Российская и исламская цивилизации: как определить границы

Президент России Владимир Путин утвердил новую Концепцию внешней политики. Напомним, что первая ее редакция была утверждена в 1993 году, вторая — в 2013-м, третья — в 2016-м, и в ней были указаны 11 задач российской внешней политики. Так что нынешняя концепция является четвертой.

В такой ситуации для большинства экспертов существует профессиональный соблазн провести сравнительный анализ этих документов с позиции содержания классических и новых вызовов и угроз, дестабилизирующих состояние национальной и международной безопасности; основных способов решения ключевых проблем международной повестки дня. Это и отражается в большинстве комментариев, посвященных Концепции внешней политики России 2023 года.

Но нынешний вариант содержит серьезные особенности. Первые три концепции объединяла с разными вариациями одна идея. Фокус переносился с вопросов национальной безопасности на уровень международной безопасности, когда считалось, что решение ключевых проблем международной повестки невозможно усилиями одного национального актора.

Хотя уже тогда увеличивалось число действий и шагов в международном пространстве, прежде всего со стороны Запада, вне правового поля Устава ООН и решений Совбеза ООН.

Если в 2000-е годы главнейшей угрозой было обозначено создание «однополярной структуры во главе с США», то в редакции концепции 2013 г. уже указывалось, что произошло сокращение возможностей западных стран в доминировании как в мировой политике, так и в экономике на фоне повышения значения фактора цивилизационной идентичности.

Тогда понятие «цивилизация» стало быстро переходить из словаря историков и этнографов в «дежурную» речь политиков и политологов.

С большим ускорением этот процесс развивался на Западе, особенно в контексте идей известного философа Самюэля Хантингтона, объяснявшего чуть ли не апокалипсическое восприятие Западом Востока якобы непримиримостью цивилизационных сообществ.

Причем конкретная политическая практика показала, что реализация идеологии «столкновения цивилизаций» оказалась удобной и для упрощенной интерпретации причин начавшихся вооруженных конфликтов Запада с государствами Азии и Африки.

Что касается российских исследователей, то они тогда подбирались к этой проблеме лишь на уровне академических изысканий и дискуссий. А когда подобрались, то термин «цивилизационная идентичность» был серьезно дискредитирован Западом.

Заметим при этом, что работы Хантингтона пользуются в России немалой популярностью. По некоторым подсчетам, общий тираж его книг и статей за последние 15 лет превысил полмиллиона экземпляров.

Не менее популярны и работы британского историка Арнольда Тойнби, считавшего, что мир движется в сторону очередной «эллинизации» и все должны отказаться от норм традиционной этики и культуры.

Включение цивилизационного компонента во внутреннюю и внешнюю политику России выглядело отдаленным будущим и оставалось предметом только исторических и геополитических описаний. Возможно, потому, что у многих российских экспертов устоялось мнение, что многие теории (точнее, гипотезы) цивилизационного развития были «тревожными», так как они содержат сюжеты конфликтов, вражды и даже войн.

Об истории цивилизаций прошлого, особенно о древних, писать проще и легче. Сегодня иное дело, ведь война или конфликт начинают одновременно объединять и разъединять страны.

Не случайно многие сейчас считают, что включение ценностей цивилизационного развития в современный политический дискурс является «мировоззренческим пережитком», ведь ценности одной цивилизации могут восприниматься и часто воспринимаются людьми другой цивилизации как антиценности.

Поэтому, если оценивать новую Концепцию внешней политики России с позиции приведенного экскурса, возникает вопрос не только о базовом познавательном ключе этого документа, способах реализации страной интересов своей национальной безопасности, но и о геополитических площадях, которые отводятся как для отдельных «государств-цивилизаций» (Россия, Китай, Индия, Латинская Америка), так и для совокупности такого цивилизационного локалитета, как страны исламского ареала, которые именуются в концепции «исламской цивилизацией».

На этом направлении начинается самое интригующее, так как события могут развиваться самым неожиданным образом. Как выражался один израильский эксперт, «это будет пейзаж перед битвой».

Налицо, как говорил глава МИД России Сергей Лавров, «реализация практики юридической легитимации, меняющихся геополитических реалий, по сути, революционных подвижек на внешнем контуре».

По мнению главного редактора журнала «Россия в глобальной политике» Федора Лукьянова, самое главное в концепции то, что «она описывает Россию как государство-цивилизацию», что это «является определяющей позицией, поскольку на практике это означает страну, которая видит себя самодостаточной, внутренне полноценной и многообразной, имеющей свободу действий и решений».

Россия называет Китай и Индию «дружественными суверенными глобальными центрами силы», с которыми планируется углублять связи и координировать политику (пункты 51–53). В концепции также говорится, что Россия «будет способствовать становлению Африки в качестве влиятельного центра мирового развития и наращивать сотрудничество с Латинской Америкой».

Но таких квалификационных оценок не содержится в отношении исламской цивилизации, о чём упоминается в 56-м тезисе, где используется термин «цивилизация» в отношении исламского мира.

При этом упоминаются лишь страны Северной Африки, Иран, Сирия, Турция, Саудовская Аравия, Египет и государства — члены Организации исламского сотрудничества и с учетом «степени их суверенности и конструктивности проводимой ими политики в отношении Российской Федерации».

В концепции специально подчеркивается, что перед исламской цивилизацией в реалиях многополярного мира еще только «открываются широкие перспективы становления в качестве самостоятельного центра мирового развития», хотя признается фактор их возможного регионального лидерства.

Вот почему важно выявить логику рассуждений авторов концепции на этом направлении, чтобы понять, насколько сбалансировано российское видение мироустройства в этом регионе мира.

25 ближневосточных государств — это восьмая часть всех членов ООН, регион, о котором еще недавно говорили как о месте, «где делается мировая история». Но это только 20% носителей всеобщей исламской цивилизации.

В настоящее время доля мусульман составляет 23% землян. Непрерывный исламский ареал фактически охватывает всё Восточное полушарие — начиная от Западной Сахары до Китая, Малайзии и Индонезии.

Там приверженцы ислама транслируют иные подходы к важнейшим международным и внешнеполитическим проблемам. Есть такие явления, как «евроислам», очаг радикализации ислама в Юго-Восточной Азии, в первую очередь в Индонезии, стране с наибольшим в мире мусульманским населением.

Поэтому возникает вопрос, насколько правомерно в концепции «завязывать» исламскую цивилизацию только на Ближний и Средний Восток, даже несмотря на то, что в этом регионе исторически формировались культурные, политические и экономические особенности, позволяющие говорить об исламе как о самостоятельной цивилизации со всеми присущими ей атрибутами.

В новой Концепции внешней политики Россия позиционирует себя как государство-цивилизация, имеющая «территориальную базу», как и Китай, Индия, Африка, Латинская Америка. Но почему-то «исламская цивилизация» ограничена набором сотрудничающих с Москвой стран Ближнего Востока и Северной Африки, хотя сам термин опирается не на территориальность, а на религию.

Возможно, авторов документа привлекло то, что большинство мусульман разделяют общие взгляды подавляющего большинства населения развивающегося мира в том, что первопричиной всех бед является западный империализм; взгляды на поведение единственной сверхдержавы и представление о том, что США стремятся не только господствовать над планетой, но и навязать ей свои ценности, свой образ жизни, лишая других самобытности и древних традиций.

Но если бы в тезисах концепции всё ограничивалось только географическим и политическим факторами, как это было прописано в концепции образца 2016 г., таких вопросов не возникало бы. А так — рано или поздно российским политикам придется искать на этом направлении ответы и свои варианты будущих решений.

О какой общности судьбы можно говорить применительно к жителям Малайзии и Курдистана? Какую общую культуру можно обнаружить у мусульманских народов, разбросанных по огромным пространствам Азии и Африки, если она имеет локальное происхождение? Вряд ли можно считать мощным объединяющим фактором и колониальное прошлое: Турция и Иран, например, были не колониями, а империями, хотя и немало пострадали от экспансии Запада.

Экономическое положение тоже не может служить общим знаменателем — достаточно сравнить Малайзию или Объединенные Арабские Эмираты с Сомали и Бангладеш.

Остается религия, но с более широкой географией, где есть конфликты и войны, фиаско всех без исключения форм правления, «заимствованных у неверных», начиная от карикатурной западной демократии и кончая насеровско-баасистским «государственным социализмом».

Есть исламский фундаментализм (не стоит отождествлять с политическим радикализмом, исламизмом, а тем более с терроризмом), занявший доминирующее положение в той части спектра мусульманской мысли, которая не довольствуется нынешним безрадостным положением дел, а активно ищет пути преодоления упадка мира ислама.

Исламская цивилизация видит, что Запад теряет мощь и влияние в сегодняшнем мире. Это порождает у мусульман многие надежды. Не подлежит сомнению и то, что исламский мир стал ощущать новый, небывалый подъем, происходит интенсификация процессов, корни которых уходят в прошлые времена и ранее были задвинуты в глубь.

Вот почему к этому необходимо относиться очень осторожно, так как может состояться некая «глобализация ислама», полный отрыв транснационального ислама от стран происхождения. Тогда Ближний Восток может оказаться на обочине новой истории.