Позавидовали бюсту. Латвия объявила войну гению чистой красоты

Латвийские власти продолжают воевать с собственной историей под лозунгами «деколонизации». Вслед за памятником герою войны с Наполеоном генералу Михаилу Барклаю де Толли рижские власти уничтожили скульптурное изображение Анны Керн — музы Александра Сергеевича Пушкина. Рижская городская дума подошла к делу по-прибалтийски основательно. Ещё в сентябре включили в список на снос скромный бюст — работы, к слову, латвийского скульптора Оярса Брегиса, с надписью на латышском языке «Anna Kerna», — который к столетию смерти Керн, в 1979 году, был установлен в парке Кронвальда. В сентябре постановили — в ноябре осуществили акт узаконенного вандализма.

Если допустить, что в действиях латвийских «деколонизаторов» есть логика, то в случае с Барклаем её ещё можно восстановить. Герою 1812 года «не повезло» родиться в Курляндии (причём даже не на землях нынешней Латвии, а на севере теперешней Литвы), и он, на беду свою, считал Ригу родным городом. Действующий вице-мэр Эдвардс Ратниекс посчитал, что монумент имперскому полководцу шотландского происхождения — это «знак восхваления русификации», и бронзового Барклая снесли.

Но чем независимой Латвии не угодила Анна Петровна Керн, урождённая Анна Полторацкая, дочь полтавского помещика? Тем ли, что её мужем был генерал-лейтенант Ермолай Керн, комендант Риги в 1823–1827 годах? Скорее всего, нет. Дело явно в ненависти латвийских руководителей к поэту Пушкину. Ведь в 2023 году мозоливший им глаза памятник был уничтожен, и сейчас вместе с бюстом Анны Керн решено снести памятный камень в честь «нашего всего».

«Мимолётное виденье» и «гений чистой красоты», которая была на почётном месте в донжуанском списке поэта, теперь оказалась вместе с ним в списке на уничтожение, отмену и забвение. Мы же отметим, что зависть к богатству чужой культуры — дурное чувство («Как рано зависти привлек я взор кровавый и злобной клеветы невидимый кинжал», — писал Пушкин). И вспомним об Анне Петровне.

«Его невозможно любить»

«Мадам Керн», как называл её поэт, можно назвать одной из первых в череде женщин, чьё счастье и одновременно несчастье заключались в том, что судьбе было угодно свести их с Пушкиным.

Она была из семьи, входившей в круг состоятельного чиновного дворянства. Её отец — полтавский помещик и надворный советник Пётр Маркович Полторацкий. В положенное время девушку начали вывозить в свет. Это означало, что настала пора, когда девочку-подростка нужно сопровождать на балы и танцы, посещать с ней театр и брать с собой, отправляясь на званые вечера к знакомым и друзьям, у которых среди родственников имелись кандидаты в женихи.

Анна Полторацкая обращала на себя внимание своей красотой… но предложений не следовало. И тогда отец сам привёл в дом жениха — генерала Ермолая Фёдоровича Керна. Ему в ту пору было 52 года. Далее всё как у всех: генералу девица Анна понравилась, и последовала свадьба. «В 16 лет выдали замуж», — напишет она в воспоминаниях. С какими чувствами девушка выходила замуж? В своём дневнике Анна сделала запись: «Его невозможно любить — мне даже не дано утешения уважать его; скажу прямо — я почти ненавижу его».

Первая треть XIX века — время, когда жёнами становились в юном возрасте, безо всякой любви, адюльтер замужней дамы стал явлением практически легализованным. Светские и приближенные к свету замужние женщины пользовались большой свободой в своих отношениях с мужчинами. Брак не являлся святыней, верность не рассматривалась как добродетель супругов. Характер таких отношений мужчины и женщины той поры можно охарактеризовать парадоксальным, странным для нас сегодняшних понятием «аномальная норма». Иметь любовника было в порядке вещей.

Соответственно, мужчины, даже те, кого современники признавали замечательными людьми тонкого, острого ума и большой образованности, мало ценили в жизни «возвышенные чувства». Они не считали зазорным волочиться за женщинами, при этом их не останавливало то, что многие из женщин, на которых «положили глаз», были жёнами приятелей и знакомых.

«Лёгкость поведения» была присуща не только «свободным» от уз Гименея. От супругов требовалось одно: не пренебрегать мнением света. Не любит, изменяет, не сошлись характерами — не поводы и не мотивы для развода, который как таковой практически отсутствовал.

Александр Сергеевич в женском царстве

История отношений Пушкина и Керн — одна из самых, наверное, растиражированных. Причина — в эпохальном, а потом и попавшем в школьную программу стихотворении «Я помню чудное мгновенье…» (называемом традиционно по первой строке, тогда как у Александра Сергеевича оно «К***»).

Познакомились они в 1819 году в Петербурге, в доме президента Академии художеств Алексея Николаевича Оленина, жене которого Анна Петровна приходилась племянницей. Произвела ли Анна Керн на юного поэта, недавнего лицеиста, неизгладимое впечатление? Принято писать со ссылкой на саму Керн, что было именно так.

Затем Михайловское, 1825-й год. Тут, «в глуши, во мраке заточенья», произошла их новая встреча. Тогда Керн гостила у своей тётки в имении Тригорском по соседству с Михайловским, где вынужденно жил опальный поэт. Других соседей у Пушкина не было. Владелица Тригорского — двукратная вдова Прасковья Александровна Осипова (урожд. Вындомская, по первому мужу Вульф) — правила здесь женским царством, состоявшим из барышень и молодых дам (две её дочери от первого брака, падчерица, две племянницы — одна из них Анна Петровна Керн — и ещё две младшие дочери, совсем маленькие девочки). Исключение составлял сын хозяйки Алексей Николаевич Вульф.

Среди живущих в Тригорском царили, надо признать, совсем не монастырские законы. Пушкин купался здесь в девичьей влюблённости Анны Вульф, заботливой нежности Осиповой, весёлой фривольности Керн…

Знакомые с бальным этикетом начала XIX века могут успокоиться. Правило, будто танцевать большое количество танцев за один вечер с одной дамой могут позволить себе только родственники (муж с женой, братья с сёстрами) и жених с невестой, в Тригорском не работало.

Полагать, что это может бросить тень на репутацию вашей дамы, а вам, как честному и благородному человеку, придётся на ней жениться, не приходилось. С каждым днём, проведённым в соседнем имении, Пушкин убеждался всё больше, что патриархальные сельские нравы вовсе не строги: даже серьёзный роман с тригорской барышней не повлечёт за собой брачных уз. В результате за время жизни в Михайловском Пушкин заведёт романы почти со всеми обитательницами Тригорского — и с хозяйкой, и с её дочерью, и с племянницами, и с падчерицей.

«Считал своим долгом быть влюблённым»

Сегодня надо признать, что в стихах Александр Сергеевич изящен и глубоко сердечен, тогда как его любовные связи носили характер прозаической будничности. Почему? Потому что отношение к себе в быту, к себе в семье, к себе на людях, в обществе и к себе в литературе тогда принадлежали к совершенно разным сферам бытия. Это даже не разница между вчера и сегодня. Это привычная разница поведения по разным принципам в разных ситуациях (допустим, в семье — верный муж, с друзьями — распутник). На языке современной психологии — не поведение во всех случаях жизни с позиции общепринятой моральной нормы, а «игровое поведение».

Здесь важно осознавать: Пушкин всегда строил свою личную жизнь именно как личность поэта. Такая жизненная философия позволяла ему находить поэзию и красоту там, где обычный взгляд замечал заурядную рутину и пошлость. И нет ничего удивительного в том, что женщин, приносящих ему счастливые и одновременно драматические перемены-изломы, повороты мысли и сознания, перемены в судьбе, принимал он, видимо, только в творческом плане. И надо согласиться с Марией Волконской, которая знала, что говорит: «Как поэт, он считал своим долгом быть влюблённым во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался <…> В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал всё, что видел».

В любовной лирике Пушкина есть отзвуки реальных встреч, симпатий и даже чувств, но они нечётки и абстрактны. А потому даже знаменитое «гений чистой красоты», вроде бы адресованное конкретной женщине, взято им «напрокат» у Василия Жуковского, из его стихотворений, тоже о любви, «Я музу юную бывало…» и «Лалла рук».

В определённом смысле это выражение малоотличимо от известного «Мой друг, отчизне посвятим // Души прекрасные порывы!». Во всяком случае, выражение «гений чистой красоты» не более конкретно, чем «души прекрасные порывы» или «звезда пленительного счастья». Каждое из них прочитывается лишь в контексте лирического содержания стихотворения.

«Наша вавилонская блудница»

Тогда как в реальной жизни о своём «прообразе», заявленном как «гений чистой красоты», Пушкин позволял себе иные лексические «красоты» (в письме С. Соболевскому): «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Kern, которую с помощию Божией я на днях …. (нецензурный аналог выражения «вступил в половую связь». — прим. ИА Регнум)». А в письме к Алексею Вульфу он именует её не иначе как «наша вавилонская блудница Анна Петровна».

Фу, как грубо выражается Пушкин! Каков хам, ещё вчера добивавшийся внимания этой женщины! Подобными репликами переполнены сегодня социальные сети, авторы которых «открывают» незнакомого для себя Пушкина

Впустую гадать, насколько написанные им строки соответствуют жизненной правде. Это не парадокс и не странность, это нормальное явление: чем больше поэт отстранялся от конкретных реалий, а его возлюбленная «превращалась» в свою романтическую тень, тем художественно совершеннее становились стихи.

Да, Пушкин, обуреваемый «бешенством желаний» и «любовным пылом» (выражения самого поэта), полный самых противоречивых страстей, считал возможным не проходить мимо тех, кто «не отличался семейными добродетелями». Его увлечения нередко были, можно сказать, легковесными, а диапазон внимания довольно широк. В одних случаях он мог волочиться за женщиной, потому что сознавал её доступность. В других случаях его вела страсть. Бывало, он влюблялся нежно и даже безнадёжно.

Наместник Приапа в Полтавской губернии

Тут можно вспомнить множество стихов о любви, в написании которых «повинны» женщины. Но мы вернёмся к племяннице Осиповой — Анне Петровне Керн. Её приезд в Тригорское случился в июле 1825 года. Тогда Пушкин узнал, что Керн, бросив мужа-генерала, последнее время жила в свободном браке с незадачливым поэтом Аркадием Родзянко. К слову, он был почти земляком Анны Петровны (точнее её отца, полтавского помещика). Родзянко жил в усадьбе в Лубнах Полтавской губернии, писал фривольную лирику, с юношества приятельствовал с Пушкиным, который называл друга «украинским мудрецом» и «наместником Феба и Приапа», то есть греческих богов искусства и плодородия.

К моменту приезда Керн в Тригорское, она рассталась и с Родзянко. Иными словами, в понимании Пушкина она была свободна и доступна

Волнительный блеск в глазах Александра Сергеевича не остался незамеченным кокетливой гостьей. И то и другое весьма встревожило Прасковью Александровну, на глазах у которой всё это происходило. Воспрепятствовать Анне Петровне принять приглашение поэта посетить Михайловское она не могла. Но, как считает Вересаев, тогда в Михайловском до интима не дошло. По простой причине: у Керн были в разгаре два других романа — с Алексеем Вульфом и соседом-помещиком Рокотовым. Однако уже тем же вечером Прасковья Александровна распорядилась заложить экипаж и поутру отправила племянницу к брошенному, но ещё не давшему ей развода мужу. Прасковья Александровна даже поехала сопровождать её до Риги.

Следующая встреча Пушкина с Керн состоялась после длительного перерыва. Считается, что будто бы именно она вдохновила поэта на создание стихотворного шедевра и что автограф произведения Пушкин лично преподнёс Анне Керн перед её отъездом из Тригорского в Ригу. Почему считается?

«Чудное мгновенье» — не Керн?

Спустя годы, когда Пушкина уже не было в живых, Анна Петровна написала «Воспоминания о Пушкине», в которых «воспроизвела» историю, связанную с этим произведением. Из неё мы знаем, что поэт принёс ей экземпляр 2-й главы «Евгения Онегина» в неразрезанных листках, между которых она обнаружила вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами «Я помню чудное мгновенье…».

«Когда я сбиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю», — написала она. По поводу причины, почему Пушкин хотел забрать стихи обратно, существует много версий, но какая из них реальна и к какой любви-страсти поэта имеет отношение — можно лишь гадать.

Однако Анна Петровна, можно сказать, ошиблась. К этому времени вторая глава «Евгения Онегина ещё не появилась отдельным изданием (она увидит свет книжечкой только осенью 1826 года). Так что от Пушкина в её руки если и могла попасть, то лишь первая глава, которая вышла из печати отдельной книжкой 18 февраля 1825 года.

Смею думать, что, вопреки убеждённости многих, прославившего имя Анны Керн стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» Пушкин для неё никогда не писал. И томик главы первой «Евгения Онегина» предназначался вовсе не ей, а Екатерине Бакуниной. Потому и пытался он выхватить листок, на котором стихотворение было написано, из рук Анны Петровны, когда он выпал, — потому что не ей было оно адресовано. Потом, правда, махнул рукой (не драться же с женщиной!) и отдал Анне и листок, и книгу. Позже, в 1827 году, когда по просьбе друга Антона Дельвига в редактируемом им журнале Анна пожелала «К***» опубликовать, поэт разрешил ей это сделать: раз уж тогда не довелось передать кому следовало, то теперь уже вроде как и неважно, кому оно писалось.

Сам Пушкин в письме Анне Вульф после расставания с Керн писал:

«Каждую ночь я гуляю в своём саду и говорю себе: «Здесь была она… камень, о который она споткнулась, лежит на моём столе подле увядшего гелиотропа. Наконец я много пишу стихов. Всё это, если хотите, крепко похоже на любовь, но божусь вам, что о ней и помину нет».

«У хорошеньких женщин может быть характер?»

Переписка была и с самой Керн. Правда, Пушкин не хранил её письма. Но она письма Пушкина сохранила, они дошли до нас:

«Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? очень он мне нужен — разве у хорошеньких женщин должен быть характер? главное — это глаза, зубы, ручки и ножки… Как поживает ваш супруг? Надеюсь, у него был основательный припадок подагры через день после вашего приезда? Если бы вы знали, какое отвращение… испытываю я к этому человеку! … Умоляю вас, божественная, пишите мне, любите меня» (перевод с французского).

В другом письме:

»… я люблю вас больше, чем вам кажется… Вы приедете? — не правда ли? <…> Сейчас ночь, и ваш образ встаёт передо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу… ваши полуоткрытые уста… мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, — я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте, и верьте моему бреду; он смешон, но искренен».

Можно ли воспринимать эти строки всерьёз или они больше похожи на традиционное словесное оформление флирта — весёлая и лёгкая болтовня с игривыми намёками, — решайте сами. И не удивляйтесь: спустя два года не менее искренне Пушкин будет с удовольствием повторять пару строк из шуточных стихов Сергея Соболевского к Анне Керн и баронессе Софье Дельвиг: «У дамы Керны ноги скверны».

Безотносительно к стихотворению многие пушкинисты полагают, что увлечение Анной Керн было для поэта не особенно серьёзным… и впрямь — «мимолётное виденье». Как заметила одна наша современница, «в глухомань, в ссылку к Поэту приехала восторженная женщина, а поэт был просто мужчиной, который был поэтом…».

Две жены барона Дельвига

Когда Анна Керн появится в Петербурге, она станет снимать маленькую квартирку в доме, где жил друг Пушкина — поэт барон Дельвиг со своей женой. Вспоминая те дни, Керн упомянет, что «однажды, представляя одному семейству свою жену, Дельвиг пошутил: «Это моя жена», — и потом, указывая на меня: «А это вторая».

Возвращаясь к письму Пушкина 1828 года, в котором он напишет о происшедшей таки его связи с Анной Керн, следует иметь в виду, что в это же самое время роман Анны Керн с её двоюродным братом всё ещё продолжался, хотя, «встречаясь» с ней, Алексей Вульф одновременно «встречался» с Софьей Дельвиг и с ещё одной барышней — такое вот время.

Лет через десять в письме к жене Пушкин назовёт Анну Керн дурой и пошлёт к чёрту.

С литературной точки зрения всё ясно: есть лирический шедевр Пушкина, начинающийся со слов «Я помню чудное мгновенье…». Есть реальный биографический факт отношений Пушкина и Анны Керн. Утвердилось мнение, что текст на листке, «собственноручно вручённом» поэтом Керн, обращён именно к ней и что великим стихотворением «Я помню чудное мгновенье…» мы обязаны Анне Петровне. Так ли это? Или она здесь постольку-поскольку? Можно ли счесть оправданным отождествление «гения чистой красоты» с реальной биографической Анной Петровной Керн?

Ответы на эти вопросы, надо признать, будут интересовать образованных людей на всей территории бывшей Российской империи, включая Ригу. Но чиновников латвийского государства интересует лишь одно: как отменить всё то, что напоминает о «колонизаторе» Пушкине.