Москва, 31 августа, 2012, 10:39 — ИА Регнум. В последние несколько лет в прессе все чаще поднимается вопрос о так называемой "многовекторной" внешней политике бывших советских республик, где приоритет российского вектора все чаще вызывает сомнения. При этом в самой России реакция на попытки сближения ряда постсоветских республик с США и НАТО большей частью носит болезненный характер, а реверансы соседей по СНГ в сторону Запада зачастую объясняются неадекватностью местных политических лидеров, их "неблагодарностью", "корыстью" или попросту отсутствием стратегического видения. Однако, годы идут, а данная тенденция все усиливается, так что теперь только ленивый не говорит о вытеснении России с территории Средней Азии, в то время как американское и китайское присутствие становится все более ощутимым. Поэтому, может быть для российских политиков пришло время по-новому взглянуть на проблему? Может быть, пока не поздно, стоит попытаться понять, как видят ее в самих среднеазиатских государствах, в чем заключаются истинные причины метания местных правителей между российским и другими геополитическими векторами?

Действительно, что заставляет тот же Таджикистан год за годом наращивать свои шаги в сторону США и НАТО, проявляя все большее упорство и явное нежелание связывать себя долгосрочным обязательствами на переговорах с Россией? А ведь таджикское руководство изначально считалось одним из самых пророссийских на постсоветском пространстве; значительная часть сегодняшней политической элиты - это выходцы из так называемого Народного Фронта, пришедшие в свое время к власти на российских штыках, под красными флагами и лозунгами "назад в СССР". В качестве наглядной иллюстрации достаточно вспомнить курьезный случай, произошедший в 1993 году, когда боевики Файзали Саидова, наиболее одиозного и кровавого полевого командира Народного Фронта, захватили рейсовый самолет в аэропорту Душанбе с требованием лететь в Москву чтобы "разобраться с окопавшими там демократами" и "разрушителями Союза".

Для того, чтобы понять подлинные причины подобной удивительной трансформации таджикской политической элиты от "красных командиров" до потенциальных "апологетов влияния Запада" следует принять во внимание ее долговременные и насущные интересы - главный из которых составляет инстинкт политического выживания, сохранения в своих руках ключевых рычагов власти и обеспечение ее преемственности на обозримый исторический период.

На протяжении гражданской войны в республике и до конца 90-ых годов, роль России в качестве гаранта сохранения политического статус-кво представлялась неоспоримой, что и обуславливало однозначное доминирование российского вектора в таджикской внешней политике. Однако, после достижения мира в стране на первое место стали выходить вопросы экономического развития. Более того, экономика превратилась в своеобразный тест выживаемости существующей политической модели - провал реформ, падение уровня жизни ставят под вопрос долговременную устойчивость ее в непростой пост-конфликтный период. Таджикская экономика крайне нуждалась (и нуждается) в инвестициях и кредитах; не дождавшись же от России ни того, ни другого, таджикские власти стали наращивать усилия по развитию других внешнеполитических векторов. Это вызвало рост недовольства в России, постепенное охлаждение двухсторонних отношений, в ходе которого таджикские власти и потеряли значительную часть своего положительного имиджа в глазах российской политической элиты и общественности. Что касается таджикских властей, то Россия во многом уже потеряла имидж гаранта стабильности, превратившись в фактор потенциальной угрозы, источника внешнего давления и нестабильности. Так, если верить сайту Викиликс, решение о выводе российских пограничников из Таджикистана было принято в 2005 году на фоне обвинений российских спецслужб в подготовке и поддержке антиправительственного мятежа, возглавляемого Гаффором Мирзоевым (Седым), бывшим командующим Национальной гвардии Таджикистана. С этих пор, "руку Москвы", обоснованно или нет, в Таджикистане многие склонны видеть в большинстве местных спорадически возникающих конфликтах, от беспорядков на востоке страны в 2008-2011 годах до недавних трагических событий в Хороге.

Ситуация еще более осложнилась в последние несколько лет, особенно в настоящем напряженном ожидании вывода американских войск из Афганистана. Сейчас уже не секрет, что часть контингента НАТО будет оставлена в Афганистане на постоянной основе. Соответственно, для вывода войск и дальнейшего снабжения остающихся подразделений планируется создание военной базы (транспортного пункта), по крайней мере, в одной из республик Средней Азии. По неофициальным данным, США все же (несмотря на отрицание ряда официальных лиц) планирует разместить ее на территории Узбекистана; более того, 23 августа сего года российская газета "Коммерсант" со ссылкой на источники, близкие к МИД Узбекистана, сообщила, что Вашингтон и Ташкент начали переговоры о создании на узбекской территории Центра оперативного реагирования с задачами "координации действий" на случай обострения ситуации после намеченного на 2014 г. вывода войск США из Афганистана (30 августа МИД Узбекистана опроверг эти заявления - прим. ИА REGNUM).

Судя по всему, американцы собираются вернуться к своей старой идее (реализация которой была прервана временно после андижанских событий) использовать Узбекистан в качестве так называемого "anchor state" (якорного государства), то есть основного проводника своего влияния в регионе. Лучше всего данный геополитический подход еще в 90-ые годы был изложен известным американским политологом Фредериком Старром в его статье "Making Eurasia Stable" (Делая Евразию стабильной, Foreign Affairs, vol. 75 no. 1, January/February 1996). Так, по его мнению, регион Средней Азии нуждается в едином центре, который, ни больше, ни меньше "спасал бы хрупкую демократию в России от потенциального фатального искушения экспансионизма". Такой центр, по его выражению, взял бы на себя роль "стабилизатора", который создаст "здоровый баланс" в регионе, что "послужит интересам региональной безопасности, Европы и НАТО" (об интересах России, и самих местных государств речь здесь вообще не идет). Далее, заключает Старр, "только Узбекистан, имеет возможность стать подобным стабилизатором". При этом, каким образом страна, являющаяся на постсоветском (и не только) пространстве символом тоталитаризма, в качестве "здорового баланса" будет "спасать российскую демократию" и "стабилизировать" ситуацию в регионе, разумеется, остается далеко за кадром.

Соответственно, подобные перспективы, сколько бы предварительными и неопределенными они на сегодня не выглядели, вызывают серьезную озабоченность у соседей потенциального "стабилизатора", прежде всего, у Таджикистана. В отличие от американцев, в Душанбе справедливо полагают, что узбекско-таджикские противоречия не вызваны личной неприязнью первых лиц, но имеют объективный и, к сожалению, долговременный характер. Узбекистан не скрывает, что стремится к региональному лидерству - по выражению Орхана Карабааги, независимого политолога, Ташкент стремится вернуть себе роль куратора Средней Азии, которую он играл при Советском Союзе "но уже не от имени Москвы, а Вашингтона" (НГ N10, 29 ноября 2000). Эти претензии на лидерство отвергаются на сегодняшний день остальными среднеазиатскими странами, в результате чего у Ташкента достаточно сложные отношения не только с Душанбе, но практически со всеми своими соседями по региону.

С другой стороны, Узбекистан сегодня сталкивается с серьезными проблемами, вызванными, с одной стороны, демографическим взрывом, а с другой, сокращающимися водными ресурсами. Однако, вместо реформирования своего водного хозяйства путем его модернизации и внедрения современных водосберегающих ирригационных технологий, Ташкент избрал стратегию установления контроля над водными ресурсами вышележащих стран, прежде всего, Таджикистана и Киргизии. Отсюда и постоянное давление на них со стороны Ташкента, поддержка внутренней оппозиции и мятежей, попытки торпедировать развитие их энергетических и водных проектов, организация транспортных блокад, минирование границ и так далее.

В добавление ко всему, в Таджикистане многие, и не без основания полагают, что в Ташкенте так до сих пор и не смирились с независимым статусом своего соседа (напомним, что Таджикская Советская Социалистическая Республика была образована в 1929 году в результате выхода из состава Узбекистана). Отсюда и официальная трактовка процессов национально-территориального размежевания Средней Азии 20-ых годов прошлого века как "происки российских империалистов", искусственно разделивших народы региона "вопреки их желанию". Отсюда и сегодняшний тезис Ислама Каримова "таджики и узбеки - один народ, говорящий на разных языках", превратившийся по сути дела в часть официальной идеологии в Узбекистане. В Душанбе же данный пропагандистский перл воспринимается с крайним и растущим раздражением большинством таджикской интеллигенции, для которой он является простой парафразой заявлений идеологов пантюркизма начала прошлого века, открыто отрицавших право таджиков на национальную государственность. Соответственно, сегодня главный вопрос, который волнует соседей Узбекистана по региону - что будет, если данный сценарий будет все же реализован и Ташкент фактически получит от своих американских союзников карт-бланш на реализацию своих геополитических амбиций? Как будут в этом случае складываться отношения между среднеазиатскими республиками, и какими методами режим Ислама Каримова примется "стабилизировать" регион? И какими в этом случае будут роль и реакция Российской Федерации, традиционно считающей регион зоной своего приоритетного влияния?

Большинство экспертов сегодня полагает, что в этом случае раскол региона на две части (проамериканский Узбекистан с одной стороны и пророссийские четыре остальных республики) будет неизбежным. Действительно, вариант "прогнуться" перед Ташкентом вряд ли когда-либо будет выглядеть привлекательным для соседних республик; для Таджикистана же это обернется реальной угрозой потери суверенитета. Поэтому, в этих обстоятельствах окончательный переход под руку России остальных среднеазиатских республик выглядит для них наиболее логичным выходом из ситуации. В любом случае, надежды американцев на то, что "Единый координационный центр" в Ташкенте эффективным образом заработает в условиях единодушного непризнания лидерства Узбекистана со стороны соседних республик, вряд ли когда-либо оправдаются. Скорее, наоборот, вместо "здорового баланса" американские политтехнологи создадут в регионе новый узел противоречий, долговременных конфликтов и дестабилизации, окончательно подорвав потенциальные возможности для региональной интеграции.

Однако, здесь возникает еще один немаловажный вопрос, на который сегодня нет однозначного ответа ни у одного из даже наиболее пророссийски настроенных местных политиков и экспертов - а сможет ли Россия сегодня и в будущем послужить надежным щитом и поддержкой для своих союзников и сателлитов в регионе? Не получится ли, что в случае их прямой конфронтации с проамериканской страной-"стабилизатором" Москва окажется не в состоянии эффективно защитить интересы своих союзников или попросту "сдаст" их, как это уже не раз случалось за последние двадцать лет? По-видимому, определенные сомнения на этот счет у среднеазиатских власть предержащих все же имеются. И скорее всего, именно эти сомнения и заставляют местных политиков выбирать стратегию лавирования между двумя державами, стараясь не испортить окончательно отношения с Москвой, но и не выглядеть в глазах американцев проводниками российского влияния. Отсюда и их настойчивые попытки сближения с США и НАТО, с целью недопущения ситуации, когда карт-бланш на "стабилизацию" отдан на откуп исключительно Ташкенту. И скорее всего, эти попытки будут становиться все более настойчивыми - до тех пор, пока у местных политиков будет оставаться надежда на установление более справедливого, а не по-американски "здорового" баланса в регионе. Если же нет, то остальным среднеазиатским государствам придется все же опереться на другой центр силы, который смог бы эффективно и надежно защитить их геополитические интересы и суверенитет. И станет ли этим центром силы Россия, и сегодня и завтра будет зависеть только от Москвы.

Парвиз Муллоджанов, политолог (Таджикистан)