Простота хуже воровства. Геннадий Хазанов как зеркало русской революции

На днях некогда кумир советской публики из «калинарного техникума» обратился к классике. И буквально засыпал аудиторию своего интернет-ресурса цитатами из Льва Николаевича Толстого. Весьма избирательными — сплошь о неприемлемости войны и вреде патриотизма. Все в совокупности они складывались в гигантскую фигу в кармане, поскольку, что же конкретно в современной ему реальности Хазанов имеет в виду, он так и не сказал.

Поэтому и мы поговорим об адекватности его позиции как таковой. И сразу, без какой-либо уклончивости, сообщу, что она полностью неадекватна. И то, что извинительно было для Толстого, писавшего подобные вещи более века назад (на самом деле и тогда они были небезвредны), совершенно абсурдно звучат для любого нашего современника, который имеет некоторый жизненный опыт и зачатки аналитических способностей.

Зачем он ушел из техникума?

Так, например Геннадий Викторович привёл слова Льва Николаевича о том, что патриотизм, мол, используется правителями, чтобы «привести народ к рабскому подчинению и отречению от своего человеческого нутра, разума и совести».

Хочется поинтересоваться, товарищ Хазанов, а вы разве не жили в 90-х годах прошлого века? Графу Толстому не довелось. Но вы то наблюдали ту жизнь и в ней участвовали. Какой такой патриотизм внедряла тогда власть? Для патриотизма тогда существовала единая формула, чтоб не париться и два раза не вставать, — красно-коричневые. То есть патриотизм был тогда ровно вопреки мнению Льва Николаевича формой протеста.

О чем это говорит? Ровно о том, что патриотические чувства для большого количества людей остаются важной (важнейшей для кого-то) составляющей собственной идентичности. Это для кого-то хорошо, для кого-то плохо. Но ведь факт, что это личный выбор людей.

Хазанов не в состоянии это понять и осмыслить? Или он, цитируя если не однозначно неверные мысли классика, то откровенно однобокие и неглубокие, чего-то злонамеренно добивается? Лично я считаю, что первое, что он просто не силен в плане осмысления реальности, но зато МНЕНИЕ имеет.

Еще он немало «добрых» толстовских слов приводит про войну как явление. Про то, что это такая кровавая нелепость, когда одни люди убивают других, которые им ничего плохого не сделали.

И тут претензия уже лично ко Льву Николаевичу. Он прекрасно знал, конечно, что в годы, когда происходит действие его гениального романа «Война и мир», в петербургских гостиных блистал своими опасными, но неопровержимыми парадоксами посланник Савойского короля граф де Местр. Вот что он говорил о войне. «По какому непостижимому волшебству, — вопрошает граф, — готов человек при первом же ударе барабана «…» с какой-то радостью, также по-своему характерной, устремиться на поле битвы и растерзать своего брата, ничем его не оскорбившего, — брата, который, в свою очередь, приближается затем, чтобы, если повезет, заставить его самого претерпеть подобную судьбу?»

Похоже на Толстого? В констатации — да. В выводах — ничуть. Далее де Местр задается вопросом, который был особенно понятен тогдашней столичной публике. Граф удивляется, как так могло получиться, что в ходе своих реформ Петр Великий столкнулся с яростным сопротивлением по поводу такой ерунды, как бритье бород, но практически без проблем мог мобилизовывать и отправлять на поля сражений сотни тысяч солдат?

И у графа есть ответ. К сожалению, насилие в природе человека. Более того, в самой природе как таковой. «В обширной области живой природы господствует явное насилие, некая предписанная свыше ярость, вооружающая каждое существо. Едва покинув пределы царства бесчувственности, вы обнаруживаете, что закон насильственной смерти начертан на самой границе жизни», — холодно и мрачно фиксирует де Местр. Но как же так, ведь он прославился, в том числе и как яростный защитник христианства от нападок поклонников Вольтера и Дидро?

Тут нет ни малейшего противоречия. Христианство говорит о падшей природе человека, которая влечет его к насилию. И полностью преобразить ее в благую невозможно. Однако и можно, и нужно исцелять ее проповедью Любви, с одной стороны, а, с другой, стараться ввести насилие уже здесь и сейчас в некие рамки. Да, война — это плохо. И тем не менее самые блестящие умы средневековья бились над вопросом: «Возможна ли справедливая война?»

Что такое справедливость?

И король теологов Фома Аквинский дал в итоге ее критерии:

«Чтобы война была справедливой, необходимы три вещи. Во-первых, власть суверена, отдающего приказ о начале войны. Частные лица не должны начинать войн. Во-вторых, у справедливой войны должны быть справедливые основания. Чтобы напасть на противника, нужно, чтобы он заслужил это своим неправильным поведением. Как пишет Августин, «справедливая война есть война в воздаяние, когда страну или государство наказывают за то, что она уклоняется от возмещения ущерба, нанесенного ее подданными, или же за то, что она отказывается возвратить несправедливо отнятое».

В-третьих, воюющие должны иметь праведные намерения, т.е. стремиться к деланию добра или к избеганию зла… Ибо бывает так, что война объявлена легитимной властью на справедливых основаниях, но она незаконна, потому что вдохновлена порочными намерениями. Поэтому Августин говорит: «Страстное желание нанести ущерб, жестокая жажда мести, немирный и беспощадный дух, лихорадка мятежа, жажда власти и прочее в том же роде — все сие должно осуждаться во время войны».

Неправда ли, эти критерии были актуальны и более семисот лет назад, когда их сформулировали, и ничуть не менее сегодня? А вот мечта Толстого о мире без войн, как и следовало ожидать, явила в XX веке свою нелепость и тщетность.

Современник Толстого философ Владимир Соловьев дал очень точную формулу: «Не следует стремиться построить рай на земле, главное — не допустить ада». А вот каждый раз, когда пытаются организовать рай, все оборачивается адом с абсолютной, математической неизбежностью.

Недаром Ленин назвал Толстого «зеркалом русской революции». Он писал: «Толстой смешон, как пророк, открывший новые рецепты спасения человечества. (…) Толстой оригинален, ибо совокупность его взглядов, взятых как целое, выражает как раз особенности нашей революции». А дальше говорит о том, что цель этой революции, конечно же, «весь мир насилия разрушить до основанья, а затем…».

Давайте расшифруем эту мысль. На самом деле суть ее в том, что прекраснодушные рассуждения Толстого расчищали путь для Ленинского кровавого эксперимента по очередному строительству земного рая. И, кстати, единомышленники Хазанова из числа эмиграции полагают и сегодня, что сама подобная претензия вполне легитимна.

О чем говорить Путину с Трампом?

Шикарный повод пояснить, что есть Реакция, а что Революция, дал на днях иноагент и политолог Владимир Пастухов. Он пишет: «Хоть революция и является по Марксу локомотивом истории, но желать себе и другим, если ты не мазохист и не мизантроп, пережить революцию — дело противоестественное. Тем не менее, бывают ситуации, когда революция становится единственным реальным способом сохранить общество от распада и погружения в историческое небытие. То есть революция как позитивный выбор — это всегда край. Она — не про лучшее будущее, а про альтернативу цивилизационной катастрофе».

И вот с Пастухова спрос жестче, чем с Хазанова. Он не может не знать, что ни Французская, ни Октябрьская революции никаких «цивилизационных катастроф» не предотвратили. Что и России при Николае II, и Франции при Людовике XVI именно в плане перспектив развития ничего страшного не угрожало. И в данном случае мы можем легко обнаружить подоплеку этой лжи.

Пастухов мыслит в либерально-прогрессистской парадигме. И для него зло — все то, что стоит на пути прогресса. А вера в него — это и есть корень Революции. А вот Реакция (реакция здорового человека на утопии) — это вера в то, что прогресс может быть только в духовном развитии человека. И неверие в то, что Революция ему способствует. И, напротив, убеждённость в том, что всегда и везде она ведёт к обратному.

Так что Хазанов тоже получается у нас «зеркалом революции», потому что, как и Лев Николаевич, сам не вполне это понимая, со всей противоречивостью, свойственной артистам разговорного жанра, клеймя «все плохое», абсолютно не видит картину в целом.

В заключение своего спича он почему-то (возможно, из-за «милитаризма» этого государя) решает опять же цитатой Толстого обличить Петра Великого. Лев Николаевич писал о нем: «Беснующийся, пьяный, сгнивший от сифилиса зверь четверть столетия губит людей, казнит, жжет, закапывает живьем в землю, заточает жену, распутничает, пьянствует, сам, забавляясь, рубит головы, кощунствует».

А вот что об этом же писал другой еще недавно живой классик Эдуард Лимонов: «Петр I был выродком из целой вереницы бородатых, плешивых, мелочных царьков Романовых, был аномальным явлением. (…) Нет никакого сомнения, что, если бы не петровская жуткая революция, Россия бы захирела и умерла от шелудивой болезни, смешавшись с остяцкими княжествами, дошла бы до ранга какой-нибудь Тувы. Спасибо каким-то там протеинам, случайно зацепившимся за нуклиды или как там, в результате Петр вышел из мамкиной утробы с отклонениями от обычной Романовской шушеры. Важно не то, какую революцию произвел Петр I — европейскую, или азиатскую, — важно, что его революция сделала Россию мощной».

Правда, забавно? Опять повторяется то же, что в случае оценок войны Толстым и де Местром. В части фактологии практически полное совпадение. В плане оценки — абсолютный контраст.

Потому что недаром русский народ говорит «простота хуже воровства». Категорически нельзя подходить с простыми оценками к сложным явлениям. Вследствие такого «воровства» можно запросто украсть у людей способность мыслить, кроме как голыми лозунгами про «все хорошее».

И, кстати, вы обратили внимание, что Путин в своей риторике жестко придерживается критериев справедливой войны по Фоме Аквинскому? А вот когда разнообразные активисты требую обозначить конкретные цели операции и желательно максимально географически отдаленные от границ РФ, они настаивают на том, чтобы президент эти критерии перечеркнул. Но вот ведь какая штука, именно они (критерии) и позволяют оставаться в одном понятийном поле с западными реакционерами и реалистами. Такими, например, как тот же Трамп. И если с современными ЛГБТ-революционерами разговаривать не о чем, то с их оппонентами точно есть о чем. Например, о таком устройстве мира, которое было бы, насколько это возможно, гарантировано от сползания в ад.