Время, которое ничего не меняет

С Евгением Борисовичем я лично не знаком. Но и знаком. Мы коротко виделись много лет назад на литературном семинаре. А последний раз — пару недель назад в библиотеке Лермонтова, где я был одним из многочисленных поклонников автора. Там же я купил книжку «Память о путешествии». Поэт пожал мне руку. Я был искренне уверен, что книга этого года выпуска, что даст мне право (согласно канонам журналистской актуальности) написать про неё. Очень был этому рад. Думал целую неделю, что написать. И только сегодня, открыв её, вдруг увидел, что это не 2017 год издания (как я думал), а 2011-й, просто 1 и 7 выглядели столь похоже, что я очитался… Но хотя бы подписал мне книгу автор уж точно в этом году. Подпись. И даже крепко пожал руку.

Евгений Борисович подписал книжку «дорогому», пожал руки и всё… И всё? А на что я надеялся? Отправиться с классиком по-свойски в «Бродячую собаку», в будку, в тайное место избранников, башню? Да, я мечтал именно об этом. Я хотел быть избранным, но был провинциальным вечным мальчиком. И осталось довольствоваться только книжкой. Зато сам Евгений Борисович в полной мере считается близким к традициям Серебряного века, не говоря уже о его знакомстве с десятком более современных знаменитых людей. Собственно, даже на этой встрече в библиотеке одна из девушек в коридоре призналась, что пришла «на Рейна» только из-за того, что это друг нобелиата Б. Другая моя филологическая знакомая после восторженных моих отзывов о поэзии Евгения Борисовича сказала что-то вроде: «Ну это не произвело на меня большого впечатления». Даже один московский критик признался, что эта поэзия, мол, всегда в девятку, а не в десятку. Странная вещь поэзия и литература. В частности тем, что вынуждает крайне лично относиться к чужой жизни и судьбе. С ревностью и предвзятостью. Мол, и я там был… Я лучше знаю. И я был современником, видел слышал, подглядывал, рыдал, смеялся, говорил… Одно и то же может считаться посредственным и великим. Я считаю — великим.

Для меня открытие поэзии Евгения Рейна произошло много лет назад в крохотном родном уральском городке, вместе с открытием книжки «Темнота зеркал». Разумеется, как многие гуманитарные мальчики, я писал стишки. И вдруг я прочитал стихотворения, которые не сказать, что потрясли меня, но странным образом запомнились. Тем, что в них была глубина, мерцающий тихий огонь. Пламень. Нобель. Хрусталь. Шушуканье над спиртом. Что-то огромное за этим всем было. Чужое, взрослое, недоступное. Аэродромы. Мемуары. Моря. Пирамидальные тополя. Женщины. Большие города. Жирное масло барочных натюрмортов, безумное обилие антикварных вещей и имён, алмазная пыль фонтанов, путешествия. И жажда. Дикая жажда жизни. Если опустить оценочность (на которую я, в сущности, и не имею права), то для меня это поэзия о любви к жизни (при всей пошлости формулировки). Будь то еврейская черта, поэтическая, человеческая, но мне почти недоступная — смелость быть, уверенность, что ещё «смогу набедокурить», почти в каждом стихотворение звучит, пусть трагическая, но радость существования. Иногда это сказано прямо, как в знаменитом стихотворении, где жена зовёт на базар… Восторг человека, которые дышит стихами, а не задыхается, насколько это возможно в удушливой астме детских слёз. Восторг человека, который знает свою высоту. Восторг старика, который заходит в шашлычную или проходит по берегу чёрного моря былого. Стихи Евгения Борисовича часто очень длинные, иногда, когда они формально оказываются «поэмами», невыносимо длинные для традиционных представлений о русской лирике с её восьмистишиями…

Можно вспомнить, конечно, трюизмы и про образование кинодраматурга, которое обязывает к сюжетам и деталям. Да и стихи — часто несут эпический размах. Всё вписано в пейзаж судьбы. Поход в кафе с грядущим нобелиатом, объятие с бывшей любовью, даже короткое не совсем случившееся свидание с римской проституткой (оставим литературоведам вопрос о степени её придуманности) — всё вдруг становится большим, значимым, настоящим… Городу и миру. Всё вырывается из муки и скуки — в поэзию. Кстати, о прозе поэта… И эти тексты — являются ли они литературными анекдотами или байками — очаровательные попытки убедить всех, что жизнь не так уж и плоха — тоже нечастые спутники великих трагических поэтов. История и мемуаристика часто проскальзывают и в самих стихах Евгений Борисовича, вообще это всё утешение в философии, и в шуме самого времени, цифири, дат, эпох, имён, времён… И всюду подробности жизни, которые кажутся не стыдными, а прекрасными, — вся эта акмеистическая конкретность и ответственность за то, чтобы указать, какой именно марки вино, пиджак, бардак, чердак, резон, фасон, поезд, мост, бюстгальтер, адюльтер… Иначе никак. Иначе дело табак.

Евгений Борисович не особенно советский поэт, но и назвать его «антисоветским» тоже трудно. Особенно, если учесть, насколько трезво (и часто жестоко) пишет он об иллюзиях эмиграции (часто друзей) во многих стихах. Но география для поэта вполне себе родная сестра. Евгений Борисович чувствует себя в мире космополитично и по-свойски, за барными стойками, в надземных переходах над шумным шоссе, где проносится постоянный поток машин в сторону заката, прерий, океана… В стихотворениях очень много явных и скрытых цитат, как из предшественников, так и современников поэта. И это постоянный часто мучительный диалог, словно бы в попытках найти собственный голос. И, вероятно, то, что попытки давно увенчались множеством премий, — не делает их менее мучительными. Для тех, кто живёт в новом веке, многие реалии могут показаться слишком уж отдалёнными… Вроде цикла стихов, которые посвящены разным годам, где разобраться в хитросплетениях намёков можно, если не только тому, кто тогда жил в той стране, то во всяком случае человеку, который всерьёз заинтересовался сложным прошедшим временем…

Я далёк от сплетен, но невольно при минимальном любопытстве становится известно, кто с кем спал в истории литературы, кто ходил с топором на кого, кто кому амбарный кот и так далее… Понятно, что поэзия не в этом всём. Не в шелухе от золотых орехов. Хотя в чём — не очень понятно. И в этом тоже!!! Я отказался от цитирования прекрасных стихов, поскольку это пошло. Купите книгу и прочитайте её целиком. От корки до корки. И если это звучит как реклама, то считайте это рекламой. Остаётся попросить прощения за слишком неровный тон рецензии. На который я, возможно, не имел права. Но почитателям простится. А время. В каком году издана книжка. В каком году прочитана. В каком столетии. Право слово. Или точней. Право слова. Писатели встречаются, когда получается. Надеюсь, мои небесные редактора пропустят и эту несвоевременную рецензию. Время ничего не меняет.