Губернатор Котюков: Мы будем искать решения, ограничивающие труд мигрантов

Губернатор Красноярского края Михаил Котюков рассказал главному редактору ИА Регнум Марине Ахмедовой, как характер сибиряков проявляется во время проведения СВО, почему в регионе мигрантам запретили работать в такси, а также зачем студенты со всей России едут учиться именно в Красноярский край.

— Михаил Михайлович, вы стали губернатором не так давно — в 2023 году. Уже успели объехать всю территорию региона?

— Это мой родной регион. Бывал во многих его уголках, и не один раз. Другое дело, что в должности губернатора еще не успел объездить его полностью, всё-таки у нас 60 городов и районов. Тем не менее, осталось не так много мест, которые я еще не посетил. Туда обязательно съезжу.

— Когда я готовилась к интервью, изучала этнический состав населения региона и обнаружила, что у вас осталось всего несколько тысяч эвенков и ненцев. Это меня расстроило. Это результат естественной убыли? Или они смешиваются с русским населением, когда переезжают в города?

— Красноярский край — уникальный регион. Здесь проживают 160 этнических групп. В Сибири всегда уживались представители разных национальностей, поскольку в одиночку тут прожить невозможно. Суровый климат требует объединяться и чувствовать руку товарища. Сибиряки не раз проявляли себя как сплоченные команды во время тяжёлых испытаний для страны. Так было во время Великой Отечественной войны, когда сибирские дивизии и полки отбрасывали фашистов от Москвы.

Что касается численности этнических групп, она может разниться из-за их расселения по всей территории страны. Мы уделяем внимание всем коренным народам, которые населяют Сибирь. Постоянно контактируем с представителями общественности, стараемся отвечать на их запросы.

Как вы знаете, в середине 2000-х годов Красноярский край объединился с Таймырским и Эвенкийским автономными округами. Все решения и гарантии, которые были установлены там ранее, до сих пор сохраняются. Каждый год мы ищем новые способы поддержать коренные народы и сделать новые совместные программы.

В частности, первое условие для компаний-недропользователей, которые заходят на территорию наших северов, — выстроить диалог с местным населением и очень аккуратно вести хозяйственную деятельность, учитывая интересы людей, которые традиционно населяли эти территории.

У нас есть специальный краевой орган власти, который отвечает за развитие северных территорий и взаимодействие с коренными народами.

— Вы сказали о сплочённости сибиряков. Проявляется ли она во время СВО?

— Конечно. Ребята сами говорят, что в окопах нет разных национальностей. Все заняты общим делом, помогают друг другу. У нас много людей, которые добровольно приходят в военкоматы и заключают контракт с Минобороны. Красноярцы понимают, зачем они идут.

Я регулярно встречаюсь с бойцами в зоне проведения СВО. Их боевой дух очень высок. Постоянно контактирую с их семьями. Руководство края приняло больше 30 мер их социальной поддержки. Пока ребята на передовой, мы должны максимально решать все их жизненные трудности. Особенно тех, кто находится в сельской местности.

Красноярск — это не только глубокий тыл. Есть стереотип, что Сибирь — это очень далеко. На самом же деле это географический центр России. Грубо говоря, Енисей — это молния на куртке. А поскольку мы находимся в самом центре страны, это ко многому обязывает.

Во время Великой Отечественной войны советские заводы эвакуировались в Красноярск. Причем уже на четвёртый день после прибытия оборудования на фронт уходила готовая продукция. Так развивался город. До войны в Красноярске было меньше 200 тысяч человек населения, а сегодня — 1,2 миллиона.

Повторюсь, город получил мощнейший промышленный, культурный и научный импульсы во время Великой Отечественной войны. И сегодня это повторяется.

— А как почувствовать это объединение среди общества? Как вы понимаете, что красноярцы сопереживают бойцам, вовлечены в достижение победы?

— У нас объединились разные возрастные группы: дети, молодёжь, люди старшего поколения. Мы делаем всё то же самое, что и во всех регионах страны: плетём маскировочные сети, шьём теплую одежду, собираем гуманитарную помощь, заботимся о семьях бойцов.

Этим занимаются люди разных профессий и разных национальностей. «Народный фронт», «Единая Россия», волонтёрские организации, сообщества ветеранов боевых действий активно работают во всех городах региона. Я получаю много сообщений в духе: «Собрали помощь, помогите увезти».

— На ваш взгляд, какой процент общества вовлечён в этот процесс? И сколько людей остаются равнодушными?

— Равнодушных всё меньше. Люди понимают, зачем это делается. Видят пример соседей и всё больше включаются в эту работу. Как руководитель региона я честно объясняю красноярцам, почему у России не было других вариантов, кроме как действовать именно так, как мы действуем.

Мы около трёх недель назад во второй раз провели спортивное мероприятие «Кубок защитников Отечества» среди ветеранов СВО. По сравнению с прошлым годом участников соревнований стало в два раза больше. И сами соревнования приняли семейный формат — бойцы приезжали с детьми и жёнами.

Надеюсь, очень скоро мы переименуем «Кубок защитников Отечества» в «Кубок победителей».

— Вы сказали, что общаетесь с ребятами на передовой. Что они говорят?

— Ребята на передовой говорят простые вещи: «Всё в порядке, победа будет за нами».

— Не могу не спросить о мигрантах, зная, что теперь они в Красноярском крае не смогут работать в такси.

— Во-первых, пока ещё эта норма не вступила в действие. Это будет в 2025 году. Во-вторых, ограничения коснутся только тех, кто трудится на основании патента. Для граждан стран ЕАЭС сделано исключение.

Мы эти ограничения вводим постепенно, основываясь на постоянном анализе других сфер деятельности. И в дальнейшем, скорее всего, будем принимать решения, которые бы ограничивали использование труда мигрантов.

— Почему вы пришли именно к такому решению?

— После изучения вопроса безопасности и анализа рынка труда. Тут резких движений делать нельзя, очень сфера тонкая. Потому что сегодня рынок труда всей страны и Красноярского края в частности перешёл в совершенно другую систему координат. Мы 30 лет боролись с безработицей, а сегодня она побеждена окончательно.

Следующая наша задача — обеспечить свой технологический суверенитет. Мы должны научиться в стране сами делать очень многие необходимые вещи. И это требует дополнительных рабочих рук.

В этом смысле дефицит на рынке труда нарастает. Ситуация, когда работодатель мог выбирать из 15 резюме на одну позицию, ушла в прошлое. Сейчас ему предстоит бороться за каждого человека, развивая меры материальной поддержки и мотивации. Работодатели, которые это уже поняли, будут иметь конкурентные преимущества.

— Если мы сейчас развиваем промышленность для нужд СВО, нам нужно больше рабочих рук. Соответственно, мы будем привлекать граждан в производство. Не приведёт ли это к тому, что мало кто захочет работать таксистом?

— У нас, по данным службы занятости, больше 2000 человек подали резюме на работу водителем. Поэтому я уверен, что эта ниша будет занята. Повторюсь, мы аккуратно смотрим на сферы, в которых можем принимать подобные решения. Важно в том числе дать и сигнал нашим людям, что вакансии будут формироваться, что и этот рынок труда может быть привлекательным для ребят, которые сегодня ещё учатся в школе.

— А был общественный запрос, чтобы мигранты не работали в этой сфере?

— В обществе представлены разные мнения. Большинство говорит: «Давайте сейчас всё всем запретим!». Сказать-то легко, но нужно оценить последствия. Так что мы действуем очень выверенно.

— И всё-таки, было ли какое-то обстоятельство, которое подтолкнуло вас к принятию этого решения?

— Это решение не было принято на пустом месте. Ему предшествовал ежегодный анализ рынка труда и формирования квот для различных специалистов. Каждый год мы задавали себе одни и те же вопросы: «Точно ли нам в этой сфере необходимо привлекать иностранную рабочую силу или мы можем справиться сами? Если можем справиться сами, то за счёт чего?». Одно решение мы уже приняли. И дальше будем действовать по той же схеме.

— Вы сказали: «Мы можем справиться сами». Очень важно, чтобы регион справлялся сам?

— Ситуация на рынке труда принципиально меняется. На разных экспертных площадках мы слышим, что у нас есть проблема нехватки кадров. Это уже данность.

Мы понимаем, сколько у нас есть людей и сколько задач необходимо решить. Более того, нам придётся активно включать в различные производственные процессы роботов. Россия сегодня по уровню роботизации существенно отстаёт от многих стран. Президент поставил задачу, чтобы мы по уровню автоматизации производства за шесть лет вошли в число первых 25 государств мира (сегодня мы только в пятом десятке). То есть существенно нужно увеличить долю использования машин и где-то заменить ручной труд.

Особенно важно понять, где это может быть сделано, чтобы рассказать об этом школьникам, у которых с прошлого года в учебных планах появилась ранняя профориентация. Мы должны показать ребятам из 6–9-х классов, как изменится рынок труда к моменту, когда они станут совершеннолетними. Может быть, каких-то профессий в том виде, о которых они сейчас говорят с родителями, уже не будет.

У детей в средней школе уже сейчас есть запрос: «Я хочу посмотреть не только завод. Я хочу понять, что будет с техникумами или колледжами, где я могу получить рабочие специальности». Поэтому сейчас мы выстраиваем систему непрерывного образования, которое позволяло бы ребятам формировать представления о будущей профессии и образовательной программе.

— А не получится ли, если всё будет роботизировано, что человеку будет нечего делать?

— Это искусственные опасения. Роботы не могут заменить абсолютно всё. Чтобы механизм работал, должен быть оператор, который будет управлять работой. И должен быть инженер, который будет поддерживать работоспособность механизма.

Во время уборочной кампании этого года я разговаривал с комбайнёрами. Они говорят, что 30 лет назад комбайнёром был тот, кто сидел за штурвалом и гайки крутил, а сейчас оператор управляет сложной конструкцией. Если произошла поломка, приезжает ремонтное подразделение и чинит оборудование прямо в поле.

Если машина становится всё более сложной и управлять ей сложнее, то нужно больше учиться. То есть меняется набор требований к человеку, который выбирает для себя эту профессию.

— У нас в обществе всё чаще звучат разговоры, что нам не нужны люди с более глубоким образованием — нам нужны рабочие руки. Мол, пусть выпускники школ учатся в техникумах, не получают высшее образование. А вы, наоборот, считаете, что всё будет роботизировано, рабочим понадобятся более глубокие знания.

— Высшее образование всем точно не нужно. У нас в Конституции высшее образование хоть и имеет всеобщий характер, но всё-таки по конкурсу. Не должно быть дискредитации высшего образования. Оно на то и высшее, что процесс его полученияочень сложный.

А запрос рынка труда на людей с рабочими профессиями очень широк. И уровень зарплат на этих должностяхочень высок, и будет повышаться. У нас же этих людей дефицит, а дефицит всегда приводит к увеличению стоимости.

Да и само среднеспециальное образование серьёзно меняется. Если вы придёте в техникум или колледж, который прошёл перенастройку своих программ, вы увидите высочайший уровень оснащенности этих учреждений. Туда пришли работодатели. Они сами участвуют в оснащении лабораторий, отправляют своих инженеров преподавать. Они приводят ребят на производство, чтобы те понимали, что учёба и работа тесно связаны.

И не нужно думать, что можно взять и легко окончить техникум. Это очень трудно. С этого года мы реализуем шестилетнюю программу «Профессионалитет для всех», когда все краевые учреждения среднего профессионального образования будут работать в модели профессионалитета.

Мы обеспечим паритетное софинансирование бюджета и внебюджетное, чтобы каждое учреждение изменилось и было очень привлекательным для ребят. У нас конкурс растёт. И выстраивается очередь работодателей.

Я им говорю: «Если они вам нужны, приходите в школу, приглашайте ребят к себе на производство, увлекайте их, покажите, что это интересная работа, чтобы ребята захотели у вас работать».

— Работодатели соглашаются на это? Всё-таки это игра в долгую.

— Да. Но те, кто соглашается, понимают, как будут обеспечивать свои кадровые потребности через несколько лет.

Понимаете, в нас ещё сидит стереотип, что дать деньги колледжу — это благотворительность. Ничего подобного. Это инвестиции в своё будущее. Вы создаете для себя платформу, которая позволит вам завтра привлекать квалифицированных специалистов. Тех, кто умеет работать на сложном оборудовании.

Да и в финансовом плане вы будете чувствовать себя более уверенно, чем те, кто этого не делает и пытается найти на рынке свободных людей. На рынке свободны либо те, кто не устроился в хорошей организации, либо те, кто будет искать существенно более высокую зарплату с премией к текущему рынку. Это будет для вас дороже.

— Вы говорили, что студенты едут учиться именно в Красноярский край.

— Да. У нас в Институте гастрономии учатся ребята из 72 регионов. Собственники сами пришли в университет и на свои ресурсы создали институт, понимая, что на рынке труда будет дефицит кадров.

Запрос на развитие туризма у нас сегодня колоссальный. Президент назвал это национальной целью развития. Более чем в два раза увеличен внутренний турпоток. Нужно показать россиянам регионы России. А питание — это неотъемлемая часть гостеприимства.

Есть еще один пример. Я общался с выпускником этой программы 2023 года. Он из Краснодара. Там окончил техникум, узнал про Красноярский институт гастрономии, приехал учиться. Пока учился, придумал стартап и остался в Красноярске работать. Сейчас ищет команду единомышленников.

Парень из Краснодара переехал в Красноярск, потому что увидел здесь для себя перспективы. Хотя многие годы было ровно наоборот. Люди из Сибири уезжали в южные регионы в более комфортный климат. Меняется рынок труда и транспортные потоки. И это обязательно нужно учитывать в региональной повестке.

— Вы сказали, что к вам едут люди из тёплых регионов. Неужели только из-за денег?

— Ни в коем случае. Мне показывали данные социологических опросов в молодежной среде о её потребностях. Молодёжь у нас очень хорошая, ей можно доверить Россию. Они будут любить и развивать свои регионы. Главная их потребность — не зарплата. Для них важнее всего три пункта: самореализация, справедливость и участие в масштабных государственных проектах.

Сибирь традиционно давала возможность для реализации, всегда привлекала активных людей. У нас замерзнешь, если не будешь двигаться. И они готовы вкладывать энергию, чтобы добиться результата, о котором будет не стыдно рассказать.

Парень из Краснодара, о котором я говорил, гордится своим стартапом. Он взахлёб рассказывал, как, будучи студентом, предложил изменить систему питания в университете. Уже успел кое-что сделать, результаты хорошие. Я эту команду сейчас приглашаю, когда мы строим школы. Они теперь заранее думают, как наладить процесс: перемена короткая, а детей много. Нужно не допустить, чтобы ребята стояли в очереди, а потом прозвенел звонок и не успели поесть. Мы эти молодёжные университетские команды активно приглашаем в наши туристические проекты.

— Вы сказали, что для молодёжи важна справедливость. Что они вкладывают в это понятие? Какой-то достойный образ жизни? Или вложиться и получить результат?

— И то, и другое. Им важно, чтобы они вложились и получили результат. И чтобы при этом не было так, что один пашет, другой ничего не делает, а общий уровень у них одинаковый.

Мы с вами говорили о единении вокруг поддержки СВО. Это тоже часть справедливости, когда мы все вместе созидаем, делаем общее большое дело и помогаем стране преодолеть внешние вызовы.

— Ребята чувствуют, что благодаря их вкладу общество становится более справедливым?

— Конечно. Ребята же стараются изменить мир. В этом возрасте мы все хотели изменить мир к лучшему. Правда, у каждого было своё представление о лучшем. Поэтому сейчас нам нужно постоянно работать с молодёжью, чтобы в диалоге находить решения, которые будут лучше всего соответствовать их представлению о будущем.

— А разве вы до сих пор не хотите сделать жизнь лучше?

— Очень хочу. И в этом мне помогает молодёжь. Потому что она не прячется за чьи-то спины и готова взять на себя ответственность.

— Когда вы шли на губернаторский пост, возвращались к себе домой. Что на этой должности вы хотели обязательно сделать, чтобы жизнь людей стала лучше? Я бы очень хотела, чтобы на этот вопрос вы мне ответили без казённых фраз вроде «увеличить бюджет», а по-человечески.

— Я ведь из Красноярска фактически не уезжал. Пока работал в Москве, у меня здесь оставались квартира и машина. Часто ездил домой, чтобы энергетически подпитаться.

Когда президент доверил мне возглавить край, для меня было важно актуализировать список крупных задач. У меня было своё представление о том, как их решать. А поскольку я бывал в Красноярске наездами, у людей мог быть совершенно другой запрос. И то время, которое я провёл вместе с жителями края, позволяет мне эти приоритеты зафиксировать.

Фактически все ключевые задачи, которые волнуют жителей, должны стать частью наших краевых программ. Сейчас осень — бюджетная пора. Составляются планы на предстоящие шесть лет. До 2030 года мы формируем государственные программы, в которых заложены ключевые решения.

А запросы красноярцев похожи на запросы жителей других регионов: дороги, ЖКХ, образование, благоустройство, здравоохранение. А поскольку мы — сибирский регион, к этому добавляется экология — чистый воздух, чистая вода, современная система обращения коммунальных отходов.

Это сегодня мы превращаем в наши государственные программы. Ищем ресурсы. Сложно, но нерешаемых задач пока нет.

— А когда вы были маленьким, что вам казалось самым несправедливым в жизни?

— Сложно сегодня об этом сказать. Из памяти это уже, наверное, стёрлось. Я рос в Советском Союзе. И образование, и воспитание у меня было то самое, я этим горжусь. Не считаю, что оно было неправильным: школа тогда не только давала знания, но и воспитывала. Мне очень повезло с учителями.

Вот это короткое после уроков: «Миш, на секундочку задержись», когда была реакция на моё поведение, запало во мне очень глубоко. И сегодня я этими установками живу.

— А можете привести пример этих установок?

— Однажды у меня был хороший разговор с мамой о внутренней ответственности. Я тогда учился в первом классе и попросил её помочь мне с домашним заданием. А она ответила: «Подожди. Я тебе сейчас варю кашу. Я же не прошу тебя о помощи, потому что это моя работа. Твоя работа — учиться. Ты её должен делать сам. Если тебе что-то непонятно, спроси у одноклассников или у учителей». На самом деле это правильный водораздел, когда каждый отвечает в коллективе за свою часть.

— Вы, наверное, были хорошим мальчиком, раз послушались. Это же не на всех детей действует. Кто-то просто не будет делать уроки.

— У меня перед глазами был пример моего деда-фронтовика. О войне рассказывать он не любил, но иногда мог поделиться чем-то. Это тоже часть системы воспитания, которая включила во мне внутреннюю ответственность.

Я до сих пор сам себя грызу: «Всё ли я сделал за неделю из того, что намечал?» Если не сделал, работаю в субботу и воскресенье, чтобы этот долг самому себе вернуть. Все эти установки идут из детства. Сказал — сделай. Не можешь сделать — не обещай.

— Вы так и не ответили на вопрос о несправедливости. Вы же жили в том числе в 1990-е годы.

— В 1994 году я уже окончил школу и маленьким себя не считал. Тогда мне казалось несправедливым, что ещё вчера все были в равных условиях, а сегодня один ничего не может себе позволить, а другой может практически всё, хотя вроде не видно, чтобы он напахал.

— С тех пор этой несправедливости стало меньше?

— Ситуация выравнивается. У нас всё-таки общество принципиально меняется. Сегодня у тебя больше возможностей реализовать потенциал, который основан на твоём профессионализме и искреннем отношении к делу.

Когда я приехал работать в Министерство финансов, мне сказали очень хорошую фразу: «Тебе всегда здесь простят ошибку, но никогда не простят равнодушного отношения к работе». Это очень важная установка. Нельзя равнодушно относиться к тому, что делаешь. Тогда лучше поменяй сферу своих интересов и найди то, где будешь включаться по полной.

— Мама воспитывала вас одна?

— Да. Отец умер, когда мне было два года.

— Сейчас в связи с проблемами рождаемости всё чаще возникают разговоры, что женщина не должна воспитывать ребёнка одна. Мол, даже если она не хочет замуж, у ребёнка обязательно должен быть отец.

— Вы всё время слушаете какие-то странные разговоры. То давайте высшее образование запретим, то семья должна быть какая-то особая (смеётся).

Бывают разные жизненные ситуации и разные семьи. Главное — обеспечить ответственность родителей за воспитание детей. Много лет обсуждается проблема, как обеспечить уплату алиментов. Это должно быть обязательной задачей. Нужно использовать все государственные инструменты, чтобы ребёнок был обеспечен всем необходимым. Понятно, что развод родителей в любом случае повлияет на ребёнка морально и психологически. Но это не должно выводить его в другое материальное состояние. Это тоже часть справедливости.

— И всё-таки, мать в одиночку может воспитать достойного представителя общества?

— А как вы сами считаете? Вот я сижу здесь перед вами. Может, конечно. Как говорил наш земляк, легендарный борец Иван Сергеевич Ярыгин: главный твой соперник — это ты сам. Ты сам устанавливаешь ограничения и сам формируешь свои возможности.

— Когда вы воспитываете своих детей, используете что-то из маминых установок?

— Во-первых, моя мама сегодня ещё может участвовать в воспитании моих детей. Она и от себя кое-что детям передаёт без посредников.

Во-вторых, от себя как от отца я стараюсь привить им любовь к спорту и чувство ответственности: «Мы же договаривались. Мало ли, что у тебя там поменялось. Давай делай». Я призываю их помогать маме. Они уже приобщаются к домашнему труду.

Я стараюсь уделить детям столько времени и внимания, сколько необходимо. Но не всегда получается. Когда я ехал к вам на интервью, по очереди разговаривал с детьми по телефону. Мне очень хотелось их обнять, но они заняты своими делами: гуляют или играют.

— Вы же еще пытались искать корни отца…

— И нашёл.

— А зачем? Вы же всю жизнь прожили без него.

— Что значит «всю жизнь прожил»? Во-первых, память об отце всегда была в семье. Отец похоронен в Красноярске, я знаю это место. И я знал, что корни отцас Белгородчины. Поскольку в то время средств связи было мало, мама переписывалась с бабушкой, но потом письма перестали приходить, мы потеряли контакт. И я, уже работая в Москве, попросил коллег из Белгородской области посмотреть в архивах и дать нам какую-то наводку.

Мы нашли последние адреса бабушки. Я там был всего один раз, мне было год и два месяца. Мне привезли подборку архивных материалов: адрес, биографические справки, контакты родственников. Потом мы созвонились и договорились встретиться. Поехали на машине по родным местам втроём: я, мама и сын.

— Вы считаете эти места родными? Вы же были там всего один раз, в далёком детстве.

— Это не имеет значения. Я подошёл к дому, в котором жила моя семья. Там уже несколько раз хозяева поменялись. Но когда я рукой прислонился к этому дому, у меня было ощущение, что тут всю жизнь прожил.

Вот могилы дедушки, бабушки, родственников. Вот простой деревянный деревенский храм. Мама мне призналась, что в этом храме меня покрестили. Такая связь о родных местах передаётся из поколения в поколение.

— Что вы тогда почувствовали?

— Теплоту. Что-то родное.

— Вы плакали?

— Нет. Наоборот, я был в хорошем настроении. Там же были дядька, брат, сестра. У них свои семьи, у меня своя. Мы замечательно пообщались.

— А в людях вы почувствовали, что это ваше родное?

— Почувствовал. Главу сельсовета, который помогал мне найти информацию в архивах, я встретил как родного, хотя первый раз его увидел. Люди отнеслись ко мне с теплотой и отзывчивостью. Я рад, что теперь моя семья стала больше. Мы с ними регулярно созваниваемся.

— И как у них там в Белгородской области?

— Нормально, насколько такая жизнь может быть нормой: «Живём, работаем, иногда что-то прилетает, а что тут поделаешь?»

— А если, не дай Бог, что-то прилетит по Красноярску, ваши земляки будут относиться к этому так же спокойно?

— Мы же находимся в центре страны. Пока к нам что-то долетит, наши военные это собьют. У нас регион безопасный. Не зря же в Сибирь эвакуировались заводы из Курской и Брянской областей.

— С другой стороны, жители Белгородской области, будучи на границе, исторически привыкли к таким катаклизмам. Не знаю, привыкла ли к этому Сибирь.

— Понимаете, мы хоть и сибиряки, но у каждого из нас есть родственники в той части России. Паниковать тут никто не будет.

— Вы сказали, что каждый человек должен получать достойную зарплату, вносить вклад в улучшение жизни и чувствовать свою значимость. Если всё это будет, это может повлиять на демографию?

— Расширение семьи — это осознанное решение, которое базируется на многих факторах: фактор уверенности в завтрашнем дне, фактор уверенности в том, что у детей будет возможность получить образование и реализовать себя. А дать людям эту уверенность — сложная задача. Вообще демография в Красноярском крае такая же, как и в целом по стране.

— Если безработица сокращается, почему рождаемость не растёт?

— Демографические спады всегда трудно преодолеть. Сейчас семьи создаёт поколение, которое родилось в тяжёлые 1990-е годы, когда многим было не до рождения детей. Их просто мало. Это будет сказываться. Поэтому мы сейчас и должны максимально помогать, заботиться и стимулировать рождение детей.

Сейчас в Сибири, и в частности в Красноярске, каждая седьмая семья уже многодетная. Количество многодетных семей существенно увеличивается каждый год. Люди чувствуют уверенность.

Очень важно, чтобы решение о рождении первого ребенка не откладывалось очень далеко, это государственная задача. У нас есть наш краевой план реализации Года семьи и демографических усилий. Считаю, что для центра страны демография — ключевой показатель. Но нельзя вопрос демографии решить в отдельно взятом регионе, только в масштабах государства.

Мы идём на определенные эксперименты. С прошлого года в Красноярском крае проводим демографический форум, до нас никто такого не делал. Мы собрались с общественниками, экспертами, многодетными родителями, с правоохранителями. Резолюция форума была на шесть страниц и с финансовыми решениями. И мы эти решения уже реализуем.

Мы платим 100 тысяч рублей за первое рождение мамам в возрасте до 23 лет. То есть стимулируем более раннее рождение первого ребенка. Мы отменили для детей из многодетных семей плату за занятия в спортивных секциях, государственных, муниципальных и кружках.

Мы понимаем, что эти вложения обязательно вернутся. Потому что нам нужно реально увеличивать показатели, а не переписывать людей от одного региона к другому.

— Отдельная большая тема — экология. Удалось ли преодолеть последствия аварии в Норильске? Вы руководите краем с апреля 2023 года, на вас наваливаются вопросы с происшествиями прошлых лет. Это тяжёлое наследие?

— Это особенность государственного управления. Ты не можешь забыть всё, что делалось до тебя, и начать с чистого листа. Процессы тянутся в силу объективных причин, растягиваются на многие годы. Приходится доделывать то, что было начато до тебя, запускать новые инициативы, понимая, что завершать их придётся уже, возможно, не тебе.

— Ваш региональный министр экологии недавно представил доклад, в котором говорится, что в 2023 году вредных выбросов было больше, чем 2022-м.

— Это не совсем так. Красноярск в послевоенные годы был мощным промышленным центром. У нас работало 48 заводов, почти все делали выбросы. С тех пор их количество сократилось почти в четыре раза. В целом дней, когда над Красноярском в воздухе ощущались выбросы, было не так много.

Раньше заводы в основном стояли в восточной части Красноярска и из-за благоприятной розы ветров дымы уходили за город. Сегодня работающих производств уже меньше. Экологическая модернизация на многих предприятиях прошла. Повторюсь, дней с чёрным небом у нас не так много. Но когда это случается, это становится темой номер один.

Поэтому и для Красноярска, и для Норильска есть комплексный план улучшения атмосферного воздуха. И предприятия, и частный сектор, и автомобильный транспорт — всё это учтено. И первые результаты есть, сокращение выбросов на 12% достигнуто. Эту цифру нужно довести до 20%. Думаю, мы с этим справимся.

Конечно, люди скажут, что этого недостаточно. Я согласен. Поэтому нужно ставить более амбициозные задачи по модернизации. Это же не только красноярская проблема. В первой версии нацпроекта «Экология» было 12 городов, сейчас их число увеличится еще на 29.

— Я всего один раз была в Красноярске. Не видела знаменитого чёрного неба, но видела, как парит Енисей.

— Енисей не замерзает с того момента, как работает Красноярская ГЭС. Температура воды в Енисее зимой и летом примерно на одном уровне — 4–6 градусов. Учёные сегодня изучают влияние незамерзающего Енисея на экологию, на здоровье. Это большая научная работа.

— Вы говорили, что туристический поток в ваш край увеличивается.

— Существенно. Мы по итогам прошлого года приросли вдвое больше, чем в среднем по России.

— Это связано с тем, что русских теперь не любят за границей? Или люди хотят вернуться к корням?

— Последнее вряд ли, потому что мы видим людей, которые приезжают из других регионов, а не просто возвращаются домой.

Сибирь — очень красивое место. У каждого сибирского региона есть свои изюминки, замечательная красота. У всех на слуху Алтай и Байкал — раскрученные мировые бренды. Енисей в этом смысле пока скромнее, но потенциал у него огромен.

В верховьях Енисея Тыва, Хакасия, природный парк Ергаки — место с сильной энергетикой. Дальше в среднем течении водохранилище, две гидростанции, красавица Ангара. Турпоток на Красноярские Столбы растёт на 20% в год. Знаю много примеров, когда люди приезжают в командировку, а потом еще едут к нам с семьёй в отпуск.

Поднимаемся на север — это российская Арктика. Промышленный Норильск, портовая Дудинка. А дальше Хатанга и Северный полюс. Мы уже проложили экспериментальный маршрут на Северный полюс весной 2023 года, совершили первые полёты. Всё это можно реализовать.

Я же еще не сказал о Шушенске, Минусинске и Енисейске — наших исторических городах, которым уже не один век. Мы их сейчас приводим в первозданный облик, они привлекают туристов.

— А вы счастливы?

— Счастлив. Я могу отдать часть того, чему меня научили, на благо жителей Красноярского края и развития родного региона.

— Вы это сказали по-казённому, но искренне?

— Вы же сами видите (смеётся).