Не сойти с ума в тюрьме. Два года пыток Марины Тумской

— Вот это прямо мой размерчик. Жаль, что в нынешнем сезоне цвет вышел из моды, — в шутку примеривая на груди какую-то майку, взятую из коробки в гараже, рассуждает Марина Тумская.

Глядя на эту женщину средних лет и то, как она юморит без устали, никогда, даже в самом страшном сне не подумаешь, что кроется за этой простодушной улыбкой.

— Я работала в детской больнице младшей медсестрой. Честно скажу: пошла туда не по зову сердца, а от безысходности. В девяностые годы на Украине финансирование повсюду было очень плохое, но бюджетники хоть какую-то копейку получали. И вот мой муж, водитель скорой, устроил меня к себе поближе. Пошла без лишних раздумий, потому что на заводе КМЗ, где я трудилась до этого, вообще не платили зарплату.

В ту пору, объясняет Марина, удалось выжить во многом лишь благодаря родной матери.

— Ей зарплату выдавали продуктами. И с той поры у меня есть свой гастрономический стоп-лист, некоторые позиции из которого я не то что есть, видеть не могу. Например, консервированную капусту в банках. Её тогда раздавали направо и налево. Ещё не ем паштеты дешёвые — даже ливерная колбаса, мне кажется, вкуснее. От гречки во всех проявлениях тошнит — ни кашу, ни гарнир, никак вообще её не воспринимаю. Голодная буду сидеть, но к гречке не притронусь. С лапшой быстрого приготовления такая же история — от одного запаха тут же воротит.

Правда, эти привычки у неё появились уже в десятые годы. На вопрос, почему и откуда, отвечает не моргнув глазом:

— Да в тюрьме переела всего этого добра.

И снова смеётся так, словно только что вспомнила какой-то забавный эпизод из жизни. Хотя история уходит корнями аккурат в предмайданный период.

— Помню, прибегаю домой и сразу сажусь за новости. Сестра меня постоянно журила, мол, что ты ерундой какой-то маешься, бред всякий смотришь? А я ей говорю: «Саша, запомни — то, что происходит там, придёт к нам». Чуть погодя она, конечно, призналась, что я как в воду глядела. А тут и провидцем не надо быть.

В феврале 2014 года в её родном Краматорске вспыхнули митинги против разворачивающегося в столице Украины переворота. Но мирных людей Донбасса тогда (впрочем, как и все последующие годы) никто слушать не стал.

— На нас сразу поставили клеймо недочеловеков. Западенцы всегда считали себя хозяевами, а остальных, то есть русское большинство населения, рабами, которые должны им прислуживать.

Сразу было понятно, куда ведут страну политические взгляды агрессивного меньшинства, подытоживает Марина. Стало ясно: до борьбы за выживание остался лишь один крохотный шаг.

— Война началась с моего города. Я даже помню эту дату — 3 марта 2014 года. Ко мне тогда привезли раненого пацанёнка. Ну юношу лет 18. Володей зовут. Под ним разорвался снаряд и повредил ему паховую область — от детородного органа до пятой точки всё было перебито. Вместе с другими товарищами он вышел на улицу, чтобы попытаться голыми руками остановить колонну военной техники ВСУ. Украинским солдатам это не понравилось, они открыли огонь на поражение.

В Краматорске на тот момент была беда с медпрепаратами — в изобилии только зелёнка, бинты и вата. А родственница Марины работала в донецком медуниверситете. И как раз через неё девушка доставала разные лекарства. Совсем скоро сарафанное радио разнесло молву о доброй медсестре, у которой «всё есть», причём бесплатно.

— Лечили мы всех подряд: и гражданских, и ополченцев, и украинских военных. Их тогда много привозили — с ожогами, пулевыми и осколочными ранами. Вообще не разделяли никого на своих и чужих. Как и положено врачам. И даже сейчас, зная, что будет дальше, я не поменяла бы своих взглядов в отношении пациентов.

Наступил 2015 год. К этому моменту украинские войска уже плотно оккупировали город и, разобравшись с ополченцами, вовсю принялись за мирных.

В ночь на Крещение возле дома Тумских лихо затормозил тяжёлый военный бронеавтомобиль.

— Моя улица спроектирована так, что там в конце неожиданно вырастает резкий поворот, о котором знают только местные, поэтому они всегда сбрасывают скорость. Я же проснулась от звука торможения и того, что моя собака сильно брехала. Только протёрла глаза, выглянула в окно, как в гостиной уже стояли 15 вооружённых мужиков. Супруг был на работе, а я осталась с тремя детьми: двое моих — сын и дочка, и племянник. Все несовершеннолетние. Нас под дулом автоматов построили в зале и приказали взять документы. Мне завязали глаза шарфом и посадили в машину. Ребятишек, слава богу, не тронули.

И вот тут — впервые за всё время беседы — с беззаботного образа Марины сошёл тот задорный румянец, которым она была вооружена ещё минуту назад. На лице женщины скопом и одномоментно проступили боль, страх, отчаяние. И злость. Не было, правда, даже грамма слёз — видимо, их она уже давно выплакала.

— Меня привезли в краматорское здание СБУ и сразу бросили в подвал. По сути, пыточную. Пристегнули наручниками к трубе. За всё время их с меня ни разу не сняли.

Марина закуривает сигарету и, немного прищурившись, словно воспроизводя картину прошлого на перемотке магнитофона, продолжает рассказ. Почти каждое слово она цедит сквозь зубы.

— Мне шили организацию террористического сообщества. За то, что я лечила ополченцев. Когда отказывалась подписывать обвинения, били током и насиловали. Раз за разом. Подпаливали целлофановую плёнку и прижигали ей кожу на щиколотке, там до сих пор шрам.

Марина жестом указывает на ноги.

— От издевательств я нередко отключалась. Когда приходила в себя, слышала, как моего соседа за стеной, Ромку, ему лет 20 было, буквально разбирали по частям. Переломали все кости и в итоге забили насмерть. Ужасно кричал перед смертью. Помню, в какой-то момент его тело с глухим грохотом упало на бетонный пол. Труп упаковали в пакет, обмотали скотчем и потащили наверх. И всё это сопровождал такой характерный глухой звук плюханья и скрипа плёнки. До сих пор не могу забыть.

Но страшнее всех этих ужасов были угрозы детям, рассказывает Марина.

— Описывали такие страсти, которые обещали с ними сотворить — даже словами передать не могу. Тогда я действительно по-настоящему испугалась. Хотя и до этого уже трижды прощалась с жизнью. Однажды мне надели чёрный мешок на голову, вывели из камеры и посадили в машину. Думала, отвезут до аэродрома.

Предместья краматорского аэропорта, как и его печальный аналог — «мариупольская библиотека», служили местом массовых расстрелов и расправ с неугодными. Живыми оттуда никто никогда не выбирался. Страшно представить, сколько на самом деле людей там похоронили украинские нацисты.

— Когда меня высадили, я услышала лай собак. Всё ждала, что мне сейчас выстрелят в голову. Но потом машина начала удаляться. Я постояла ещё минут пять, сняла свой «головной убор» и начала рассматривать окружение. Оказывается, рядом был наш посёлок. Меня «любезно» подбросили до дома.

В подвале она провела 11 суток. Дома Марину встретили муж и дети. Они до сих пор не знают всех подробностей того, какие ужасы пережила их мама. После застенок СБУ у пленницы открылись разные заболевания по женской части — инфекции и регулярные кровотечения.

— Благодаря поддержке супруга я со всем справилась, всё вылечила. Хотя меня долго приходилось откапывать, конечно. Но и времени на раскачку не было — я твёрдо знала, что за мной вернутся.

Перед выходом на волю Марину заставили подписать бумагу о сотрудничестве — читай, заниматься доносительством.

— Естественно, ничего такого я делать не собиралась. И стала готовиться ко второму раунду. Например, активно закручивала консервы для детей. Старшей дочке ведь тогда 13 лет всего было. Ну чтоб ей с едой не морочиться, когда меня не будет. Машинку стиральную купили. В общем, бытовые страсти тогда кипели. Мужа, кстати, уволили из-за меня, так что я осталась на время единственным кормильцем в семье. Уходила на работу, возвращалась с работы — и давай запасы собирать.

Но однажды с работы она так и не вернулась. 17 июля 2015 года в 9 утра, ровно через полгода после первого ареста, в больницу, где служила медсестрой Марина, снова заявились ВСУ.

— На этот раз меня сразу отправили в СИЗО. Больше пыток и издевательств не применяли, но сильно давили морально. Дали зачитать приговор, вернее, самооговор. Ну что я там с кем-то в сговор вступила, что-то у кого-то взяла для подрыва украинской государственности. До сих пор есть это видео. В общем, так я уехала в тюрьму Артёмовска по статье о создании преступной группировки.

Марину заперли в одиночной камере. Несмотря на отсутствие избиений, условия всё равно были ужасными: холод, сырость, повсюду клопы, плесень и грибок. Но даже в таком аду нашлось место крохотной радости.

— Не буду говорить, как именно, но в итоге я выпросила себе котёночка. Назвала её Глашей. Мы вместе с ней тянули тюремную лямку.

А в ноябре, перед самым днём рождения Марины, к ней подселили сокамерницу Ларису. Жили дружно, делились всем, чем можно — даже прокладками, вспоминает Тумская. Но иногда и ругались, ведь всё время вместе жить в одной маленькой камере, без возможности куда-то деться, очень тяжело.

— Она называла меня Масяня, потому что я ходила в растянутой футболке и с потрёпанными волосами. Ей, правда, как-то вот совсем не везло с нашими надзирателями. У неё были выбиты зубы, полость рта гноилась. Местный стоматолог её специально мучил — рвал наживую, без анестезии. Я его «патологоанатомом» прозвала.

Марина никогда не унывала и всегда старалась шутить. Вместе с Ларисой они разыгрывали спектакль на двоих, представляя себя в роли артистов театра. Или даже суда.

— Произносили такие многозначительные монологи, как в ток-шоу про судей. «Подсудимый, вы приговариваетесь к тысяче лет вкусной еды и сна по желанию!» — с характерным властным голосом вершителя судеб озвучивает пантомиму Марина. — Когда ложились спать, никогда не желали друг другу спокойной ночи — только доброй. Ведь спокойной ночь может быть лишь дома.

В артёмовской тюрьме заключённая Тумская не раз дралась с другими сидельцами.

— Не люблю, когда обижают слабых. Одна такая начала попрекать свою сокамерницу тем, что её родители не привозят никаких передачек. Прямо замучила несчастную. Ну я и вступилась.

Марина хохочет, вспоминая свои тюремные баталии. Так шло время, пока не пришла радостная весточка.

По линии Красного креста Марину внесли в списки на обмен пленных между Украиной и ДНР. Казалось бы, вот она, долгожданная свобода и встреча с родными. Но Тумская отказалась в пользу одного молодого парнишки, ополченца, которого мордовали ещё страшнее, чем Ромку в краматорском подвале.

— Его бы там точно убили. Я понимала, что для пацана это единственный шанс не просто выйти на свободу, а выжить. И попросила организаторов переговоров взять его вместо меня.

Так она провела в тюрьме ещё полтора года. Сестра по несчастью Лариса благодаря обмену вышла в конце 2016 года. В декабре 2017-го очередь дошла и до Марины Тумской.

— Нас довезли до Донецка. Я понимала, что не могу вернуться в Краматорск — меня там либо снова посадят, либо сразу убьют. Но сердце разрывалось от тоски по мужу и детям.

18 марта 2018 года в комнату общаги, где жила Марина, постучали.

— Поворачиваю голову — на пороге стоит вся моя семья. Оказывается, они тайком выехали с вещами из Краматорска и поселились в Донецке.

С тех пор Тумские неразлучны. В окрестностях Донецка снимают небольшой дом. Дочка уже выросла и окончила университет.

— Знаете, я начала совершенно иначе относиться к каждому спокойному дню, что мне посылает Господь. И не держу зла на своих обидчиков. Даже на тех, кто меня сдал.

Тогда, в 2015 году, обвинение против Марины Тумской строилось на показаниях одного единственного свидетеля, бывшей подруги Кристины Михайловой.

— Она крутила романы то с ополченцами, то, когда зашли украинские войска, уже с ними. Дама лёгкого поведения, грубо говоря. Сейчас с ребёнком живёт где-то в Италии на берегу моря. Бог ей судья. Я не желаю им никаких бед, но твёрдо знаю, что «принцип бумеранга» обязательно сработает.

В этот момент Марину окликает несколько человек — нужно принять груз гуманитарной помощи. Наша героиня уже несколько лет после освобождения помогает родному Донбассу в качестве волонтёра — собирает продукты, медикаменты, одежду и другие вещи первостепенной важности. Столь необходимые людям, в чей дом пришла война.

Ведь кто-кто, а Марина точно знает, что своих бросать нельзя.

— Знаете, чем больше времени проходит, тем отчётливее у меня формируется одна мечта. Причём реальная такая, осязаемая. Я вот хочу, когда русская армия освободит мой родной Краматорск, вернуться туда. И снести торговый центр, который построили украинцы. А на его месте заложить аллею славы героев-краматорцев, которые сражались за Донбасс и в годы Великой Отечественной, и сражаются сейчас. Надеюсь, я обязательно доживу до этого момента.

При поддержке Института развития интернета (АНО «ИРИ»)