Будущее России: нельзя предсказать, но пока ещё можно изменить

Урри Д. Как выглядит будущее? — М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018

В XXI веке размышления о будущем оказались не в почёте: что толку от утопий и предсказаний, которые не сбываются? От крупных проектов, всегда идущих наперекосяк? Сто лет назад мыслители и политики надеялись на то, что человек вот-вот укротит хаос природы и социума, подчинит историческое развитие разумному плану. Но сегодня мы ощущаем себя менее властными над судьбой, над государством, над экономикой и окружающей средой, чем когда-либо. Распространено мнение, что даже правительства и частные корпорации больше не способны к стратегическому планированию.

Но то, что будущее невозможно просчитать, не означает, что его нельзя создать или изменить. Наоборот: именно то, что будущее творится людьми, борющимися за свои интересы и своё видение группами, делает его не предопределённым.

Потому образ будущего как вечного настоящего или как его прямого продолжения, принятие господствующих сейчас тенденций как неизменных — есть лишь выражение воли определённых (господствующих) классов. Утопии позволяют критически взглянуть на эту навязанную нам (на деле весьма хрупкую и противоречивую) «неизбежность», увидеть её основания и границы. А образ будущего как случайности, катастрофы — есть выражение сегодняшней слабости и дезорганизации общества, его оторванности от политики и власти. Борьба народа за свои интересы и права неразрывно связана с созданием альтернативного образа будущего — попыткой сформулировать направление, предельную цель, обрисовать новое устройство мира.

Почему же мы потеряли светлое будущее и как его вернуть? Можно ли бросить вызов власть имущим и заставить мир свернуть с намеченного пути, ведущего то ли в коммерческую антиутопию, то ли к экологическому коллапсу? Над этими вопросами размышляет британский социолог Джон Урри в книге «Как выглядит будущее?».

Автор сначала даёт краткий обзор того, как развивались подходы к прогнозированию и изменению будущего; затем излагает методику, кажущуюся Урри самой полной и гибкой (теория сложных систем плюс сценарный анализ в духе американского интеллектуального центра RAND); наконец, применяет эту методику к рассмотрению будущего трёх аспектов: производства (3D-печать), будущего передвижения по городу (автомобилей) и будущего климата.

Общество, создающее будущее, автор понимает в духе Бруно Латура: объединение физических, технологических, политических и социальных систем (т.е. групп людей, природных объектов, институтов, производственных отношений, уровня развития производительных сил), создающих условия существования друг друга, взаимозависимых и скреплённых отношениями власти. Текущее состояние этих элементов диалектически связано с прошлым (пройденный ими в своём развитии путь влияет на них сегодняшних). Внутри каждого элемента содержатся противоречия («трещины»), порождающие альтернативные общественные силы, идеи, видения будущего. Аналогия с марксизмом не случайна: Урри регулярно цитирует Маркса.

Гораздо интересней то, как автор описывает «законы» взаимодействия перечисленных элементов — здесь вступает теория сложных систем. Хотя текущий расклад сил ограничивает то, каким может быть будущее, он всегда оставляет пространство более или менее вероятных (в зависимости от того, кто сейчас сильнее и активнее) вариантов. Группы людей ведут постоянную борьбу за то, какой вариант будет реализован. Никто из них не может просчитать все факторы и обстоятельства, так что борьба ведётся в некоторой неопределённости. Более того, действия разных сторон зачастую имеют непредвиденные последствия и побочные эффекты (ведь общество чрезвычайно сложно и взаимозависимо). Следовательно, в борьбе то и дело возникают непредвиденные переломы, катастрофы, возможности.

Значительные изменения в обществе являются результатом не просто автоматического действия каких-то «фундаментальных сил» (например, развития пролетариата), но способности этих сил воспользоваться непредвиденным удачным стечением обстоятельств, всплывшей возможностью (как Ленин воспользовался слабостью Российской Империи и несамостоятельностью русской буржуазии для социалистической революции). Иначе говоря, одних объективных оснований (Ленин сказал бы: «стихийности») для изменения недостаточно — необходима ещё и политическая воля организованной группы людей, и удача, и способность не упустить нужный момент.

Наконец, каждый «шаг», каждое изменение влияет на весь расклад сил; направление, бывшее истинным и полезным для группы в предыдущий момент, теперь может оказаться губительным. Поэтому необходим постоянный анализ ситуации, выбранного направления движения и его результатов — настолько, насколько это вообще возможно (особенно учитывая то, что каждый выбор и каждое отвоёванное изменение порождает инерцию и стремление придерживаться курса).

Урри подчёркивает, что, хотя в определённых случаях малое изменение или появление какого-то недостающего элемента может «взорвать» общество, запустить мощные процессы, — обычно этого не происходит. Например, техническое изобретение, в теории способное перевернуть мир, совсем не обязательно это сделает. Поскольку мы имеем дело со сложной взаимозависимой системой, движимой групповыми интересами, изобретение могут отвергнуть, либо использовать «в половину мощности», так, чтобы оно вписывалось в текущий порядок.

Технологии, которые определяют будущее, обычно оказываются далеко не самими лучшими и не самыми революционными, перспективными. Грубо говоря, за революционным изобретением должна стоять революционно настроенная группа; иначе властная конформистская группа просто продвинет соответствующую, более конформистскую технологию. Как указывает Урри, инновация — это в первую очередь преобразование социальных практик. Но по этой же причине реклама и насаждение радикальных инноваций «сверху» также часто не даёт результата: общество просто не включает их в свою повседневную практику.

В общем, появление нового элемента (технологии, экологической проблемы и пр.) само по себе не заставляет систему измениться, не создаёт новое будущее. Новая система — это новая сборка имеющихся элементов, переопределяющая их, меняющая их использование в социальных практиках (с изменением самих этих практик). На ум сразу приходит книга «Политики природы» Латура, в которой процесс сборки связывается с политической борьбой, с интересами и деятельностью находящихся у власти (в идеале — всех составляющих общество) групп. В частности, Латур доказывает, что даже претендующая на объективность наука (а также технологии и будто бы независимый от человека материальный мир) — это вопрос политический. Урри также приходит к необходимости «пробуждения государства и гражданского общества от спячки», чему должны поспособствовать социологи, изучающие альтернативные варианты будущего (а значит, описывающие системные противоречия, интересы общественных групп и таким образом привносящие в них политическое сознание).

К сожалению, попытка автора применить описанный подход к конкретным проблемам (производство, автомобили, климат) оказывается неудачной. Вопреки своей теории, Урри концентрируется почти исключительно на техническом аспекте: прочности пластика, устройстве автомобиля, графикам изменения средней температуры на Земле и т.д. Общественный же «контекст», в котором эти технические аспекты отбираются, развиваются и используются, затрагивается совсем вскользь. Классы или иные группы, заинтересованные в том или ином развитии событий, не выделяются. Какая-то попытка обрисовать социальный аспект принимается только в главе про изменение климата — но и там всё сводится к общему сетованию по поводу «потребительской культуры» и пространному обвинению неких «финансовых элит», убегающих от налогов и давящих малый бизнес.

В книге также несколько раз упоминается, что рост потребления энергии вызывает рост неравенства в обществе — но каков конкретный механизм перехода одно в другое и при каких условиях это «правило» работает, не уточняется (нужно ли полагать, что в США в 1970-е годы неравенство было выше, чем в 1870-е годы?). Зато Урри явно солидарен с идеей, что снижение потребления энергии почему-то автоматически устранит расколы в обществе. Сценарий нового феодализма, когда снижение происходит «за счёт» слабых (бедняков или развивающихся стран), не допускается. В общем, соседство в книге комплексной теории и поверхностного анализа конкретных случаев озадачивает.

Зато Урри хорошо дополняет теорию Бруно Латура (в свою очередь, являющуюся современной вариацией на материалистическую диалектику Маркса). Можно сказать, в книге описывается, как общество переходит от старой «сборки» к новой.

Итого, Урри пытается представить развитие общества как результат соединения объективного и субъективного момента: в одной точке должна сойтись тенденция, удачное стечение обстоятельств и воля политического субъекта, обладающего достаточной организацией и осознанностью. Соответственно, чтобы изменить современный капитализм необходимо и адекватное исследование общества, и альтернативное видение системы (утопичное, но осознающее свою утопичность, а потому допускающее корректировки на ходу), и политическая организация заинтересованных групп, и решительные лидеры с политическим чутьём. Надежда, что без чего-то из этого удастся обойтись — за счёт катастрофы, «прогресса», удачи — к сожалению, контрпродуктивна.

Более того, нужно быть готовым к тому, что сегодняшний идеал завтра станет ложным: первоначальный взгляд окажется ограниченным, шансы и обстоятельства всегда будут неоптимальными, сами интересы с каждым шагом будут изменяться. Потому некрасивое, но действительное решение предпочтительнее стройного, но неработающего или исключающего непредвиденные побочные эффекты. Конечно, этот принцип легко истолковать как призыв к компромиссам и поиску пути наименьшего сопротивления. Но Урри скорее подчёркивает, что образ будущего должен быть не догмой, а адекватным изменчивой ситуации руководством к действию. Предсказание будущего — не рок, не утопия, а карта, направляющая сегодняшнюю деятельность и борьбу. По крайней мере, только в этом случае образ будущего сегодня может стать ценным.