Старый режим пал. Власти нет. Правительство бездействует

Санкт-Петербург, 16 марта, 2017, 12:00 — ИА Регнум.

3 марта командующим войсками Петрограда вместо арестованного ранее Хабалова был назначен Лавр Корнилов. Генерал Иванов, которому было поручено подавлять восстание, получил телеграммы от представителей Госдумы Родзянко и Гучкова, в которых ему передавался приказ начальника штаба Алексеева о возвращении в Могилев. Об отречении он узнал только в полночь, доехав до станции Дно.

3 марта у младшего брата Николая II, Михаила Александровича, состоялось совещание членов Временного правительства и думского комитета по вопросу о власти (с участием Керенского, Родзянко, Милюкова, Набокова и других представителей Госдумы. Все, кроме Милюкова и Гучкова, были за отречение Михаила. Михаил объявил о своем отречении от престола, боясь продолжения революции и начала гражданской войны. В результате Милюков и Гучков решили выйти из состава Временного правительства.

Акт об отказе Великого Князя Михаила Александровича от восприятия верховной власти и о признании им всей полноты власти за Временным Правительством, возникшим по почину Государственной Думы:

«Тяжкое бремя возложено на Меня волею брата Моего, передавшего Мне Императорский всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского.

Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа».

Историк Михаил Бабкин в книге «Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году» приводит одну из первых реакций на отречение церковных чинов:

«Телеграмма председателю Государственной думы М.В. Родзянко, председателю Совета министров Г.Е. Львову, Военному и морскому министру А.И. Гучкову епископа Енисейского и Красноярского Никона (Бессонова)

«Христос воскресе! Искренно рад перемене правительства, ответственному министерству. Долго терпели. Перемена вынуждена самым тяжелым положением дорогого Отечества, которому грозила гибель. Иначе поступить было невозможно. Дай Бог вам успеха, внутреннего спокойствия и сил нашей стране. Да благословит вас Господь».

Подробнее об отречении Михаила Александровича рассказывает непосредственный участник событий Владимир Набоков:

«На другой день, 3 марта, я утром, в обычное время, пошел в Азиатскую часть. На углу Морской и Вознесенского я встретил М. А. Стаховича, который сообщил мне, как о совершившемся факте, об отречении Николая II (за себя и за сына) и о передаче им престола Михаилу Александровичу. <…>

Была чудная, солнечная, морозная погода. Не успел я прийти к генералу Манакину и поговорить с ним, как к нему позвонили из моего дома, и жена сказала мне, что меня просят немедленно, от имени кн. Львова, на Миллионную, 12, где находится — в квартире кн. Путятина — вел. кн. Михаил Александрович. Я тотчас распростился с генералом Манакиным и поспешил по указанному адресу, разумеется, пешком, так как ни извозчиков, ни трамвая не было. Невский представлял необычайную картину: ни одного экипажа, ни одного автомобиля, отсутствие полиции и толпы народа, занимающие всю ширину улицы. Перед въездом в Аничков дворец жгли орлов, снятых с вывесок придворных поставщиков.

Я пришел на Миллионную, должно быть, уже в третьем часу. На лестнице дома №12 стоял караул Преображенского полка. Ко мне вышел офицер, я себя назвал, он ушел за инструкциями и, тотчас же вернувшись, пригласил меня наверх.

Раздевшись в прихожей, я вошел сперва в большую гостиную (в ней, как я узнал, в это утро происходило то совещание Михаила Александровича с членами Временного правительства и временного комитета Государственной думы, которое закончилось решением великого князя отказаться от навязанного ему «наследия»), в следующей комнате — по-видимому, будуаре хозяйки — сидели кн. Львов и Шульгин. Кн. Львов объяснил мне мотив моего приглашения. Он рассказал мне, что в самом Временном правительстве мнения по вопросу о том, принимать ли Михаилу Александровичу престол или нет, — разделились. Милюков и Гучков были решительно и категорически за и делали из этого вопроса punctum saliens, от которого должно было зависеть участие их в кабинете. Другие были, напротив, на стороне отрицательного решения. Великий князь выслушал всех и попросил дать ему подумать в одиночестве <…>. Через некоторое время он вернулся в комнату, где происходило совещание, и заявил, что при настоящих условиях он далеко не уверен в том, что принятие им престола будет на благо родине, что оно может послужить не к объединению, а к разъединению, что он не хочет быть невольной причиной возможного кровопролития и потому не считает возможным принять престол и предоставляет решение (окончательное) вопроса Учредительному собранию.

Тут же кн. Львов прибавил, что в результате этого решение Милюков и Гучков выходят из состава Временного правительства. «Что Гучков уходит, это не беда: ведь оказывается (sic), что его в армии терпеть не могут, солдаты его просто ненавидят. А вот Милюкова непременно надо уговорить остаться. Это уж дело ваше и ваших друзей помочь нам». На мой вопрос, зачем меня просили прийти, кн. Львов сказал, что нужно составить акт отречения Михаила Александровича. <…>

Мы пришли к выводу, что создавшееся положение должно быть трактуемо так: Михаил отказывается от принятия верховной власти. К этому, собственно, должно было свестись юридически ценное содержание акта. Но по условиям момента казалось необходимым, не ограничиваясь его отрицательной стороной, воспользоваться этим актом для того, чтобы в глазах той части населения, для которой он мог иметь серьезное нравственное значение, — торжественно подкрепить полноту власти Временного правительства и преемственную связь его с Государственной думой. Это и было сделано в словах «Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всей полнотой власти». <…>

…я должен был выполнить данное мною кн. Г. Е. Львову обещание — употребить все усилия, чтобы убедить Милюкова не выходить из состава Временного правительства.

Для меня, конечно, не было никакого сомнения в том, что если бы Милюков настоял на своем решении, результатом были бы самые серьезные — может быть, даже гибельные — осложнения. Не говоря уже о впечатлении разлада с первых же шагов, о последствиях для партии, которая была бы сразу сбита с толку, о тяжелом положении остающихся министров-кадетов, — с уходом Милюкова Временное правительство теряло свою крупнейшую умственную силу и единственного человека, который мог вести внешнюю политику и которого знала Европа. В сущности, этот уход был бы настоящей катастрофой.

Придя в Таврический дворец, я тотчас нашел Милюкова. <…> Я прочитал ему текст отказа Михаила. Его этот текст удовлетворил и, кажется, дослужил окончательным толчком, побудившим его остаться в составе Временного правительства. Кто и когда повлиял в том же смысле на Гучкова, я не знаю. <…>

Отказавшись от какого-либо административного поста, я сам предложил свои услуги в качестве «Управляющего делами Временного Правительства», — должность, соответствующая прежнему управляющему делами Совета Министров. <…> Не помню, в тот же ли вечер, или на другое утро вопрос о моем назначении Управляющим делами был решен положительно».

Зинаида Гиппиус пишет о политических ожиданиях в Петербурге:

«Утром — тишина. Никаких даже листков. Мимо окон толпа рабочих, предшествуемая казаками, с громадным красным знаменем на двух древках: «да здравствует социалистическая республика». Пенье. Затем все опять тихо.

Наша домашняя демократия грубо, но верно определяет положение: «Рабочие Мих. Ал. не хотят, оттого и манифест не выходит».

Царь, оказывается, отрекся и за себя, и за Алексея («мне тяжело расставаться с сыном») в пользу Михаила Александровича. Когда сегодня днем нам сказали, что новый кабинет на это согласился (и Керенский?), что Михаил будет «пешкой» и т. д. — мы не очень поверили. Помимо, что это плохо, ибо около Романовых завьется сильная черносотенная партия, подпираемая церковью — это представляется невозможным при общей ситуации данного момента. Само в себе абсурдным, неосуществимым.

И вышло: с привезенным царским отречением Керенский (с Шульгиным и еще с кем-то) отправился к Михаилу. Говорят, что не без очень определенного давления со стороны депутатов (т.е. Керенского), Михаил, подумав, тоже отказался: если должно быть Учредительное Собрание — то оно, мол, и решит форму правления. <…>

Итак, с Мих. Алек. выяснено. Керенский на прощанье, крепко пожал вел. князю руку: «вы благородный человек».

Тотчас поползли вести, что военный министр Гучков и мин. ин. дел Милюков уходят. Это очень, слишком похоже на правду. Однако, оказалось неправдой. Хотела написать «к счастью», да и в самом деле, это было бы новым узлом сейчас, но… я не понимаю, как будут министерствовать Гучков и Милюков, не чувствуя себя министрами. Ведь они не «облечены» властью никем, а пока не «облечены» — в свою власть они не верят и никогда не поверят. Это, кроме факта, что они не знают, не видят того места и времени, когда и где им суждено действовать, органически не понимают, что они — во «время» и в «стихии» РЕВОЛЮЦИИ.

Посмотрим.

Кто о чем, а посольства только о войне. Французам наплевать, что у нас внутри, лишь бы Россия хорошо дралась, и всячески пристают, какие известия с фронта. Их успокоили, что в данный момент положение «утешительное», а на Кавказе даже «блестящее». <…>

Французы близоруки. В их же интересах следовало бы им к нашему внутреннему внимательнее относиться. В военных интересах. Ведь это безумно связано. Теперь не понимая, они и потом ничего не поймут. Заботятся сейчас о кавказском фронте! Как будто это им что-нибудь объяснит и предскажет. О войне надо заботиться отсюда.

Много мелких вестей и глупых слухов. <…>

Любопытно, что до сих пор Правительство не может напечатать ни одного приказа, не может заявить о своем существовании, ровно ничего не может: все типографии у Ком. Рабочих, и наборщики ничего не соглашаются печатать без его разрешения. А разрешение не приходит… Завтра не выйдет ни одна газета.

<…>

Сегодня революционеры реквизировали лошадей из цирка Чинизелли и гарцовали воистину «на конях», — дрессированных. На Невском сламывали отовсюду орлов, очень мирно, дворники подметали, мальчишки крылья таскали, крича: «вот крылышко на обед».

Боря, однако, кричит: «Какая двоекрылая у нас безголовица!». Именно.

«Секрет» Протопопова, который он пожелал, придя в Думу арестоваться, открыть «его превосходительству» Керенскому, заключался в списке домов, где были им наставлены пулеметы. Затем он сказал: «Я оставался министром, чтобы сделать революцию. Я сознательно подготовил ее взрыв».

Безумный шут.

Теляковского выпустили. Он напялил громадный красный бант.

Много еще всего. В церкви о сю пору «само-державнейшаго» … Тоже не «облечены» приказом и не могут отменить. Впрочем, где-то поп на свой страх, растерявшись, хватил: «Ис-пол-ни-тельный Ко-ми-тет…»

Господи, Господи! Дай нам разум».

Александр Бенуа вспоминает о гулявших по Петрограду слухах и настроениях:

«Снова чудный ясный день — сильный мороз. Начался день с того, что неврастеничка Дуня, со слов кухарки Аннушки, сообщила, будто Думу уже разогнали и теперь все будут драться между собой. <…> Вчера из того же источника… мы узнали, будто убита балерина Кшесинская, а на Петербург движется целая масса войск: 16 000 казаков и три полка. Для отпора им двинуты к вокзалам вооруженные рабочие. Родзянко бежал! <…>

Однако и помимо всего такого личного я глубоко встревожен всем и за всех. У меня противное чувство, что мы куда-то катимся с головокружительной быстротой! Всего неделю назад мы жили в самой что ни на есть «абсолютной монархии», а ныне мы чуть ли не в «федеративной республике»! Не то надо радоваться такой перемене, а не то — мы ударимся в какой-то хаос, из которого не выбраться… Происходит, шутка сказать, экзамен русскому народу! «Альтернатива колоссального размаха!» Или народ обнаружит свою пресловутую, на все лады прославленную мудрость, и тогда он не только сумеет уберечь свою культуру, но даст ей еще решительный толчок, или в нем возьмет верх начало разрушительное — «Грядущий Хам» (все те элементы в характерно русской жизни, которые меня всегда коробили) — и тогда сначала хаос, а там и возвращение в казарму, к Ивану Грозному, к Аракчееву, а то и просто — к Николаю II!

Именно предвидится экзамен русскому народу, этой тайне, которая вот тут, под боком, точнее, которая окутывает нас со всех сторон и частями которой мы сами состоим, однако которую мы распознать не в силах: ни я, ни все мы, интеллигенты вместе взятые. Да и никто никогда не знал, что это такое — «народ», а лишь ощущал как некий символ, причем делались чудовищные ошибки и в ту, и в другую сторону… И вот эта-то тайна (даже оставаясь как бы инертной) явится теперь вершительницей не только наших узкорусских дел, но и судьбы всего мира! <…>

Возвращаясь… я попал у Аничкова моста в самую гущу манифестации, продвигавшейся по Невскому со знаменем впереди, на котором было начертано «Земля и Воля». На подъеме к мосту манифестанты остановились и спели… заупокойную по погибшим на этом месте жертвам революции. <…> В витрине «Русской воли» уже вывешена пан-карта (От фр. pancarte — плакат, афиша, объявление): «Николай Романов отрекся от престола» и т.д. Прохожие читают это с видом полного равнодушия. С таким же безмятежным и вяло-деловитым видом какие-то пролетарии, чаще совсем молодые ребята, снимают геральдических орлов, украшавших аптеки и магазины «Поставщиков Высочайшего Двора» (их по Невскому немало), и тут же жгут эти символические скульптуры на разожженных кострах. Один солдат тащил золоченую лапу такого орла в виде булавы. Какой-то мальчишка, подкладывавший в огонь распиленные куски орла с вывески куафера Молэ, весело и добродушно приговаривал: «Вот тебе, Николашка! Вот тебе!» С такой же деловитостью замазывают белой краской гербы на окнах гофлиферантов.

На меня отречение Государя производит не столько тяжелое и трагическое впечатление, сколь[ко впечатление] чего-то жалкого, отвратительного. И тут Николай II не сумел соблюсти достоинство. Точно актер, неудачно выступавший в течение долгого и очень утомительного спектакля, теперь сконфуженно уходит в кулису. К сожалению, этот актер неумелыми своими жестами поджег самые подмостки — и теперь спрашивается: когда-то они догорят до конца? Удастся ли их восстановить «новой дирекции»? Или на этом месте будет пустырь? А может быть, это все только обман? Едва ли! Дурное впечатление производит, впрочем, и та всеобщая легкость, и та беспечность, с которыми воспринимается самый факт падения самой грандиозной, самой внушительной монархии! И опять что-то нашептывает старую, но уже не внушающую доверия песенку: эта-де легкость — мудрость. Будто? А как нет, как нынешние кривичи и вятичи доиграются до необходимости нового призвания варягов? Впрочем, и в таком случае вера в чудо — этот ужас русского мировосприятия, — пожалуй, не ослабнет! Да и не разберешь, что означает самая эта «вера в чудо», — означает ли она силу или слабость? Красоту или безобразие? Во всяком случае, изумительно и до предельной степени жутко, что столько крови было пролито, столько жертв заклали во имя «священного принципа монархии», а ныне его сбросили, как старую, ненужную ветошь. Сбросили — и как будто даже забыли?! Впрочем, если сегодня никто не плачет по монархам, то уже завтра наверное поплачут, и даже те, которые сейчас напялили себе огромные красные банты и чистосердечно мнят себя революционерами…».

3 марта Временное правительство утвердило Декларацию с изложением своей политической программы:

Справка ИА REGNUM :

Лавр Корнилов — генерал, военный разведчик и дипломат. Был популярен в войсках, в частности прославился успешным побегом из австрийского плена во время Первой Мировой войны. Одобрен на пост командующего войсками Петроградского военного округа и царскими министрами, и Николаем II, и Временным правительством.

Николай Некрасов — депутат Госдумы от левого крыла партии кадетов. Министр путей сообщения и министр финансов Временного правительства.

Вильгельм II — последний император Германии и король Пруссии с 1888 года. В начале правления вступил в конфликт с известным «железным» кайзером Отто фон Бисмарком, объединившим Германию, закончившийся отставкой последнего.

Убийства в Гельсингфорсе — расправа над офицерами Балтийского флота после получения матросами новости об отречении Николая II.

«Речь» — ежедневная газета партии кадетов, выходившая с 1906 года, издававшаяся Милюковым и Набоковым. С ней сотрудничали Бенуа и Мережковский (муж Зинаиды Гиппиус). Газета выступала за сближение с Англией и Францией, продолжение Первой Мировой войны.

«День» — ежедневная буржуазная леволиберальная газета, издававшаяся с 1912 года.