«Через неделю Армагеддон»: как за мной следит князь Андрей Боголюбский

У этой истории очень долгое предисловие. А сама она прозвучит лишь в самом конце заметки. Как если бы эхо и выстрел могли поменяться местами.

Внук Владимира Мономаха, сын Юрия Долгорукого — великий князь Киевский и Владимирский Андрей Юрьевич Боголюбский. Вот с последним я чувствую внутреннюю, плохо объяснимую, но непрерывную связь. Мне кажется, что князь за мной приглядывает.

Нижеследующее повествование — робкая попытка отвести от себя подозрения в придури, но и не предать, не отречься от связи с человеком, который жил тысячу лет назад и очевидно-незримо продолжает действовать во мне вне рамок времени и логики.

1. Началось всё с реки Колокши. В один прекрасный июньский вечер 1991 года километрах в двадцати от Владимира, прямо под мостом, по которому и тогда, и сейчас проходит трасса Москва — Нижний, я, осмьнадцати лет от роду, вознамерился реку Колокшу переплыть. И не переплыл. Кто знает эти тихие, луговые, опольные места, скажет: во дурак, что там переплывать? И будет формально прав.

Но логика бессильна и камнем идет на дно, когда в дело вмешивается барышня тех же осмьнадцати лет, которая уже тогда имела далеко плывущие намерения на мой счет.

Барышня была симпатичная, фигуристая и бесхитростная. Совершенно не думая о последствиях, она бесхитростно отстегнула купальник и легла мне на спину, обхватив шею и плечи руками.

Онемев, офигев и поплыв во всех смыслах, я уже не видел берегов и только думал, не мозгом, а кожей, спиной, лопатками и чем-то еще, что это и есть жизнь в абсолютной полноте, и всё — я приплыл. Последствий поступка имелось два. Очевидное и не очень. Первое — через год я женился на хитрой барышне. Второе — вот здесь внимание — я до сих пор переплываю Колокшу и до сих пор физически ощущаю спиной, лопатками, кожей и чем-то еще прикосновение всего того, что ко мне прикоснулось. Не знаю, как объяснить это свойство моей памяти. И боюсь его потерять, если объясню. В топку логику!

При чем здесь внук Мономаха и сын Долгорукого?

2. Тем же летом с той же барышней я оказался вблизи полустанка Боголюбово Горьковской железной дороги. На одноименном, Боголюбовском, лугу. Здесь мы с князем впервые незримо-явно встретились. На лугу этом стоит чудо расчудесное — церковь Покрова на Нерли. Не имея по ту пору никаких религиозных притязаний, с нулевым духовным опытом, я оказался там из чистого любопытства. Немыслимая, нездешняя и такая простая, родная красота — как не идти к ней? Я предложил спутнице — пойдем к Богу, пешком, через весь луг, вдоль берега Нерли. И мы пошли.

Очень скоро спутница моя то ли ногу подвернула, то ли устала, то ли занеможила по какой-то другой бесхитростной причине. И я посадил ее себе на спину. Она была легче облака в свои восемнадцать лет при 56 килограммах, да я бы и не почувствовал напряжения. Потом в жизни мне всегда нравилось таскать на себе тяжести, рюкзаки, шкафы, рояли и детей. Но эта боголюбовская тяжесть была особенная — настоящая, живая, дарующая ощущение пребывающей мужской силы, обещавшая еще больше неведомой радости впереди и пахнущая необыкновенно вкусным, женским чем-то.

Я донес ее до Церкви. Мы не знали тогда и еще тридцать лет после не узнаем, что князь Андрей построил ее в память о своем погибшем сыне Изяславе. Она была закрыта, и мы не смогли зайти внутрь. Бог ждал меня не здесь и не сейчас. Но этот пеший поход имел два последствия. Очевидное и не очень.

Первое — через год, как и было заявлено выше, я женился на барыньке, что сидела на мне, свесив ножки. Второе — я до сих пор иду по Боголюбовскому лугу. Физически ощущаю, как иду по топкому берегу и зеленой траве. К Богу иду и Церкви, как к Маме. Понятное дело, барынька на закорках никуда не делась и волей-неволей дрейфует в ту же сторону.

3. Весной 1999 года, когда я работал репортером в федеральном издании, меня командировали во Владимирскую область для написания очерка. Выбор места был случайно-промыслительным. Свято-Боголюбский женский монастырь. Духовного опыта у меня было по-прежнему ноль, а любопытства и жажды — через край.

И надо же такому случиться, что время моего появления совпало с фантастическими событиями, происходившими одновременно в мире и отдельно взятой обители. В мире — американцы бомбили Сербию. В Боголюбовском — православные готовились к встрече Конца Света. Я попал в самое яблочко.

Атмосфера в монастыре была приподнято-накаленной. Конец Света должен был наступить, по мнению большинства окружавших меня людей, не позднее следующей недели. Как раз на Пасху Христову. Надо заметить, что никакого официального разрешения находиться в монастыре как журналист я и не искал. Если бы искал, то не получил бы. А пришел, что называется, самотеком. Потрудиться в качестве трудника. Поэтому в канцелярии монастыря у меня забрали паспорт, как и у всех прочих вновь прибывших спасающихся.

«Зачем?» — осторожно поинтересовался я.

«Он тебе больше не пригодится, — успокоила меня сестра, принимавшая народ. — Через неделю Армагеддон».

Я, конечно, виду не подал, да и не понял, шутка это была или не шутка.

Так я оказался в вотчине князя Андрея. Уходя из нелюбимого Киева в 1155 году во Владимир, князь прихватил с собой икону Богородицы, писанную, по преданию, самим евангелистом Лукой.

Прав на это князь не имел, но на то он и князь, что прав-неправ, а икона ушла из Вышгорода в Суздаль навсегда и впоследствии стала именоваться Владимирской иконой Божьей Матери.

И вот. В нескольких верстах от Владимира поезд князя остановился и не мог двинуться дальше. Пишут, что кони не шли. Тогда князь понял, что дело серьезное. Приказал поставить на этом месте шатер и ушел в него молиться.

В характере Андрея Юрьевича было много противоречивого. Переводя с толерантно-современного на обычный человеческий, парень он был грубый, жестокий, властный, коварный, но в гневе не заходился, первым искал мира и быстро забывал обиды. И еще в одном, на удивление, ему никто из современников не смел отказать — в духовной сосредоточенности. Князь умел молиться, а не только мечом махать. Редчайшее качество во все времена.

Из того шатра князь Андрей вышел другим человеком. У молитвы княжеской было два последствия — очевидное и не очень. Первое — он велел построить на этом месте княжескую резиденцию и монастырь. И здесь же, в своем замке, он погибнет июльской ночью 1174 года. И эти же палаты останутся для потомков единственным сохранившимся каменным гражданским зданием в России домонгольского периода. Второе — в молитве ему явилась сама Богородица.

И кое-что повелела. Но об этом позже.

Ничего из этого я толком не знал, а работал носчиком мраморных плит, из которых выкладывали пол в соборе. И из всего, что происходило вокруг, меня больше всего волновали две вещи. Первое — необыкновенно и необъяснимо вкусная монастырская трапеза. Второе — притязания насельницы монастыря, монахини Геронтии к моей сугубой личности.

Она, добрая душа, как-то узнала, что я не крещен до сих пор.

А это автоматически означало, что вход в Царствие Небесное для меня закрыт, и в виду приближающегося Армагеддона будет иметь самые катастрофические последствия — геенна огненная сожрет мою душу. Мать Геронтия была очень набожная женщина.

Я видел, как она со слезами молилась, прислонившись лбом к стене княжеского замка, в том месте, где, предположительно, был убит Андрей Боголюбский. Монахиня вознамерилась спасти мою душу от приближающихся адовых мук. Для этого требовалось покрестить погибающего в неведении брата. Но я не мог позволить произойти этому событию помимо воли. Не готов я был принять святое Крещение. Бог меня ждал не здесь и не сейчас.

Тогда пребывание во святой обители превратилось в зажигательную игру с матушкой Геронтией в кошки-мышки, колдунчики или прятки. При виде монахини я талантливо изображал тень, столб, гибкий шланг, притворяясь невидимым и неразличимым. Но зрение матушку Геронтию не подводило. Она вылавливала меня, хватала стальными клещами — при скромных внешних данных руки у нее были необыкновенно сильные, она таскала 30 кг плиты наравне с мужчинами — и прилюдно тащила в храм к крещальной купели, как провинившегося школяра.

Школяр — тридцатилетний мужчина — вспоминал пионерское детство, хитренько шел овечкой, не сопротивляясь, а потом резко вырывался и убегал прочь, прячась в подвалах, за стенами княжеского замка и даже в дровняке, откуда наблюдал за жизнью монастырских куриц, которые демонстрировали полное равнодушие к вопросам спасения моей души, а заодно и к приближающемуся светопреставлению.

Игры в догонялки, кажется, не имели никаких особых и сугубых последствий. К слову, американцы отбомбили сербов, но конец света не наступил. У меня еще было время принять правильное решение о спасении души. Я крестился в конце декабря того же 1999 года.

4. Прошло пятнадцать лет. В 2014 году я с семьей оставил Москву и уехал жить в дальнее Подмосковье, на Волоколамские земли. Отсюда до Владимира — «три дня скачи… не доскачешь», как у известного городничего. Утрирую, но триста с лишним километров, казалось, навсегда отдалили меня от Владимира-на-Клязьме. Но не от всевидящего княжеского ока.

В моем селе стояла разрушенная церковь в честь иконы Божьей Матери «Знамение». Вот уж я удивился, когда узнал, что этот образ Богородицы впервые был явлен на стенах Великого Новгорода, когда войско суздальцев в 1171 году пыталось взять город приступом. Суздальцев прислал князь Андрей, войско возглавлял его сын.

Богородица заступилась за новгородцев, суздальцы бежали от стен в необъяснимом ужасе. Теперь я был более чем скептически настроен к Андрею Юрьевичу как разжигателю гражданской войны. Но связь-то, связь сделалась лишь крепче. И горше.

С этим противоречием я и прожил до ноября текущего года. А в ноябре я приехал во Владимир. Не иначе — происки князя, решившего, что давненько я не чувствовал себя обязанным ему. И вот здесь случилась та самая история, ради которой я столько чернил извел и бумаги.

5. Кроме прочего, Богородица, явившись князю на молитве в шатре, велела ему написать икону. Сейчас мы ее знаем как Боголюбскую икону Божьей Матери. Судьба у нее фантастическая. К 1917 году, еще до прихода советской власти, она доживала свои последние дни. Шутка ли — 800 с лишним лет. Образ почернел, изъелся тлей, потрескался, шелушился, распадался в пыль. Ничто не мешало новой власти просто сжечь его как старую, сгнившую доску.

Если бы не Игорь Эммануилович Грабарь со своей идеей о сохранении народного достояния. С него начинается история возрождения древнейшей святыни. История, которая длилась еще… сто лет. Работа по реставрации закончилась в 2018 году. И то, как проходило это столетнее спасение — пять поколений реставраторов, миллиметр за миллиметром, слой за слоем, — не опишешь. Надо приехать во владимиро-суздальский музей-заповедник и увидеть своими глазами. И я всё увидел, почитал, посмотрел, подивился и собирался уже идти в другой зал, на другую выставку. Как вдруг…

Наконец-то…

Совершенно точно я прошел бы мимо этой белой двери. Она, незаметная, с табличкой посередине, издали выглядела типичной дверью «для служебного пользования». Ведь все остальные переходы в залы и выставки были большими и заметными. Служащая музея стояла в дверях и, обращаясь ко мне, говорила довольно нервно: «Проходите, проходите скорее!» Я спонтанно повиновался.

В маленькой комнате было совершенно темно. Только у противоположной стены в мягком свете фонарей стояла икона. Я и думать не смел, что та самая, написанная в 1157 году, может быть здесь. А не где-то за семью печатями и десятью замками.

Я увидел Богородицу. Самую обыкновенную, земную женщину невысокого роста, глядя на которую я одновременно видел маленькую девочку, хрупкую девушку и взрослую женщину, у которой время стерло возраст, оставило только одно свойство, взявшее верх над всем остальным, — материнство. Как это всё соединялось? Не знаю. Не понимаю.

С какой-то не поддающейся уму легкостью неподвижное изображение двигалось, оставаясь в совершенном покое. Переливаясь светом из одного в другое, являлись мне возраст и состояние, положение и действие, нежность, безмятежность и неяркая, но никогда не гаснущая красота, всё, что умещается в слово женственность. А еще меня словно током била мысль — я узнал ее руки. Я запомнил их. Это они обняли меня за плечи на речке Колокше, под мостом, по которому и тогда, и сейчас проходит трасса Москва — Нижний, когда одна бесхитростная барышня, как царевна лягушка, прыгнула мне на спину.

Богородица стояла во весь рост, подняв ладони перед собой, словно передавая что-то Тому, кто стоял перед ней. Но перед ней никого не было. Если не считать совсем уж по-детски нарисованного в правом уголочке неба, прилепившегося к углу облака, в котором сидел Иисус Христос. Осторожно и невысоко поднятые ручки сообщали мне, что женщина занята очень важным делом — она молится.

И с этого момента я начал понимать и видеть нечто помимо изображения. Словно шел вверх по невидимой и очень легкой лестнице с широкими и пологими ступеньками — поднимаясь по ним, никогда не устаешь, хоть до неба иди.

Кто-то спрашивал в моей голове, и кто-то другой отвечал.

— А за кого она молится?

— За тебя, за дурака. Ты этого раньше не замечал?

— Конечно, за меня!

— Не за одного тебя, а за всех вас.

— Дураков?

— Почему дураков? Просто людей, русских людей.

— Значит, она молится за всю русскую землю?

— Да.

— Значит, мы так ей близки, так нужны, так любимы Ею, что она тысячу лет стоит и просит своего Сына помиловать нас?

— Да.

— Что же это выходит, Богородица русская, что ли? Иначе зачем за нас так долго просить?

— Нет. Но она знает вас всех как облупленных. Она молится за весь мир.

— Сейчас? Стоя на русской земле?

— Что же ты за дурак дремучий такой?! Ну, если тебе так хочется, да, стоит ножками на твоей русской земле, но молится за всех людей. Ей не важно, где быть. Она везде, все и отовсюду. Она больше всего мира.

— Как это может быть?

…Разговор пресекся, и я увидел: в ответ женщина перестала быть женщиной, словно вся ушла в молитву и стала словом, дыханием, тишиной. Тишина продолжала звучать, обращенная к Богу и уносимая к Нему Духом из Ее уст.

Что еще князь Андрей Юрьевич Боголюбский придумает для моего вразумления? Никогда заранее не узнать. Одна есть смутная догадка у меня. Вся эта легкость обращения со временем, легкость дыхания и хитрость сплетения прошлого с настоящим, кажущаяся случайность событий, их безыскусность и необязательность.

И в то же время бесконечные встречи, как маяки, как бухты для стоянок во время штормов. Не значит ли всё это, что князь Андрей несет меня на себе, на закорках, по бесконечному Боголюбовскому лугу, по топкому берегу, вдоль текущей Нерли. Как сына своего несет. А я еду, свесив ножки, и беды не знаю.