Готтентотская мораль. Жертвы будут множиться

Этот миропорядок рушится, потому что в нём просто давно перестали называть вещи своими именами: извращение — извращением, преступление — преступлением. И даже террористов — террористами.

Можно же, например, «борцами за свободу». Свобода же требует жертв. На самом деле, в холодную войну поддерживали этих «борцов» и СССР — палестинских, например, и США — афганских. А потом и Басаев с Хаттабом у многих на Западе по этому разряду шли. Хотя, казалось бы, Буденновск, Дубровка, Беслан — дальше ехать некуда в плане тотального отрицания самого понятия «гуманизм»…

Между тем, если не расставить точки над i самым четким и недвусмысленным образом, дальнейшее развитие мировой драмы чревато таким хаосом, управлять которым не сможет уже ни натуральный, ни искусственный интеллект.

Но на самом деле это очень просто: те, кто берут заложников, те, кто сознательно убивают гражданских лиц с тем, чтобы вызвать ужас и повлиять на власть, на общественное мнение, — это террористы. Не диверсанты, не повстанцы, не национально-освободители. Террор — это манипулирование ужасом в целях достижения определенных политических целей.

Да что там, обратимся к определению, которое дает федеральный закон «О противодействии терроризму». Оно вполне исчерпывающее: «Терроризм — идеология насилия и практика воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами публичной власти федеральных территорий, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и (или) иными формами противоправных насильственных действий».

А как назвать военные атаки на мирные объекты, сопровождаемые жертвами среди мирного населения? Когда наносятся неизбирательные удары? Когда можно избежать гибели нонкомбатантов, но их сознательно, в карательных целях, или «по неосторожности» уничтожают — это что? Это военное преступление.

Например, деревня Сонгми (название, ставшее нарицательным) — кровавое военное преступление. Убито было более пятисот жителей этого вьетнамского поселения. Среди которых свыше 200 детей. А остальные — старики и женщины. Никаких партизан обнаружено не было.

Но это не акт террора. Потому что лейтенант Келли, командовавший отрядом убийц, вовсе не стремился кого-то запугать, они просто стреляли во все, что движется.

Ну и как же повстанцам бороться вот с такими ужасами? Разве не допустимы в ответ любые меры? Нет, не допустимы. А бороться можно, как те же вьетнамцы, которым почему-то не приходило в голову в ответ на Сонгми поехать в Штаты и там взорвать что-нибудь. Или набрать в заложники побольше хиппи.

Военные преступления осуждались в христианском мире всегда. Их никому не придёт в голову романтизировать и прославлять. А для ХАМАС и им подобных террористы — герои. Почувствуйте разницу.

Но ведь запредельная жестокость часто и там, и тут. Совершенно верно. Дикие, тотально бесчеловечные вещи совершают представители всех народов и культур по самым разным причинам и поводам. Но принципиально важно, как эти вещи в тех или иных сообществах воспринимаются.

Они безусловно преступны вне зависимости от того, кто исполнитель. Но сами по себе зверства ещё не есть проявление варварства. Варварство — это когда преступлениями, бесчеловечностью гордятся. Например, никто не заставлял хамасовцев самих снимать видео с убийствами гражданских, глумлением над женщинами, детьми и стариками, и выкладывать их в Сеть. То есть очевидно, что ими эти действия никак не рассматриваются как неприемлемые или даже просто предосудительные. Впрочем, когда это касается их врагов, а не их самих.

Для варваров, как правило, характерна пресловутая готтентотская мораль. Имя свое она получила от одного южноафриканского племени, вождь которого очень просто и незамысловато сформулировал свое жизненное кредо. И, конечно, такой подход никак не является чем-то особо характерным именно для этой народности. Это явление воистину общечеловеческое.

А вот появилось это выражение именно в русской публицистике, всегда ориентированной на поиск моральных оценок тех или иных действий, еще в позапрошлом веке. Например, философ Владимир Соловьёв писал в своей книге «Оправдание добра»: «Знаменитый готтентот, утверждавший, что добро — это когда он украдёт много коров, а зло — когда у него украдут, присваивал такой этический принцип, конечно, не себе одному, а разумел, что для всякого человека добро состоит в успешном похищении чужого имущества, а зло — в потере своего».

Если в соответствующем социуме зверства не осуждаются, а, напротив, одобряются, то это и есть маркер варварского общества. И его представителей можно и должно называть варварами. Это, впрочем, не значит, что по отношению к ним все средства хороши. Преступление остаётся преступлением, вне зависимости от того, кто жертва.

И если ответом на теракт, организованный конкретной организацией, становится карт-бланш на военные преступления в отношении всех, кому не повезло оказаться поблизости от ее представителей, то это говорит только о том, что этой самой готтентотской морали могут придерживаться и так называемые цивилизованные люди в прекрасно пошитых костюмах, сидящие в уютных кабинетах, а вовсе не где-то в джунглях или подземных бункерах Газы.

Кстати, то, что варварство — еще не повод для геноцида и дегуманизации оппонента, обосновали еще католические богословы в ответ на подобные претензии конкистадоров. И какие бы последние ни приводили аргументы, получали четкий ответ: нет, индейцы тоже дети Божьи, даже притом что некоторые из них людоеды. То есть какие-то вещи людям Средневековья и Ренессанса были гораздо понятней, чем современным.

Впрочем, есть нюанс — в XXI веке варварами часто становятся не в силу обусловленности фактом рождения в каком-то племени. Но по сознательному выбору. И людоедом тоже.

Ну и что это даст? Что изменится от того, что мы назовём всех так, как они того заслуживают? Очень многое — мы начнём постепенно понимать, что согласие на то, что политика и мораль непересекающиеся вещи, — это путь в пропасть. И мы уже у нее на краю.

Эксперимент, который ставит Запад над самим собой со времен Макиавелли, когда ради эффективности провозглашается не только возможность, но целесообразность преступления, себя, мягко говоря, исчерпал. И именно потому, что сейчас мы участники его кульминации благодаря торжеству постмодернизма, который вообще отрицает любые абсолютные категории.

Основой для минимального консенсуса между странами и сообществами с самыми разными интересами и ценностями могла бы стать хотя бы конвенция о том, что организация, применяющая террористические методы, вне зависимости от целей и мотивов, мгновенно оказывается вне закона и её уничтожение — задача всех членов конвенции.

Конечно, предельно наивно было бы полагать, что в нынешнем своем состоянии мировое сообщество на это способно. К сожалению, пока идет борьба между готтентотством и постмодернизмом, жертвы будут множиться.