Москва, 14 января, 2013, 18:26 — ИА Регнум. Прошедший год стал годом нового расцвета сепаратизма в Европе. Полуторамиллионные демонстрации в Барселоне в поддержку каталонской независимости и оказавшийся под контролем двух сепаратистских партий каталонский парламент стали лишь наиболее заметными признаками кризиса. Так, в октябре британский премьер Кэмерон и первый министр Шотландии Сэлмонд подписали соглашение о проведении референдума о независимости страны в 2014-м. Тогда же на местных выборах в Бельгии с 38% голосов победили фламандские сепаратисты ("Новый фламандский альянс"). Националисты, хотя и не выдвигающие сейчас радикальных требований, пришли к власти и в стране басков.

Между тем, приведённые примеры представляют лишь небольшую часть общей картины Европейский свободный альянс - своего рода сепаратистский интернационал - включает более 40 партий и движений. Так, в Испании кроме баскской и каталонской проблем, существуют сепаратистские движения в Астурии, Галисии, Андалузии, Валенсии, на Балеарских и Канарских островах и в африканских анклавах, принадлежащих королевству. В Италии кроме "паданского" проекта, предусматривающего отделение или автономизацию севера страны в целом, существуют более локальные движения - например в Венеции, "немецком" Южном Тироле и провинции Валле-д-Аоста. Во Франции "отделенческие" настроения присутствуют, например, в Бретани, Савойе и на Корсике. В Польше - в Силезии. Действующая на британских островах и во французской Бретани Кельтская лига объединяет, кроме бретонцев и националистов Шотландии, Ирландии и Уэльса ещё и региональные движения в Корнуэлле и на острове Мэн. В Германии автономистские настроения заметны в Баварии. В северной Европе сепаратистские движения существуют на Аландских островах и Фарерах.

Сейчас наибольшую активность демонстрируют движения, существующие в рамках "сепаратизма богатых" - центробежные тенденции процветают в регионах донорах. Каталония, Страна Басков и Фландрия получают от центральных властей существенно меньше, чем отдают, националисты дотационной Шотландии рассчитывают на целиком достающиеся Лондону доходы от добычи нефти. Другой примечательной тенденцией является усиление "сепаратизма метрополий" - так, доля французов, поддерживающих идею отделения бедной и проблемной Корсики, вдвое больше, чем доля корсиканцев, придерживающихся того же мнения. Та же тенденция прослеживается и в отношении ряда заморских департаментов Франции - например, Гваделупы. Похожие настроения существуют в Англии.

Как будут развиваться эти тенденции дальше? В целом очевидно, что предпосылки для мощного всплеска сепаратизма в Европе вполне присутствуют. Начнём с фундаментальных факторов.

Современные национальные государства и сами современные нации Европы представляют собой конструкции лишь немногим менее искусственные, чем африканские постколониальные страны. Политические границы, "проводившиеся" в ходе бесконечных войн, вполне на африканский манер разделяли родственные этнические группы и искусственно объединяли имеющие друг с другом чрезвычайно мало общего - зато оснащённые богатейшим набором взаимных претензий. При этом многие европейские государства были объединены в "национальных" границах очень поздно - Италия в 1861-м, Германия - в 1871-м, Шотландия окончательно слилась с Англией в 1707-м. В итоге национальные идентичности и языковые различия внутри "официальной нации" сохранялись ещё до самого недавнего времени, а в изрядном количестве случаев сохраняются и сейчас.

Скажем, у нынешних итальянцев изначально не было практически ничего общего, кроме географии. Так, североитальянские языки - ломбардский, венецианский, пьемонтский и т.д. невзаимопонимаемы с официальным итальянским (представляющим собой, по сути, тосканский диалект), и намного ближе к французскому и провансальскому, чем к языку своих южных соседей. При этом южнее было немногим лучше - в первое десятилетие после объединения Италии на "официозе" говорило 2% населения.

Языковая ситуация отражала впечатляющие этнические различия между преимущественно кельто-германским по происхождению населением Северной Италии, собственно "латинянами" и тем более южными "итальянцами", генетически близкими скорее к населению Греции и Малой Азии. Примерно такая же ситуация была характерна и для "исторической" Германии. Немецких языков, как известно, два (верхне- и нижненемецкий), плюс чудовищное количество диалектов в их рамках. При этом, скажем, баварский диалект верхненемецкого отличается от верхнесаксонского диалекта сильнее, чем русский от украинского. Даже ультрацентрализованная Франция очень долго сохраняла этническую и региональную неоднородность. Ещё перед французской революцией на "языке короля" (парижском диалекте) говорило подавляющее меньшинство населения. Так, на юге, охватывая почти половину территории Франции, был распространён невзаимопонимаемый с французским окситанский язык, гораздо более близкий к каталонскому, чем к парижской речи. Этнические различия соответствовали языковым - во второй половине ХIХ выходцы с севера Франции, попав на юг, констатировали, что это "другая страна". Ещё в 1864-м 90% населения центральной части Гаскони не говорило по-французски, а знание окситанских диалектов было вполне массовым вплоть до 1950-х.

Там, где политика удушения всего недостаточно столичного не столь процветала, языковые и культурные различия сохранялись ещё дольше. Например, многочисленные немецкие диалекты живы, процветают и активно используются в быту.

Иными словами, за фасадом официальной нации во многих странах Европы скрывается достаточно свежий регионалистский субстрат, и при необходимости его вполне успешно извлекают на поверхность. Частный пример - это "паданский" проект итальянской Лиги Севера, небезуспешно воссоздавший ломбардский "национальный миф".

С возникновением ЕС классические национальные государства Европы оказались между этим регионалистским субстратом и наднациональной надстройкой, что само по себе поставило их "ценность" под сомнение. При этом европейский проект изначально был "двояковыпуклым". Франко-германский альянс, при всей видимости интеграционного единства, состоит из двух стран, имеющих принципиально разные взгляды на то, что должна представлять собой объединённая Европа. Если французский проект - это "Европа отечеств" (союз "неделимых" национальных государств), то германский - это "Европа регионов". Германия слишком долго существовала в формате децентрализованной империи и имеет слишком успешный опыт реального федерализма, чтобы воспринимать национальное государство как фетиш. Классические немецкие взгляды на перспективную европейскую реальность вполне выразил бывший премьер-министр Баден-Вюртемберга и вице-президент еврокомиссии по делам регионов Эрвин Тойфель, полагавший, что объединенная Европа должна опираться на "региональные единицы, соответствующие по размеру немецким землям и французским регионам". "Единицы", в свою очередь, должны разделить полномочия с ЕС "через голову" национальных государств. Иными словами, евронадстройка стимулирует сепаратистские тенденции как самим фактом своего существования, так и "идеологически". Евробюрократия продвигает идеи регионализма с 1980-х. Так, ещё в 1988-м и 1991-м Европарламент принял "Хартию Сообщества по проблемам регионализации" и "Хартию регионов Сообщества". В них централизованным государствам предлагалось начать или продолжить процесс регионализации. Иными словами, Брюссель заинтересован в демонтаже классической модели национального государства, и не особенно это скрывает.

Таковы долгосрочные факторы, стимулирующие в Европе тенденции к децентрализации. При этом экономические кризисы традиционно стимулируют "децентралистские" тенденции и откровенный сепаратизм. Так, стагнация конца 1960-х - 1970-х имела более чем определённые последствия. После 1968-го началась "карьера" многих "традиционных" террористических организаций - таких, как баскская ЭТА и Ирландская республиканская армия. Тогда же вспышку терроризма с сотнями пострадавших пережил Квебек. К 1970-м относится всплеск корсиканского террора, шотландского и фламандского сепаратизма.

При этом в 1970-х характерный "сепаратизм богатых" благополучно сосуществовал с сепаратизмом бедных - типичным примером которого является корсиканский. Столкнувшись с кризисом, элиты проблемных регионов эффективно использовали сепаратистские настроения для давления на центральные власти, буквально вымогая дотации. В качестве инструмента мобилизации сепаратистской "пехоты" при этом выступала как "внеэкономическая" риторика, так и, парадоксальным образом, "теория потенциального богатства", в рамках которой политика "центра" позиционировалась как причина бедности. Несмотря на зачастую явную иррациональность, она была достаточно эффективной. Экономические кризисы зачастую оказывают весьма причудливое влияние на массовую психологию - достаточно вспомнить коллапс СССР с экзотическими проявлениями в стиле откровенно дотационной Грузии, где население в 1991-м разбирало железнодорожные пути, чтобы "не кормить Россию".

Воспроизведется ли ситуация семидесятых в 2010-х? С одной стороны, сейчас не существует большинства внеэкономических предпосылок, стимулировавших сепаратистские тенденции сорок лет назад - элементарные культурные и языковые права меньшинств в Западной Европе защищены достаточно надёжно. С другой, масштабы надвигающегося кризиса могут оказаться значительнее, а национальное государство, существующее под крышей ЕС, уже не выглядит "необходимым". При этом долговой кризис зачастую превращает центральные правительства проблемных стран в мало что решающую промежуточную инстанцию, просто транслирующую указания европейского центрального банка. В целом очевидно, что по мере развития кризиса центробежные тенденции будут усиливаться, а список "жертв" сепаратизма расширятся, в том числе за счёт пытающихся давить на национальные правительства бедных регионов.

Результаты могут оказаться нетривиальными. Брюссель, возможно, получит чаемую "Европу регионов", однако "регионалы" могут оказаться не меньшей, а большей проблемой, чем правительства "больших" стран. Европейский сепаратизм зачастую "продаётся" в комплекте с евроскептицизмом, нежеланием кормить не только Мадрид и Лондон, но и евробюрократию вместе с проблемными странами, крайним популизмом, проамериканскими настроениями и антииммигрантскими лозунгами, зачастую адресуемыми не только мусульманам, но и восточным европейцам. Иными словами, демонтаж национальных государств может, парадоксальным образом, сделать Европу куда менее единой.

Равным образом, любители лозунга "хватит кормить..." страдают слишком короткой памятью и имеют слишком ограниченный горизонт планирования. Не желающая кормить "отсталую" Валлонию Фландрия сама жила за её счёт вплоть до начала 1960-х, и эта ситуация может воспроизвестись - если валлоны уже преодолели пик кризиса, то фламандцы в него только входят, при этом у них есть все предпосылки, чтобы попасть в него глубоко и надолго. Скрупулезно подсчитывающие свои отчисления в германский федеральный бюджет баварские политики забывают, что регион был дотационным ещё в середине 1980-х. Шотландские националисты жаждут отобрать у Лондона месторождения нефти, добыча на которых резко упадёт в ближайшие десять лет, при этом перспективные месторождения в Ирландском море достанутся "грабящим" Эдинбург англичанам. Иными словами, "сепаратизм богатых" может обернуться независимостью бедных - стать действительно серьёзной проблемой и для ЕС, и для самих сепаратистов.

Евгений Пожидаев