Дмитрий Тёткин: «Творчество — это единственное, что нам остается»

В разгар будней недели в центре Петербурга мы встретились с Дмитрием Тёткиным — обозревателем ИА REGNUM, у которого уже в конце этой недели при поддержке информационного агентства выходит книга-сборник с рецензиями, книга о критике критики — «Прогулки по полям».

Вместе с коллективом из семи авторов и при помощи необычных дизайнерских решений Дмитрий знакомит (или знакомится сам?) с миром критики — многоемким, разносторонним, болезненно откровенным. Сам автор дарит нам похожее впечатление: высокий мужчина чуть старше 35 лет (про него нельзя сказать «под сорок» — во взгляде, мимике и внешности есть еще что-то ребяческое, озорное) не боится рассказывать о себе правду — о своем мироощущении, семье, отношении к современной культуре и современной России.

Мы обедаем в обычном кафетерии, и разговор, который планировал идти по пути рассказа о книге, внезапно сворачивает в искусствоведческие дебри. Дмитрий буквально вынуждает отходить от типичного формата интервью: желание познакомиться с его подходом к критике куда сильнее, чем просто рабочий интерес. В итоговый материал не вошли все темы для разговора — да и сам он порой представляет набор фрагментов беседы, поскольку, чтобы передать ею всю, пришлось бы издавать отдельную книгу.

По образованию он философ и кинодраматург — рос в маленьком военном городке, что накладывало определенный отпечаток на детство и взросление. Ключевой линией нашей беседы становится фраза, которую Дмитрий сформулировал в самом конце, подытоживая беседу, — фраза о том, что такое творчество.

«Творчество — это единственное, что нам остается».

В самом начале мы немного поговорили о самом творчестве. Обозреватель привел в пример две книги, чье видение, возможно, передает позицию в отношении к творчеству — «Время библиоскопов. Современность в зеркале книжной культуры» Ю. В. Щербининой и «Историю чтения» Мангуэля Альберто.

«Опасность разговора о творчестве в том, что мы можем впадать в некоторую абстракцию. Гораздо интереснее творческие мастерские, реальные отношения с реальными людьми, про которые можно сказать, что они нас чему-то учат, открывают новый мир. Я пытался всегда вынужденно находиться на грани психологии, философии, литературы, немножко театра и кино. В этом «компоте» я и варюсь. Само слово «Творчество», вот так, с большой буквы, я бы не употреблял».

«Потому что мне кажется, что это немножко излишний пафос. Если говорить лично обо мне, я как раз страдаю от комплекса неполноценности, недообразованности, недолюбленности, и во многом я пытаюсь найти тех людей и ту среду, в которой я могу чему-то научиться. Новому языку, новому взгляду на мир. Это то, что мне интересно. Я подозреваю, что творчество очень сильно связано с конкретными человеческими историями: трагедиями, ситуациями. Это защитный механизм, и очень редко творчество происходит от гармонии».

«Как все, наверное. С одной стороны, я никогда не был вундеркиндом и отличником, тем, кто с детства достигает чего-то. Напротив: я был безалаберным, ленивым, литература давала мне возможность уходить в свои грезы (и, конечно, не копать картошку в саду и не мыть злосчастную посуду, ведь я сбегал в библиотеку). Да, это была своеобразная форма эскапизма, бегства из реальности. Мама собирала вырезки моих первых публикаций, отец был более критичным, часто мною недовольным.

Для меня было очень важным попасть в место, где то, что интересовало меня, заинтересовало бы кого-то еще. Я рос в маленьком закрытом военном городе, где странная смесь между академиками, военными, зэками. Свой мир, где особенно никакой культуры нет. Там, конечно, тоже присутствует интеллигенция, писатели, свои художники, какая-то своя микросреда. Для меня было важно оказаться в Уральском университете, где люди порой говорили на латинском языке, носили мантии. Я в то время был очарован идеей университетов. К сожалению, в современной России они выродились в отвратительное явление, я даже продолжать тему не хочу.

В России после творческих вузов по специальности работает ничтожное количество людей. Огромное перепроизводство актеров, режиссеров. Мне всегда было интересно что-то понять про человека. Я чувствовал свою уродливость, свою невозможность общаться, неспособность вписаться в интересующий меня круг. Может быть, если бы я родился в другом месте или в другой семье — было чуть бы проще. Я опять же рассказываю о своем опыте, хотя такая история касается очень многих. Человек, рожденный в современной российской провинции, обречен. Он обречен на нищету, на прозябание. В лучшем случае он может уехать в большой город, а если совсем повезет — то из страны, никаких социальных лифтов в России нет и не будет в ближайшее время».

«Я думаю, город — не главное. С другой стороны, внутри города существует своя, довольно замысловатая культурная жизнь. Как только я приехал в Петербург, я стал ездить в Европу, это стало для меня возможным. Как только я приехал в Петербург, я увидел, пусть и полунадорванные, но те культурные линии, которые складываются в то, что мы читаем в школьных учебниках, то, про что мы слышим. Сама атмосфера вынуждает человека соответствовать ей. Когда человек живет на фоне декораций, в которых существовало огромное количество людей, которыми он интересовался, то это ставит его в ситуацию очень обостренного мироощущения. Ты должен понять — либо ты исчезнешь, либо попытаешься сохраниться, остаться в какой-то книжке, каком-то примечании, пятой сноске на последней странице газеты. Это ощущение смертности и хрупкости культуры, конечно, разное, но в Петербурге оно, безусловно, сильнее».

«Многие люди, которые сознательно или несознательно занимаются творчеством, именно бессмертие и ищут. Я в это не верю, не верю в Бога, я считаю, что человек смертен, и жизнь несправедлива. Хотя это не исключает возможность солнечного дня или вкусного супа, например».

«Вполне, но я не верю в сослагательные наклонения. Я думаю, что жизнь складывается по каким-то причинам именно так, как она складывается. Не исключаю, что в какой-то день я сильно поменяю свои взгляды на мир и займусь торговлей биткоинами».

«В данном случае эта книга — экспериментальна. Многие знакомые спрашивали меня, почему я не издаю сборник стихов или что-то другое стандартное. Мне это никогда не было интересно. Пришел момент, когда, переживая свой внутренний кризис, я понял, что мне необходимо разобраться в критике, понять, как она устроена. Я подумал, что издать книгу — хороший способ это сделать. Книга должна появиться в среду [22 мая], я заберу ее из типографии, и в тот момент ее книжная жизнь только начинается. Книга — это не столько текст или артефакт, это странное облако смыслов».

«Я верю в частные человеческие траектории. В то, что за любой книгой скрывается сумма интересов, опечаток, вдохновений, инициалов. Эта книжка нужна мне, чтобы чуть больше понять и обсудить историю критики. Это книга-инструмент, не цель моей жизни, просто очередной шаг. Я надеюсь, пафосно говоря, что книга начнет дискуссию о понимании современной критики.

Эта книга интересна тем, кто задумывается о странных и не очевидных вещах. Мы сейчас тут с вами разговариваем, кушаем курицу, пытаемся друг друга понять. На самых разных уровнях. В случае арт-критики это чуть более узко. Оказывается, что писать о чужих произведениях так, чтобы это было кому-то интересно, — сложно. И те люди, которые занимаются критикой или культурным обозрением, вынуждены искать способы оставаться интересными себе и другим. К сожалению, очень часто в России сейчас это скатывается в систему коммерческой аннотации, словно бы любой человек, пишущий текст, занимается его продажей — объекта, бренда, произведения искусства. Это становится единственно возможной тенденцией. Не обязательно плохой, но СМИ становятся маркетинговой машиной. Раньше люди стеснялись прагматики и пытались рассуждать о больших идеях, но эти времена (к счастью или к сожалению?) давно прошли».

«Я стараюсь избегать определенной стратегии, это глупо и рискованно, но я так живу. Что это значит? Есть, например, люди, которые пишут только про топовые события. Потому что в их тени это гарантирует им читательское внимание. Для меня главным интересом оказывается попытка столкновения с разными мирами. Несколько раз я выбирал нарочито отвратительную литературу в ларьке в метро, чтобы узнать, что читает огромное количество людей в этих книжках в мягких обложках.

«Во многом это правда, если мы подразумеваем под руганью не просто какую-то агрессию или оскорбления, особенно ярко выраженные в сети (поскольку интернет дает возможность безнаказанно изливать желчь). Конечно, критика имеет дело с энергией, которая возникает при нарушении целостности. Человек критикующий, как правило, говорит, что что-то не так. И в этом смысле он ругается. Но внутри этого есть огромная палитра разных диапазонов: критика может быть близка к эссе, аналитике, сатире, истории культуры, гонзо-журналистике. Об этом в том числе я и делаю книжку».

«Я пишу достаточно свободную эссеистику. В этом смысле я немного обманываю читателя, контрабандой предлагая ему свой условно писательский ряд вместо ожидаемой четкой, ясной инструкции по применению культуры. Однако когда я читаю, мне интереснее критика философа или социолога (например, Зигмунда Баумана), критика марксиста Терри Иглтона.

Критика тех людей, которые пытаются взломать устройство общества, понимание моды, власти, конкретных механизмов существования культуры с ее вполне обозримыми издателями, политическими заказами и так далее».

«Я критикую, чтобы мне было интересно жить и чтобы, возможно, читателю было интересно взаимодействовать с миром культуры. Мне нравятся тексты, которые не предлагают ответы на вопросы читателя, а предлагают ему пройти свое собственное путешествие, такой квест. Я стараюсь, и это довольно примитивный прием, как в пресловутом знаке «дао», искать противоположности. Если я чувствую, что сворачиваю в какую-то одну плоскость, то я стараюсь притормозить, понять, почему я считаю, что новая драма омерзительна, что что-то является однозначно хорошим или плохим, и нет ли в этом моей собственной наивности, заблуждения».

«Я рано начал критиковать в письменном виде. Константин Богомолов (привет ему!) публиковал мои рецензии в журнале «Урал», пока я учился в институте. Это было случайно, почти бесплатно, и мне было любопытно. В условные 20 лет тот факт, что тебе дают бесплатно книжку, чтобы о ней написать, кажется интересным.

Если говорить коротко, не впадая в мелодраму, я был без работы и никому не нужен. Друзья хлопали меня по плечу и говорили — «очень жаль». А совершенно чужие мне люди предложили работу, которая, добавляя мелодраматизма, спасла мне жизнь или, по крайней мере, дала возможность мне выживать в наше крайне непростое время».

«Это очень сложно. Отвратительно тяжело! Но одновременно и очень интересно, потому что любой пишущий человек по прошествии какого-то времени начинает повторяться. Каждый из нас в течение двух-трех минут может быть интересным собеседником: у всех есть три-четыре коронных мысли или цитаты, своя история, да хотя бы цитаты «ВКонтакте». Что происходит дальше? В следующий вторник он говорит: «жизнь прекрасна!» и понимает, что где-то это уже прозвучало. И в этом смысле вся журналистика, увы, это определенные правила игры».

«Я думаю, что это неизбежная и нормальная часть творческой профессии. Для меня всегда было интересно оказаться в новой творческой среде. Переключение точки зрения, смена горизонта, новый опыт, попытка вырваться за свои уже исхоженные тропы.

По характеру я астеничный, достаточно депрессивный человек. Я очень быстро устаю и начинаю брюзжать, ныть, говорить, как тяжела жизнь (особенно в России). С этим нужно что-то делать. Книга как раз временная возможность выйти из кризиса. Она нужна, чтобы я немного переосмыслил себя и все, что я делаю».

«Я пытался зацепиться за обозримое и воплощаемое количество текстов. Я подумал, что у критика семь пятниц на неделе — это было одно из первых названий для книжки. Я взял семь текстов и пригласил семь человек. Это были те люди, которые по какой-то причине оказались в орбите моей солнечной системы. Причем не обязательно было, чтобы они были знакомы. Кто-то был мой старый знакомый и в каком-то смысле учитель, кто-то — приятель, кто-то вовсе незнакомый человек, у которого я попросил о помощи. Один из соавторов занимался теорией риторики, и он очень известный специалист в этой сфере. Я попросил: объясните мне, как сделана моя рецензия. Напишите мне рецензию на мою рецензию. Помогите мне со стороны. Эта книга во многом — просьба о помощи. В наши дни каждый из нас немного критик, немного философ — хотя бы в своих социальных сетях».

«Одна из неочевидных историй здесь в том, что сама верстка книги (работа художника, заметки на полях) — это тоже форма критики. Я отталкивался от идеи маргиналий, средневековых книг, от писательских почеркушек на полях, от идеи параллельного сопоставления текстов (взятой у философа 20-го века Жака Дерриды, который буквально сталкивал два текста). Еще раньше это существовало в иудаизме, в Торе. Некоторые ее фрагменты выглядят как лабиринт».

Дмитрий также рассказал, что ключевыми метафорами книги для передачи образа дизайнеру Алексею Тукачеву и художнику Олегу Бурьяну были лабиринт, карта, столкновение, пазл. Он также отметил, что этот пазл не заканчивается теми авторами, которые там есть.

«Эта книга не является плодом какой-то одной идеи. Это не книга авторов REGNUM (я там один), это не книга коммунистов и антикоммунистов, это не книга историков и философов. Я исходил из того, что у меня уже складывались отношения с творческими людьми. Кому эта идея, чудаковатая, странная, эксклюзивная, пришлась по душе, с теми и работали».

Книга Дмитрия выйдет маленьким тиражом — 200 экземпляров, не больше. Презентации будут проходить в формате круглых столов-обсуждений о критике и искусстве. Наверное, подобные проекты помогают нам вспомнить, ради чего мы читаем обзоры и рецензии и что их пишут люди, такие же, как мы. Со своими историями, трагедиями и вкусами.