В хозяйстве комбата бронегруппы донецкой интербригады «Пятнашка» (ныне 2-й отряд полка специального назначения минобороны ДНР) почти нет подаренной или переданной откуда-то техники — практически вся трофейная. Угнанная под носом противника с поля боя, отремонтированная и поставленная в строй. «Вот это «Блоха», последнее, что мы отжали, — представляет нам Максим Суровикин низкорослую БМП в остатках украинского камуфляжа. — Она у нас на сельхозработах помимо боевых задач, тут пневматика, садится–поднимается, можно к ней бочку прикрутить, и воду она нам привозит. «Зетки» только поставили, чтобы свои по нам не влупили, и номер изменили».

ИА Регнум
Максим Суровикин, комбат бригады «Пятнашка»

Рядом стоит тоже бывшая украинская БМП-1 по кличке «Кэт», названа бойцами неизвестно почему в честь радистки из «17 мгновений весны», напротив нее «Укропка». Имеются и танки Т-72 и Т-80 — всё добро советского производства. Это специфика авдеевского направления, где воюет бригада: противник знает, что будет, и экономит.

«Технику они используют минимально, мы жгем ее сразу. Или отжимаем. Вы здесь не увидите ни «Леопардов», ни «Страйкеров» — ничего того, что есть на запорожском направлении. Они знают, что мы на «Леопарды» давно уже зубы заточили, я даже командира просил, чтобы отпустил в Бахмут или на Запорожье, на что мне сказали: «Нефиг тебе там делать». Я огорчен очень сильно, сидим ждем», — с деланной грустью рассказывает Суровикин. На самом деле работы у него и так хватает. Главная задача бронегруппы — поддержка пехоты при штурмах и «накатах». Плюс работа по выявленным разведкой целям.

А когда такой работы нет — есть боевая учеба и бесконечный ремонт. Да и начали мы разговор на рембазе «Пятнашки». Максим Александрович встретил нас в рабочей одежде и ничем не отличался от любого механика, только потом переодевшись в комбез с медалями. В ангаре царила «творческая обстановка» — разобранные башни бронемашин, подвешенные двигатели, ящики с разными боеприпасами, запах из смеси пота, мазута, дизеля, дыма, приправленный крепким словцом… Неподалеку солидно бабахало: это ПВО занималось прикрытием объекта, по которому периодически пытаются попасть с той стороны.

«Псих» из Одессы

Комбат Суровикин, потея в плотном танковом комбинезоне, небрежно перебирает награды на груди. Вот Георгиевский крест, самая главная. Это за оборону Шахтерска, дальше за бои на Саур-могиле. Второй ряд — уже поздние, от Министерства обороны. А те — самые ценные, гордость и память о том, что было в самом начале. Тогда на войну Максим попал прямиком с одесского Антимайдана. В 2014 году он состоял в одесской народной дружине антимайдановского движения. Их лагерь находился как раз рядом с Домом профсоюзов, пройти через который получилось просто чудом.

С переломанными ребрами Суровикин выбрался через черный ход, который тут же был заблокирован. Те, кто остался в здании, сгорели. А он отправился в мятежный Донецк, в «Оплот» Александра Захарченко, где ему выдали пулемет и отправили на оборону аэропорта. Свой первый бой Максим помнит хорошо. А вот первый бой в танке — затрудняется. Слишком много всего было с тех пор. Зато теперь отношение к смерти у него специфическое: «В танке не больно».

«Если влупили, то только порох собирают. Это плюс в какой-то степени, мы себя успокаиваем этим. Психологически, конечно, сложно, но главное пересилить себя, пройти первый бой. Почему говорят «за одного битого двух небитых дают»? Потому что ты уже обстрелян, мотивирован, всё. А так по нам всё время обратка летит, контрбатарейная борьба. Пойдем, на танк посмотришь», — приглашает комбат, выбравший себе позывной «Псих». И тут же рассказывает про новобранцев, для которых аргумент «не больно» работает в другую сторону: был человек, который при звуке заведенного двигателя падал на колени и кричал, что в танк не пойдет.

То же и на поле боя. Трофейная техника, которую быстро ставят на ход и угоняют танкисты «Пятнашки», как правило, остается с боекомплектом. Если слетела гусеница, украинские военные просто бросают машину и бегут. Страшно понимать, что ты — неподвижная цель. «Не все вывозят психологически работать в стоящей машине. А у меня только один зампотех, Бульдог, из своего стоящего танка восемь единиц техники сжигал», — вскользь замечает Суровикин, и тут начинаешь понимать, откуда у него такой позывной. Слово «псих» ведь — это еще и про бесшабашную смелость, произносится с восхищением. Так что добровольцы в броню всё равно идут, «потому что мы — мужики с яйцами», ухмыляется комбат.

Сам комбат на передовой постоянно, говорит, «я ж башнер». Ездит как оператор-наводчик, но если на выполнение задачи идет две-три единицы техники, то работает как корректировщик, дает координаты. Вообще говоря, все здешние танкисты из пехоты. Просто в ходе многочисленных тяжелых боев в бригаде поняли, что проще иметь свою бронетехнику, чем у кого-то выпрашивать поддержку, когда каждая секунда в бою — на вес золота и может стоить жизни многим бойцам. Чаще всего бронетехнику используют для штурма, поддержки пехоты во время «накатов», когда, по словам Максима, на весь бросок с захватом позиции при хорошей организации уходит 15 минут. Но выполняются и специальные задачи.

«Мы американские минометы тушим. Технику, как я говорил, не везут, а минометы тащат, бесшумные, они нашей пехоте жить не дают, терроризируют. Вот недавно с танка поймали пехоту на ротации, раздолбали ночью. Разведка увидела этот момент, мы стояли полночи в засаде и поразили цель максимально. За это нам благодарность», — скучно отвечает танкист на вопрос о наиболее запомнившемся эпизоде.

«Вилы-грабли»

Обходим весь ангар. Сквозь шум моторов командир пытается что-то выяснить у механиков про ход ремонта двигателя, который беспомощно висит на цепях. А ремонтники, будто хирурги над сердцем пациента, усердно стараются его воскресить, используя все свои навыки, донорские запчасти и помощь какой-то матери. Из всего бронезверинца в ангаре только БТР-82 подарен командованием. Полноценной боевой единицей железное хозяйство стало сравнительно недавно, поэтому только начало получать поддержку в запчастях, боеприпасах, аккумуляторах.

«Вот эту машину, — показывает Суровикин рукой на БМП-1, — мы забрали, когда разведка доложила по рации, что обнаружена подбитая «бэха» на «нуле» между нашими позициями и украинскими. Привезли спецключи, знаем уже, с чем ехать, завели и уехали. Они не вели огонь, пока не завели, а потом выводили мы ее уже из-под огня».

Пока мы глазеем на очередную трофейную машину и расспрашиваем о находках, оставшихся от прежних хозяев, командир бронегруппы переводит разговор на особенности ведения боя. Как правило, подразделение отправляет три машины, а разведка их поддерживает. Максим на месте командира танка курирует работу всех бронемашин, ждет разведданные о действиях врага, наличии коптеров в воздухе. Тут часами нужно чинить и проверять все важные узлы машин, долго ездить по полигонам, учась филигранно выполнять маневры, но на поле всё просто и быстро.

Вот и сейчас командир приказывает бойцам «всем на броню!», и оглушительным грохотом идет эхо по ангару от взревевших моторов. После этого бронегруппа стройной колонной выдвигается на полигон. «В свободное от боевых и ремонта время обкатываем новобранцев, учим как операторскому искусству, стрельбе, так и водительскому, — рассказывает Максим. — Поэтому стараемся часто выезжать, отрабатывать. И нашим ветеранам практика не помешает лишний раз». В простой камуфляжной футболке посреди поля, среди рычащих машин в надвигающихся сумерках он явно чувствует себя легче и свободнее, чем в комбезе с наградами перед объективом.

Сегодня его ребята отрабатывают «вилы-грабли». Фигуры построения, при которых танки прикрывают БМП, в зависимости от количества танков: если меньше — это «вилы», больше — «грабли». Личный состав, поясняет Суровикин, должен понимать, какую держать дистанцию между техникой, если ложится стодвадцатка или 152-я. При «накатах» всем нужно друг друга чувствовать. А сегодняшние тренировки еще усилены особым условием: командир сказал «работаем по старинке, без рации». И техника гоняет в полной радиотишине, это тоже нужно уметь, поскольку радиосвязь глушат и в бою нужно предусмотреть всё. «Мы развороты на различном грунте тренируем, асфальт, бетон, если слетает «гуска» — отрабатываем быстро надевание, поскольку это помогает в бою непосредственно», — машет руками комбат. Его очередной день на войне закончен, на терриконы ложится ночь. Оглохшие от моторов, мы возвращаемся с полигона уже в глубокой темноте.

Для нас увиденное и услышанное — куча впечатлений и сюжет для историй, которые можно пересказывать другим. Для Суровикина, воюющего уже девятый год, и его бойцов это обыденность. Ежедневная, уже привычная работа. Был такой вот эпизод, или еще один. А сколько еще будет, пока дело не закончено. Такие люди даже не осознают какого-то героизма в своих поступках. Им достаточно похвалы командования, а «результат у нас есть всегда». Но зато именно такие люди и являются мерилом героизма, позволяющим легко проводить черту между показным и настоящим. И если уж комбат решил поймать «Леопарда», веришь, что обязательно поймает.

При поддержке Института развития интернета (АНО «ИРИ»)