги что-то полезное? В принципе, критикуя иные воззрения, Ясаи приходит к интересным вопросам. Например, какое именно равенство мы имеем ввиду (не только «начальных условий» или «результатов»), и какие различия (качественно и количественно) мы посчитаем справедливыми. Или на какие ресурсы может опираться гражданское общество, чтобы контролировать социалистическое государство. Однако «логика» автора либо запутывает ответы, либо постулирует невозможность решения подобных вопросов. Скорее, книга позволяет оценить доведённую до некоего уродливого «логического» завершения неолиберально-рыночную аргументацию, доходящую до полного нигилизма и отказывающуюся признавать возможность существования реальности.

Ясаи местами отдаёт должное марксизму, но немного не за то. Маркс, как и многие вдохновлённые им мыслители, рассматривают государство (и иные формы реальной человеческой организации) как чем-то обусловленные и обоснованные, как неидеальное эмпирическое решение определённых проблем. Потому вместо требования их ликвидации и возвращения в некий «золотой век» ставится вопрос об их преодолении на новом этапе развития. Государство должно отмереть в том смысле, что на смену ему должна прийти иная форма общественной организации, более совершенная, лишь теперь ставшая возможной. Либертарианцы и многие анархисты же считают, что можно просто отрезать «паразита», поскольку тот не делает ничего полезного и на нём не завязаны какие-либо необходимые общественные функции.

Маркса справедливо критикуют за его «предсказание» неизбежности коммунизма (хотя оно, пожалуй, было важно для текущей политической борьбы); однако вряд ли его стоит заменять иным, ещё более «логичным» и определённым предсказанием. Скорее, следует помнить о неопределённости, отталкиваться от реальных условий и пытаться изменить их в условиях несовершенства человека и общества. В этом смысле слепая вера Ясаи в предвечный рынок — это ухудшенная версия столь ненавистного автору вульгарного марксизма.