Хлам или ребенок? Когда игра в «ути-пути» превращается в поиски рая

Из всех возможных заблуждений, которыми мир забит под завязку, я лично лелею внутри себя одно. Я вижу вочеловечившегося Иисуса Христа в каждом новорожденном ребенке. Есть надежда, что меня не отправят за это в земляную яму в район Мезени, как огненного протопопа Аввакума. Я же никого не призываю вступить в свою внутреннюю секту. Мне с моей ересью и в одиночестве очень хорошо и комфортно.

Окружающие считают, что у меня хорошо получается с младенцами. Они у меня на руках быстро засыпают. Это, конечно, заблуждение, но я коварно и себялюбиво никого не разубеждаю в этом.

Мне нравится ходить с живым маленьким человечком на руках. Все дело в том, что я люблю ничего не делать. Созерцательное бездействие — моя тайная страсть. Но предаваться страсти бесконтрольно и постоянно никогда не получается.

Мир в лице ближайших родственников бдит, чтобы я заполнял свою жизнь работами, заботами и прочим хламом. Долгие прогулки с маленькими детьми оказались для меня спасением. Никому же в голову не придет назвать гуляющего с коляской отца бездельником и тунеядцем. Наоборот, это важнейшая миссия в глазах вечно измотанной мамы.

Но я-то знаю! В тот момент, когда в полной боевой экипировке — коляска, теплый конверт, запас памперсов, бутылочки, молоко, личный запас еды (сало, хлеб, лук, чай) — я выходил за порог дома, то обретал абсолютную, полную и недосягаемую для других свободу. И мог исследовать мир, идти куда глаза глядят, катя перед собой домик на колесах с живым человечком по 4–5 часов кряду.

Но это все преамбула. Чтобы легче было понять следующий пассаж.

Мои дети давно вымахали из младенческого возраста. Внуки пока не народились. Но, как говорится, руки помнят. На днях в гостях одна совсем молоденькая мама принесла двухнедельного свежеиспеченного человека. И дала мне подержать. Короче, я вышел с человеком на руках из комнаты и больше туда не вернулся.

Шутка. Вернулся через сорок минут, потрясенный сделанными открытиями.

Тысячу раз я брал ребенка на руки и всегда приходил в некое особое состояние тишины рядом с ним. Дело не умилении, не в «ути-пути» — я всегда ощущал присутствие тайны рядом с новыми людьми. Теперь, кажется, понимаю, в чем дело.

Новорожденный человек наделен памятью о рае. Непостижимым образом он помнит рай. Тот самый рай, в котором живут Бог, Адам, Ева и весь нареченный мир. Кроме нас.

Думаю так потому, что только у новорожденных я встречал абсолютное, нерассеянное внимание ко всему, что открывается их глазам. Младенец изучает мир, в который он пришел, с невероятным напряженным вниманием.

Он читает, впитывает, вбирает, загружается, обрабатывает огромный массив информации с огромной скоростью и ни на одно мгновение не отвлекаясь. Любое движение его рук, ног, головы и особенно глаз свидетельствует об одном — процессе познания и осваивания.

Я думаю, что именно так жил Адам — познавая Бога с нерассеянным, неразбавленным вниманием и любовью.

С этой девочкой на руках (ее и звали каким-то нездешним именем Ревекка) я вдруг увидел, что она смотрит на меня с вниманием, интересом, жаждой, как ни один человек на земле, даже самый любимый, на меня не смотрел. Я ей был интересен!

Честно говоря, это простое ощущение меня потрясло. Кому-то, оказывается, я интересен на такую глубину, о которой и сам не подозреваю. Никто не смотрел на меня так. Ни для кого я не являюсь объектом такого пристального внимания.

Значит, я глубок? Значит, во мне есть что-то соответствующее, достойное ее внимания — настоящее, глубокое, подлинное, ценное? Боже мой. Кто же я такой?

Она лежала у меня на руках, доверяя мне каждой клеточкой своего беспомощного тела. А я каждое мгновение нес ответственность за ее жизнь. И она смотрела на меня как на Бога. Конечно, я не Бог. Но я — Божий. Его свет во мне светит.

И младенец с еще нерассеянной, неразбавленной памятью о рае видит во мне образ Отца, от которого ему пришлось уйти в новый мир. Не по своей вине. Но как начертано любому человеку, приходящему в мир после Адамова падения.

В этом читались и трагедия, и чудо. Всего две недели жизни — а ты уже чувствуешь обреченность. Надо же вернуться к Отцу! В Жизнь подлинную, в рай. Но как? Дорога здесь вся в тумане, сомнениях и тупиках.

Как бы я хотел смотреть на Бога именно так, не отвлекаясь ни на одно мгновение. Но я не способен на это. Разница между мной и Ревеккой — как пропасть. Человек, переработав часть информации в детстве и не найдя Отца, живет свою дальнейшую жизнь словно по инерции. Автоматически. И постоянно теряя интерес к миру.

Оттого мы и остываем, разлюбляем, забываем, забвеневаем, застываем, сердце наше превращается в камень. И мы не успеваем до самой смерти обрести Лица.

В каждом новорожденном человеке вочеловечившийся Христос светит нам нестерпимым светом.

Плачет ли по мне Мезень? Нет. Это я плачу по Мезени.