Страшно впасть в руки Бога живого и в московскую пробку перед Новым годом. Надо быть последним идиотом, чтобы на транспортном средстве УАЗ с прицепом пытаться проехать сквозь центр в конце рабочего дня.

Иван Шилов ИА Регнум

К сожалению, я близко знаком с этим идиотом. Он зарекался так не делать и всё равно попёрся. И оставил надежду еще на Котельнической, а смирился и принял неизбежное на Москворецкой набережной. И писать было бы не о чем, если бы не одна удивительная и умилительная картинка, которая сама выросла перед глазами.

Это были два стражника-росгвардейца. Они исполняли служебные обязанности, прогуливаясь под стенами Кремля. Выглядели они типично и донельзя комично — Толстый и Тонкий, Тарапунька и Штепсель, Вахмурка и Гржмелик. То есть один был круглый, а другой тощий. И оба в полной снаряге, с подсумками и в разгрузках. Только что без автоматов.

Мне, конечно, неизвестно, как должны вести себя гвардейцы при исполнении, охраняя правопорядок у святая святых Москвы — кремлевских стен. Но почему-то кажется, что несвойственно быть стражникам столь благодушными и бестревожными, как эти двое. Они именно прогуливались вдоль стен, шли и останавливались каждые 5–10 метров, что-то оживленно рассказывая друг другу, хлопая по плечам, покатываясь со смеху — тощий складывался пополам, а толстый трясся, как бочка мармеладного желе.

И всё это на глазах у унылых водителей застрявших автомобилей. Сотрудники демонстрировали абсолютное равнодушие к нашим терзаниям, а заодно и ко всему вокруг — слякоти, темноте, редким прохожим и отсутствию нормальной зимы.

И я вдруг подумал, глядя на эту «сладкую» парочку — что точно так же было и двести, и триста, и пятьсот лет назад под древними стенами московской крепости. Неизменно. Ходили вокруг стены стражники с алебардами, пищалями, мечами и шашками, олицетворяя Московское государство и охраняя его же покой и устойчивость.

Эти двое, сами того не ведая, сейчас оказались центральными и самыми заметными фигурами Истории. На берегу сразу трех рек. Москвы-реки, раз. Медленно текущей автомобильной реки — два. И реки Времени — три.

Что-то было вечное и неизменное в этом соединении времени-пространства. И очень близкое, простое человеческое, глуповатое и такое же вечно-неизменное в поведении стражников росгвардейцев. Но мы все им завидовали. Они были свободны. А мы нет.

Затем, листая «тележный» канал Сати Спиваковой в телефончике, я узнал, что сегодня день рождения Людвига ван Бетховена. В качестве иллюстрации к событию автор присоединила запись 9-й симфонии. И вот здесь-то меня накрыло во второй раз. Одна вечная тема наслоилась на другую.

Стены, реки, алебарды и «обнимитесь миллионы». Запись и исполнение были не рядовыми, а историческими. Германия, Рождество 1989 года, празднование падения Берлинской стены, Филармонический оркестр и три хора — всего человек 500 участников. Управлял всей этой феерией великий без преувеличения американец Леонард Бернстайн. Всё, что происходило, каждая деталь, чуть ли не каждый кадр трансляции, каждое фортиссимо оркестра и пианиссимо хоров, всё говорило, пело или кричало о величии происходящего.

Как будто человечество праздновало наступление нового мира после десятилетий противостояния. Как будто пали общие и страшные оковы, и миллионы людей действительно приняли друг друга в объятия, целовались в уста и праздновали вступление на порог новой мирной эры.

И от меня как слушателя и зрителя требовалось или разделить, или захлебнуться в этом общем восторге, радости, свободе и величии. Ну, не бесчувственная же я скотина?!

Но застрявшая в бесконечной пробке и потому бесчувственная скотина почему-то думала иначе. Я ехал почти шагом, слушал, смотрел одним глазом и чем дальше, тем грустнее мне становилось. В 1989 году все думали, что вот теперь-то и начнется настоящий мир. Точно так же думали и весной 1945-го. А до этого осенью 1918-го (весь мир кроме нас), а до этого еще когда-то.

И каждый раз факты обретения свободы были неоспоримы, ликование абсолютно искренним, и надежда из области неосязаемой становилась реальностью. И что же происходило дальше? Через 30–40 лет то же самое человечество, с тем же Бетховеном и с тем же задором обнаруживало себя строящим очередную «Берлинскую стену». В очередном, общем и почти катастрофическом замесе, где разговоры про милионнопалые объятия и поцелуи в уста выглядели дьявольской усмешкой.

И сейчас мы видим с какой готовностью и ошеломительным успехом растет эта стена из общеевропейской ненависти и крови на земле Донбасса, Новороссии. Время — огромный маятник.

Человечество висит на гирьках и качается из стороны в сторону. От свободы к несвободе. От несвободы к еще большей несвободе. А потом разом в обратную сторону. И глупость наша, и величие наше — кровно переплетенные вещи. Как не тужься, а одно без другого не бывает. Чем больше пафоса, тем ниже плинтус, за который мы падаем.

Кто виноват? Конечно, Бетховен. От его музыки кровь стынет в жилах, кажется, что с ней и жить радостно, и умирать нестрашно. Но надо же знать, что великий Людвиг Иванович позволил себе самую малость изменить текст оригинала «Оды к Радости» Фридриха Шиллера. В переводе Аксакова:

Миллионы, к нам в объятья!Люди, поцелуй сей вам!Над небесным сводом тамДолжен жить отец наш, братья!

Черным по белому написано, что Отец — Бог.

Но Бетховен имя Бога убрал, а объятия оставил. Поскольку верил больше в силу и мудрость человеческую. Глупость гения.

И кто знает — вздрогнет, а кто не знает — пусть грустно удивится, что на словах про радость и объятия в 9-й симфонии Бетховен ставит военный марш. Флейты, барабаны, контрафагот.

Как светил великих строенВ небе неизменный ход,Братья, так всегда впередБодро, как к победе воин!

Как и для чего звучат немецкие военные марши, мы все знаем.

Тем и живем. Обнимаемся и рвем друг друга на части. А Творец — Отец в сторонке.

Заворачивал я у Водовзводной башни Кремля и вспоминал, что когда-то давно, тридцать пять лет назад, в июле 1991 года, имел наглость валяться возле нее на траве, загорать и даже бесцеремонно дрыхнуть в неге, прислонившись головой к основанию родного города.

И никто не гнал меня в шею. И был я глуп, свободен, влюблен и оттого — вечен.