Архаизация России: страшная цена за выживание и стабильность?

Абдрахманов Д. М., Буранчин А. М., Демичев И. В. Архаизация российских регионов как социальная проблема. Уфа: Мир печати, 2016

Развал СССР с последовавшими шоковыми (и не очень-то успешными) либеральными реформами глубоко травмировали нашу страну: «русский крест», утечка мозгов, падение качества образования, разрыв производственных цепочек, массовая апатия… Однако Россия выжила и стабилизировалась. Мы потеряли многое в количественных показателях, вступили в период «безвременья» или «стратегической неопределённости». Кажется, будто элите теперь нужно лишь определиться с направлением развития — западничество, реставрация советских практик, авторитаризм или что-то ещё. Страна встаёт с колен и утверждает себя на международной арене, ей недостаёт только образа будущего.

Впечатление обманчиво. Общество не может просто на несколько лет «замереть» и всё обдумать. Выживание и стабилизация означают, что жизнь множества людей (рабочих, интеллигенции, даже элит) перешла в некий особый режим. Режим этот обладает собственной динамикой, культурой, мышлением, организацией. Иногда его называют «регрессом», иногда — «архаикой». И всякий, кто наконец-то решится начать в России ускоренное развитие, столкнётся с его сопротивлением.

Суть и историю проблемы описывают российские социологи Данияр Абдрахманов, Азамат Буранчин, Илья Демичев в книге «Архаизация российских регионов как социальная проблема». Авторы критически рассматривают теории конфликтов и рисков, возникающих при модернизации общества; формы организации общества, позволившие ему выжить после перестройки; и, наконец, на примере Башкортостана, те негативные тенденции, с которыми сталкиваются в России попытки дальнейшего развития (экономического, политического и культурного).

Архаикой в книге называются более примитивные, локальные, замкнутые формы организации общества, к которым стихийно обращаются люди для выживания. Они становятся актуальны, когда старая система рушится, а новая (пока ещё или в принципе) не способна включить в себя «обездоленные» массы.

Важный момент: речь идёт не просто о возвращении к корням, активизации традиционных ценностей, консерватизма, былых человеческих связей. Это не здоровый ренессанс семьи, религии, общины и братства. Скорее люди в панике пытаются создать «костыль», включающий в себя самые случайные элементы прошлого и современного. Так клановость и кумовство переплетаются с криминалом и погоней за прибылью. Или, например, люди обращаются к религии, но совершенно не вникают в её догматы и традиции, подменяя их удобными суевериями или странными сплавами (христианин-буддист-либерал).

В крайних случаях на выходе получаются монстры, вроде радикального ислама. Если традиционные религии развивались, выстраивали отношения с наукой, порождали буржуазный строй (подобно протестантским сектам по Веберу) — то в «неоархаике» импульс к развитию оказывается уничтожен. Более того, прогресс и гуманизм оказываются главными её врагами. Конечно, экстремисты при этом не отказываются от интернета, современного оружия, эстетики массовой культуры.

Но и умеренная архаизация, направленная на простое выживание, имеет мало перспектив. По меткому замечанию Бруно Латура, ни разрушительная неолиберальная «глобализация-минус», ни локальный национализм не отвечают реальной сложности современного мира. В книге разбирается политика властей Башкортостана (советских организаторов-«хозяйственников», по аналогии с Лукашенко), пытавшихся в 1990-е — начале 2000-х сохранить в регионе хоть какую-то промышленность и культуру через замкнутость и жёсткий контроль сверху (с подавлением какой-никакой низовой политической самоорганизации, проснувшейся к концу 1980-х). Действительно, удар перестройки удалось смягчить; однако выстроенная система держалась на кумовстве, коррупции, патернализме, не очень удачных попытках насаждать башкирскую идентичность. В результате значительная часть населения оказалась «законсервирована» в весьма бедном и маргинальном состоянии. Местная же творческая и научная интеллигенция, обладавшая потенциалом развития, адаптировалась к общему режиму выживания и зачахла (либо мигрировала).

Читайте также: Кровь, Почва и Ложь: где приземлиться патриоту в новом десятилетии

Конечно, и в Советском Союзе регионы отличались по уровню развития: были промышленные центры, были сельскохозяйственные. Однако отставание компенсировалось включённостью в большую прогрессивную систему. Так, и при СССР, и в 1990-е годы в Башкортостане делалась ставка на колхозы. Однако в первом случае их удавалось обеспечить производимой в другой части страны техникой, дорогами и т. п. Большое внимание уделялось поддержке «сельской интеллигенции»: как инженеров или агрономов, так и деятелей культуры. Местное творчество испытывало притяжение общегосударственного социалистического идеала.

Характерно, что попытка центра восстановить своё влияние в Башкортостане в 2010-е годы оказалось уже не столь успешной. Авторы указывают, что местная элита быстро изжила основных «реформаторов». Большим ударом стал и курс центра на сокращение социалки: хотя условные дома культуры, школы и медпункты были не эффективны с точки зрения рынка, они поддерживали хоть какие-то позитивные тенденции в депрессивных регионах. В частности, попытка перейти от коллективных хозяйств к фермерам, в теории прогрессивная (впрочем, в отличие от своей постперестроечной версии, советские колхозы Зауралья были передовиками), провалилась из-за необеспеченности региона техникой и инфраструктурой.

Прогрессивные точки в Башкортостане оказались изолированы и направлены вовне: не на работу с местным населением, а на соседние регионы, федеральный уровень или вовсе за границу (возможно, нечто подобное произошло и в целом с российской интеллигенцией, «предавшей» народ и сориентировавшейся на Запад). Хотя башкирское Зауралье богато залежами железной руды, местные предприятия были поглощены промышленным гигантом УГМК, чей подход также «имеет все черты колониальной политики». Началось явное разделение на «центр» и «периферию», вплоть до расслоения крупных городов на современные и благополучные районы (что характерно для капитализма, но чего старались не допускать в плановом хозяйстве СССР). Интересно, что, по замечанию авторов, маргинализация коснулась и части местной элиты.

Нужно отметить, что описываемая в книге «архаизация» соответствует логике периферийного капитализма. Разделение страны на «глобалисткое» меньшинство, завязанное на мировой рынок, и «лишние» массы, рассматриваемые как объект жёсткой эксплуатации и разграбления. Повышенное значение ренты и господдержки. Работа вахтовым методом, стягивание населения вокруг немногих экономических центров. Собственно, «автономизация» и «локальная идентичность» всегда были козырем в руках местных элит при вымогании преференций у центра. Аналогичный процесс идёт и на Западе, где различные группы пытаются улучшить своё положение в рамках государственной машины под прикрытием борьбы с дискриминацией расы, этноса, «гендера» и т. п.

В этом смысле архаизацию можно рассматривать как тщетную попытку удержаться на локальном уровне в современном капиталистическом (особенно периферийном) обществе. Она не создаёт каких-то особых народных форм организации жизни (если не считать таковыми подсобное хозяйство и собирательство), а лишь смягчает (и то скорее на уровне самосознания) и «обживает» пресловутую частичную занятость, работу в сфере мелких услуг, оторванность от обещанного общества потребления. Даже вся эта вера в магию и гороскопы, патернализм, апатия являются попыткой примирения с реальным отсутствием политической организации и действенных инструментов влияния на ситуацию. Неслучайно авторы отмечают, что сильное гражданское общество является силой, противостоящей архаизации даже в момент крушения старого строя.

Наконец, чем-то подобным, только более эффективно, занимается расцветающий на Западе анархизм: организация автономной локальной жизни. Но и там, как теперь становится ясно передовым активистам, «местничество» является фатальной ошибкой. В России же «позитивный» момент архаики, т. е. организация жизни на местном обществе, не смог породить даже подобия анархического движения.

На этом фоне авторы со скепсисом относятся к патриотическому повороту последних лет. По их мнению, попытки восстановить какие-то советские и централистские практики в теории правильны, но на практике являются формой, которой недостаёт содержания, а потому и мобилизационного потенциала. Авторы считают, что власти недооценивают силу архаики (и даже способствуют ей, играя на ностальгии и патернализме); но можно сказать, что они неспособны сломить логику периферийного капитализма. Пенсионная реформа вряд ли стала следствием кумовства и этнического мифа; скорее она продиктована требованиями экономии, выдвигаемыми «развивающимся» странам международными финансовыми организациями.

В книге делается вывод, что, с учётом незавершённости советской модернизации, слабости гражданского общества и сомнительного генезиса среднего класса (родившегося не из борьбы буржуазии с аристократией, а из резкого распада советского общества), длительной зависимости народа от государственной вертикали — общество должно отреагировать на регресс в форме «левопатриотического» движения за социальное государство. Не до конца ясно, как авторы оценивают эту перспективу: прогресс, по их мнению, требует развития низовой инициативы, самостоятельности и т. п., — что, возможно, является намёком на более рыночную модель. В любом случае в книге проводится важная мысль: с архаикой нужно не просто «бороться», её нужно интегрировать, развивать, преобразовывать. Прогресс должен учитывать специфику текущего состояния, опираться на имеющиеся формы организации жизни — так что от идеи сильного государства нельзя просто отказаться.

Вероятно, ответом должна быть некая реконструкция идеи социального государства. Западные левые интеллектуалы доказали, что даже успешные капиталистические державы до сих пор держатся за счёт сильного государства, дорогих программ, господдержки, контроля, элементов планирования. Однако этот аппарат должен оказаться в руках народа, а не элиты; его целью должно быть благополучие масс, а не абстрактная экономическая эффективность (читай — интересы крупного капитала). Возможно, идея безусловного базового дохода (с одной стороны, создающая условия для гражданской активности; с другой, требующая довольно твёрдого контроля государства) становится сегодня неожиданно популярной именно потому, что она даёт какую-то ранее неопробованную комбинацию социального государства и гражданского общества?

Книга развеивает надежды на то, что «вставание с колен» России можно осуществить малой кровью: волевым решением центра, реставрацией советского опыта, замыканием на самих себя, удачно поймав изменение мировой конъюнктуры. Для этого требуется одновременно и чёткое понимание отечественных низовых реалий — на кого и на что мы действительно можем опереться (не на «патриотический» же капитал и казачество)? Чего хотят массы и в какую сторону они способны двигаться? И смелый современный проект, способный ухватиться за «архаику» и включить её в процесс развития. К сожалению, чем дольше тянется «стратегическая неопределённость», тем сильнее искушение воспользоваться простым и «проверенным» решением: что рыночным, что «русско-патриархальным».