В поисках себя и золотой середины: Мишель Монтень

Он опередил свое время настолько, что сегодня кажется почти невероятным, что он и в самом деле жил в середине XVI века, до Шекспира и Сервантеса. Размышления его «Опытов» и стилистика этих размышлений кажутся принадлежащими Просвещению, а поиски умеренности и золотой середины напоминают русскому читателю путь Александра Пушкина. Но это не они сформировали его, а он — их; недаром и у классиков Просвещения, и у русского поэта Монтень никогда не покидал «первой полки».

В историю философии он вошел своей единственной, но важнейшей книгой. Ее жанр для XVI века кажется невероятным. Монтень перебирает, как на четках, одну за другой интересующие его темы, от военных вопросов до воспитания детей, вспоминает, что по тому или иному поводу говорили уважаемые им классики, и присовокупляет к их размышлениям собственные, ничуть не стесняясь «бытового» характера собственных размышлений и не пытаясь выдать этот их характер за что-то другое, не пытаясь показаться кем-то, кем он не является.

Монтень неоднократно упоминает, что его цель — воплотить платоновский тезис: «Делай свое дело и познай самого себя». Чтобы познать самого себя, понять собственное отношение к тем или иным важным вопросам, необходимо не только перечислить мудрые изречения на эту тему, но и сформулировать свои собственные ощущения и взгляды. Книги учат человека жить правильно, но живут не книги, а человек; и он призван, разобравшись в себе, по-настоящему понять, каким он является и почему. Книги помогают понять, но цитаты не заменяют понимания — и тем более проживания.

«Мой ум и мысль бредут ощупью, пошатываясь и спотыкаясь, и даже тогда, когда мне удается достигнуть пределов, дальше которых мне не пойти, я никоим образом не бываю удовлетворен достигнутым мною, — пишет Монтень. — Я всегда вижу перед собой неизведанные просторы, но вижу смутно и как бы в тумане, которого не в силах рассеять».

В этой цитате — можно было бы подобрать и другие подобные — сказано много и о его поисках, и о его методе, и о его книге. Тут и подлинные, честные поиски истины. Тут и известные размышления апостола Павла о возможностях человека почувствовать и сформулировать истину («теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу»). Тут и присутствие личностного человеческого «я» без попытки его приукрасить, но с желанием, в полной мере отдавая отчет в его несовершенстве, всё-таки дать этой личности право голоса.

Опираясь таким образом не только на духовный и книжный, но и на бытовой и личностный опыт, философ и выносит суждения о тех или иных вопросах. Вот, к примеру, тема воспитания детей; по этому вопросу он опередил средних педагогов на добрые полтысячелетия, иные из его высказываний и сегодня прозвучат новшеством. Надо, чтобы дети, учась, понимали, чтобы им было интересно, чтобы в процессе обучения они играли не пассивную роль запоминающего, а активную роль участника; нужно развивать не только их нравственность или память, но всё их существо в его целостности; такие простые и такие неочевидные, тем более в середине XVI века, мысли.

Намерение Монтеня избегать крайностей и привычных, протоптанных, но неверных дорожек отражалось не только в его письме, но и в его жизни. Гугенотские войны пришлись как раз на его век, но католик Монтень не стал принимать ни одной из сторон. Любые резкие политические перемены он считал злом, указывая, что поддерживать их — это всё равно что предлагать лечить болезнь смертью; действительно поможет, но есть ли в этом смысл? Такой человек точно не поддержал бы французскую революцию, и по этому пункту яблоки, то есть некоторые из философов Просвещения, укатились далеко от яблони-Монтеня.

Именно Монтень в своих «Опытах» изобрел жанр эссе, который станет потом классическим стилем Просвещения и французской, а затем и всей европейской культуры. Важнейшую роль для работы в этом жанре играет баланс личного и общего, авторского и универсального; только тот и может хорошо в этом стиле работать, кто, как Монтень, полностью отдает себе отчет в собственном несовершенстве — а потому и судит спокойно и скромно, не считая себя великим. Вот и еще один пункт, по которому наследники едва ли оказались достойны завещателя. Своим интеллектуальным и нравственным равновесием Монтень задал слишком высокую планку.

А начинает он свое знаменитое произведение словами, которые подошли бы к девяносто пяти процентам мировой литературы, но только не к его собственной книге: «Это искренняя книга, читатель. Она с самого начала предуведомляет тебя, что я не ставил себе никаких иных целей, кроме семейных и частных. (…) Таким образом, содержание моей книги — я сам, а это отнюдь не причина, чтобы ты отдавал свой досуг предмету столь легковесному и ничтожному. Прощай же!».