Какова роль Сталина в Великой Отечественной войне? — современный взгляд

16 июня в Москве состоялось заседание Научного совета Российского военно-исторического общества (РВИО). Главной темой заседания стала роль Иосифа Сталина в Великой Отечественной войне, оценки которой, увы, всегда сверх всякой крайности зависели от политической конъюнктуры.

Открывая заседание, профессор Института стран Востока, член исполнительного совета Российской ассоциации историков Второй мировой войны, председатель Научного совета РВИО, доктор исторических наук Анатолий Кошкин отметил, что поднятая «тема не может оставить никого безразличным, нейтральным, ибо по всем опросам общественного мнения от 55 до 60 процентов рассматривают Иосифа Виссарионовича Сталина, как кто-то написал в каком-то учебнике, эффективного менеджера — ну для него бы это стало оскорблением, как выдающегося руководителя огромной державы, а процент признающих его огромный вклад в победу советского народа и Красной Армии в Великой Отечественной войне с фашистской Германией еще выше». При этом Кошкин подчеркнул, что участники обсуждения не намерены отрицать «перегибы и противозаконные деяния», которые существовали в сталинской политике до войны и после нее и были осуждены еще в советское время, но сосредоточатся как на заслугах и достижениях, так и упущениях и ошибках Сталина как Верховного главнокомандующего именно во время Великой Отечественной войны.

Сам Кошкин к ошибкам Сталина отнес его уверенность в том, что Гитлер не развяжет войну против Советского Союза, не разобравшись тем или иным способом с Великобританией, а также запоздалое принятие мер по подготовке Красной Армии к отражению германского нападения. Вместе с тем в дальнейших событиях войны Сталин принимал непосредственное участие, причем не только как политик, но и как военный деятель, и оценка именно этого сталинского вклада в победу над фашизмом по сей день остается несвободной от заблуждений и инсинуаций, даже таких замшелых, как вброшенное на XX съезде Никитой Хрущевым заявление, что Сталин руководил войной по глобусу — тем более нелепое, напомнил историк, что у Сталина в кабинете глобуса не было, а вот у Гитлера в кабинете глобус обнаружен, но почему-то это обнаружение не породило заявлений, будто главарь нацистов выстраивал стратегию по глобусу.

В числе крупнейших достижений Сталина в годы войны Кошкин назвал недопущение войны на два фронта — не только с Германией и ее европейскими сателлитами, но и с Японией, оккупировавшей Корею и северо-восток Китая и угрожавшей нашим дальневосточным рубежам.

Завершая вступительное слово, Кошкин отметил, что избранная тема неотделима от событий дня сегодняшнего, поскольку в нынешней борьбе России против фашизма — в первом приближении украинского, против которого ныне ведется специальная военная операция, — пригодится и опыт Великой Отечественной войны: «И политический, и военный, и научно-технический, и экономический».

Главный редактор ИА REGNUM, кандидат исторических наук Модест Колеров в своем выступлении затронул тему историографии роли Сталина в Великой Отечественной войне, отметив в начале ее необъятность.

Колеров также подчеркнул связь темы заседания с борьбой против возродившегося уже в наши дни фашизма, особое внимание обратив на ту самоотверженность, с какой сражается против украинских нацистов современная российская молодежь, у которой, как многим казалось, за душой «гаджеты одни».

Относительно решения президента России Владимира Путина о проведении операции по демилитаризации и денацификации Украины Колеров выразил мнение, что это тяжелое решение было принято в том числе «исходя из исторического опыта 1941 года». Сталин, безусловно, готовился к войне против нацистской Германии, хотя, по некоторым признакам, рассчитывал оттянуть ее начало хотя бы на год, тем более что и третий пятилетний план заканчивался как раз в 1942 году. Подготовкой к борьбе против Германии объяснялась и война с Финляндией зимой 1939–1940 годов, с которой отчасти перекликаются нынешние события и которая произошла прежде всего из-за необходимости отдалить границу от Ленинграда, остававшегося одним из важнейших центров советской военной промышленности, поскольку создание второго промышленного центра на Урале и восточнее него было еще далеко от завершения.

Колеров кратко рассказал о результатах своих исследований того, как Сталин еще с середины 20-х годов пытался созданием второго промышленного центра решить проблему близости важнейших компонентов советской промышленности к границам. Он обратил внимание на неслучайность выбора для расположения этого центра именно Урала, в те времена остававшегося труднодостижимым даже для авиации возможных противников с запада, в том числе Германии. Сама идея возникла у Сталина не на пустом месте — еще в марте 1918 года на съезде партии Владимир Ленин без обиняков рассматривал возможность в случае возобновления германского наступления переноса столицы Советской России даже в Екатеринбург. Но, по оценке Колерова, воплотить данный замысел в полном объеме к началу Великой Отечественной войне не удалось, что не в последнюю очередь объяснялось отдачей приоритета большевистскому проекту мощной Советской Украины, направленной против враждебной Польши, что видно по той же переписке Сталина с Лазарем Кагановичем, в которой Сталин сетовал на трудность перераспределения ресурсов из-за сопротивления украинских партийцев — так что даже Кобе, которого зачастую (особенно этим грешат антисоветчики) представляют в рамках Советского Союза буквально всесильным, не хватало политического веса для перелома инерции и пересмотра приоритетов. В результате, считает историк, только эвакуация во время войны завершила создание уральского промцентра.

Отдельно Колеров остановился на ложном представлении, будто создание уральского индустриального центра было какой-то тайной, неведомой тем же немцам, как, в частности, в конце войны заявлял один из главных идеологов нацистской Германии Альфред Розенберг. На деле же в Советском Союзе создание новых предприятий на Урале и за ним, в частности в Кузбассе, не то что не скрывалось, а было в межвоенный период одной из расхожих тем пропаганды, не обойденной даже, например, Владимиром Маяковским («Через четыре года здесь будет город-сад!» — это ведь о Кузнецкстрое). И оценка потенциала советской промышленности в общем не являлась невыполнимой задачей, что вполне доказал тот же Генри Киссинджер, выпустивший в 1957 году работу, в основу которой положил анализ советской региональной прессы — хотя, конечно, для адекватности такого анализа требовались способности уровня киссинджеровских.

Другой аспект, на который обратил внимание Колеров, — свершившаяся в России в начале 1990-х и во многом изменившая представления о сталинской эпохе архивная революция. Ельцин в 1992 году распорядился рассекретить все архивные документы, которые касались репрессий. «Наш брат-архивист поступил правильно — он не стал отличать ГУЛАГ от не-ГУЛАГа, где там чего лежит, а начал тотально рассекречивать все ведомства», — заметил Колеров. И это рассекречивание значительно дополнило представление о государственном устройстве Советского Союза при Сталине, которое историк охарактеризовал как «диктатуру сверхминистерств», к которым отнес НКВД, Наркомтяжпром, Наркомпрос и еще несколько ведомств, на которые замыкались почти все функции, ключевые для существования державы. Так, тот же НКВД/МВД занимался широчайшим спектром дел — буквально от вытрезвителей до ядерной программы.

Открытие в результате архивной революции огромного массива источников по истории сталинского Советского Союза оказалось тем более значимым, что к рубежу 80-90-х годов XX столетия западную историографию по данной теме поразил острый кризис, поскольку имевшиеся в ее распоряжении источники, в частности те же воспоминания многочисленных эмигрантов, оказались уже исчерпаны. Хотя западная историография сталинского Советского Союза при ее ангажированности даже на уровне источниковой базы имеет свои важные достижения — так, в ней уже в конце 1940-х годов было обсуждено число попавших под репрессии людей и даны максимально возможные оценки, на фоне которых ярко смотрится бредовость популяризованных Солженицыным цифр профессора Курганова, по которым советский режим загубил аж сто миллионов собственных граждан. А проведенные российскими историками уже в постсоветский период исследования уже основывались на документальной базе. И, например, по работам Виктора Земскова видно, что численность единовременно заключенных в той же системе исправительно-трудовых лагерей на пике не превышала 2,5 миллиона человек, а большую часть сталинского периода была существенно ниже — что не снимает болезненности и трагичности темы сталинских репрессий.

Колеров также подчеркнул абсурдность заявлений, будто Солженицын и его «Архипелаг ГУЛАГ» открыли людям глаза на трагедию репрессий — при том большом масштабе (выглядящем «скромно» на фоне солженицынских сотен миллионов, но на деле большом) «закрыть» глаза можно было только специально. И дело не только в масштабе, а и в том, что ссыльные и заключенные ИТЛ и ИТК, даже военнопленные находились отнюдь не в другой вселенной, и социальная грань между ними и теми, кто находился на свободе, была весьма зыбкой: в пример историк привел письмо из особой папки Лаврентия Берия, в котором партийное руководство Донецкой области спрашивало у Сталина разрешения переселить в освободившиеся после репатриации германских военнопленных бараки шахтеров (не зэков, свободных советских граждан) из землянок. В итоге туда все же заселили заключенных. Этот пример также выпукло показывает и общую суровость и трудность эпохи.

Затрагивая вклад русских эмигрантов в формирование западной историографии Советского Союза, Колеров также отметил и их роль (в частности, роль русских меньшевиков) в антисоветской концептуальной борьбе — в частности, в оформлении и распространении концепции тоталитаризма, которую еще на исходе Второй мировой войны начали внедрять на Западе для уравнивания СССР и нацистской Германии в массовом представлении. И в этой связи историк обратил внимание на то, как выстраивалось противоборство этой концептуальной борьбе с советской стороны и какую роль в этом играли оперативное получение и агрегация важнейшей информации со всего мира — и на этом поприще особое место занимало Телеграфное агентство Советского Союза, представлявшее «феноменальную, фантастическую систему». Масштабный и своевременный мониторинг, в частности, позволил Советскому Союзу после того, как в западных СМИ проскользнула информация о грядущем выходе работ о пакте Молотова — Риббентропа и секретных дополнительных протоколах к нему как «преступном сговоре двух тоталитарных диктаторов», принять соответствующие меры, и практически одновременно с выходом на Западе этой литературы в Советском Союзе были изданы работы о Мюнхенском соглашении. «Кто там у нас с Гитлером дружил?!» — прокомментировал историк.

Колеров также коснулся исследований о практике национально-государственного строительства в Советском Союзе, исходившей из представления о всемирной социалистической революции как совокупности национальных революций. И это представление в том числе обусловило, например, предоставление БССР и УССР мест в Организации объединенных наций.

Подытоживая свою речь, Колеров вспомнил слова своего деда-фронтовика, своих переживших оккупацию родителей, для которых Великая Отечественная война была не просто частью Второй мировой войны, пусть даже главной, а была «нашей Большой Отечественной войной», которая сейчас продолжается.

Член Научного совета РВИО, научный консультант Тульского государственного музея оружия, доктор исторических наук Григорий Герасимов кратко рассмотрел сложившиеся в отечественной историографии подходы к оценке роли Сталина в Великой Отечественной войне. По его мнению, сложились следующие подходы:

Апологетический, основы которого заложены самим Сталиным и который в предельном выражении доходит иногда до почти полного отрицания ошибок и недостатков в деятельности Сталина при превознесении достижений.

Критический, который подразделяется на коммунистический, основу которого заложил Никита Хрущев, и либеральный, которые с разных идеологических позиций устремлены примерно к одному — к умалению вклада Сталина в победу над фашизмом, с одной стороны, через подчеркивание, преувеличение, а порой и сочинение сталинских ошибок и упущений, а с другой стороны, через преуменьшение или вообще отрицание сталинских заслуг. Либеральный критический подход, по оценке Герасимова, по сей день преобладает в российской исторической науке.

Замалчивающий, который применяется, когда деятельность Сталина во время Великой Отечественной войны не получается оценить с позиций разделяемой теории. Ярким проявлением такого подхода Герасимов считает выходивший в брежневское время 12-томник по истории Второй мировой войны, в последнем томе которого Сталин упоминается всего четыре раза, тогда как Черчилль восемь, а Гитлер — 22.

Объективистский, приверженцы которого пытаются оценить роль Сталина, избегая каких-либо идеологических рамок, а только опираясь на факты и отрицая крайние, полярные оценки. Популярности этого подхода среди историков способствует распространенное убеждение, что ученый не должен руководствоваться какой-либо идеологией. Герасимов подобное убеждение расценивает как заблуждение, поскольку если человек не руководствуется теорией, то он руководствуется здравым смыслом, который, по формулировке историка, «есть ничто иное, как аксиомы господствующего мировоззрения». То есть приверженцы объективистского подхода неосознанно применяют теорию, а «любое неосознанное применение теории хуже, чем осознанное, поскольку непонятно, откуда взялись оценки, откуда растут ноги у этих интерпретаций».

В общем Герасимов объяснил распространение объективистского подхода отсутствием господствующего мировоззрения в государстве и обществе. Вместе с тем историк отметил, что постоянные шарахания в оценках исторических событий при переменах конъюнктуры и господствующей идеологии подрывают доверие к науке.

Герасимов предложил оценку роли Сталина основывать на идеалистическом подходе, в основе которого лежит постулат, что главной причиной и движущей силой истории является человек, а не внешние объективные факторы — человек творит историю. С точки зрения этого подхода нельзя судить о действиях человека с тех мировоззренческих позиций, которых в ту эпоху, когда этот человек жил, не существовало. А поскольку невозможно провести оценку без опоры на ту или иную теоретическую систему, то, считает Герасимов, следует отталкиваться от той системы, которая была господствующей в оцениваемый исторический период. Соответственно, деятельность Сталина нужно оценивать «с позиций современного ему коммунистического мировоззрения», которым руководствовался как сам Сталин, так и большинство советских людей того времени.

С этих позиций роль Сталина в подготовке к войне и ведении ее оценивается в целом положительно, что не отменяет ряда крупных его ошибок, однако по сравнению с руководителями других подвергшихся фашистской агрессии европейских стран Сталин ошибался меньше и не в такие критичные моменты.

Профессор кафедры истории и теории политики факультета политологии Московского государственного университета, доктор политических наук Сергей Черняховский отметил, что оценка роли Сталина зависит не только от идеологической позиции, политических симпатий и антипатий, но и от понимания контекста, в котором действовал Сталин, и мотивов, которыми он руководствовался.

По мнению Черняховского, Сталин принимал решения из расчета в первую очередь не на военный успех, тактический или даже стратегический, а на политический, именно политическое измерение войны для Сталина имело приоритет по сравнению с военно-техническим. Причем Сталин многие решения принимал с прицелом на весьма отдаленный эффект, его расчеты всегда шли на много ходов вперед, и с этой точки зрения представление об издержечности и ошибочности многих его решений далеко не бесспорно. В решениях Сталина всегда был «расчет на второй, третий эшелоны последствий», что часто упускается из виду его критиками.

Черняховский заметил, что Сталин стал великим стратегом не потому, что умел играть по установившимся правилам, а потому, что умел на ходу менять правила для решения своих задач. И эта особенность во многом связана с некоторыми страницами ранней биографии Сталина, показывающими, что он был не просто профессиональным революционером и тем более боевиком.

Политолог напомнил, что до полного ухода в партийную деятельность Сталин работал вычислителем в Тифлисской обсерватории, для чего следовало тонко разбираться в математике и астрономии, а его стихи показывают, что личность Сталина — «личность байроновского просветительского типа», устремленная к преобразованию мира, созданию нового справедливого человечества. И эта устремленность определяла деятельность Сталина до конца жизни, и многие послевоенные планы (преобразование природы, ядерная программа) можно рассматривать в том же русле.

Профессор Военного университета Министерства обороны России, доктор исторических наук Юрий Рубцов согласился с Модестом Колеровым, что положение России и контекст, в котором она существует сегодня, во многом перекликаются с положением Советского Союза и контекстом Финской войны 1939–1940 годов, начиная от изоляция нашей страны со стороны коллективного Запада и заканчивая в существенной степени развитием событий. И такие переклички показывают, что «ничего не является объектом прошлого, все это сегодняшний день», тем более что параллели можно провести и с событиями более чем трехсотлетней давности, с временами Петра I.

Также Рубцов отметил и связь специальной военной операции по демилитаризации и денацификации Украины с Великой Отечественной войной, поскольку эта операция продолжает борьбу с фашизмом, который, увы, не был уничтожен в 1945 году.

Сотрудник Института военной истории Военной академии Генерального штаба Вооруженных сил России, кандидат исторических наук Алексей Исаев посвятил свое выступление вопросу о Сталине как о военном деятеле и начал с ответа на расхожее представление о Сталине как человеке, некомпетентном в военных вопросах. Исаев отметил, что документы показывают как раз хорошее понимание Сталиным многих реалий и тенденций военного дела того времени — например, те правки, которые он внес в доклад ставшего после Финской войны наркомом обороны Маршала Советского Союза Семена Тимошенко, человека вполне сведущего в военных вопросах. В этих правках Сталин особо акцентирует внимание на роли артиллерии как «бога» войны XX века, а также на необходимости усиления брони танков в условиях развития средств противотанковой борьбы.

Одним из сталинских действий, приблизивших победу Советского Союза в Великой Отечественной войне, Исаев назвал решение, причем противоречившее мнению большинства советских военачальников, отказаться осенью 1943-го от окружения германских войск в Донбассе и сосредоточиться на скорейшем продвижении к Днепру — в результате советские войска смогли форсировать великую реку и создать на ее правом берегу плацдармы до того, как отступающие гитлеровцы на ней закрепились. Вместе с тем Сталин вовсе не пренебрегал мнением подчиненных, и весной 1944-го прислушался к доводам Георгия Жукова и Алексея Антонова, предложивших в летней кампании нанести мощнейший удар не на Украине, где до того были наибольшие успехи, а в Белоруссии, где с осени 1943 года советское наступление вязло в позиционных боях. Данное решение оказалось верным, поскольку противник как раз ждал, что советское командование предпочтет развивать успехи на Украине, куда и стянул основные резервы, и размах советской операции «Багратион» в Белоруссии оказался для нацистов неожиданным.

Вместе с тем Исаев выразил мнение, что при всех выдающихся способностях в вопросах стратегии и оперативного искусства, в улавливании многих тенденций развития военного дела Сталин все же недостаточно разбирался в таком важном аспекте, как тактика, что во многом обусловлено отсутствием у него личного опыта действий в тактическом звене. Данная слабость привела, например, к тому, что изданный в октябре 1942 года приказ наркома обороны №306 резко ограничивал, даже почти запрещал эшелонирование боевых порядков частей и соединений и создание тактических резервов, что сужало возможности командиров влиять на обстановку, усиливая за счет следующих эшелонов и резервов тот или иной участок.

Также свои издержки имела склонность Сталина ставить политические соображения впереди военных. Например, весной 1944 года политическое требование скорее достигнуть советской границы, для исполнения которого 1-я гвардейская танковая армия Михаила Катукова была направлена далеко за Днестр и не смогла помешать прорыву из котла у Каменец-Подольского 200-тысячной германской группировки.

В завершение Исаев отметил, что именно сложность, объемность фигуры Сталина только придают живости и потому «не надо делать из него такого золоченого божка».

Далее вновь взял слово Анатолий Кошкин. Он отметил решимость Сталина в достижении целей.

Так, опубликованные переговоры Сталина с Блюхером во время конфликта с японцами у озера Хасан показывают, что именно по настоянию из Москвы локальное вроде столкновение завершилось активным использованием с советской стороны авиации, танков, артиллерии, что стало неожиданностью для японцев. И год спустя, когда японцы устроили конфликт на Халхин-Голе, Советский Союз снова пошел на повышение интенсивности противостояния, показывая японцам, что не будет легкой добычей и что им рассчитывать на повторение победы 1905 года не стоит. Эти действия были призваны «отучить японцев от мысли воевать с Советским Союзом» и позволили избежать войны на два фронта.

При этом Сталин наряду с решительностью проявлял осторожность и выдержку, не допуская излишнего ослабления советской группировки на Дальнем Востоке даже осенью 1941 года, когда гитлеровские войска рвались к Москве.

Кошкин указал на недооценку даже у нас, в России, важности присоединения Советского Союза к войне против Японии в 1945 году. Он рассказал, что в ходе Каирской конференции 1943 года Франклин Рузвельт обсуждал с глазу на глаз с Чан Кайши возможность создания между США и гоминьдановским Китаем плотного военного союза, подразумевавшего в том числе устройство американских военных баз вдоль советско-китайской границы и фактически превращение США в гегемона Восточной Азии. Появление советских войск в Маньчжурии и последующая поддержка коммунистов в Китайской гражданской войне не допустили реализации подобных замыслов.

Отдельно историк высказался насчет порой предъявляемых в адрес Сталина упреков в отказе от высадки войск на Хоккайдо. Он отметил, что вопреки существующему представлению Сталин не собирался создавать на Хоккайдо социалистическую республику, поскольку осознавал и отсутствие в тогдашнем японском обществе политических сил, способных обеспечить подобные замыслы, и весьма слабую восприимчивость японского менталитета к социалистическим идеям вообще и марксистским в частности. А операцию по высадке на Хоккайдо Сталин отменил не в последнюю очередь потому, что для Советского Союза стало бы лишним бременем после опустошительной войны создавать дополнительную зону оккупации, население которой пришлось бы кормить. А продовольственная ситуация в Японии к 1945 году была столь тяжелой, что в японском правительстве рассматривался даже вариант предложить солдат Квантунской армии Советскому Союзу в качестве рабочей силы буквально за еду.

Профессор Военного университета Министерства обороны России Николай Илиевский обратил внимание на разницу подходов к оценке роли первых лиц держав, составивших костяк Антигитлеровской коалиции. Роль Черчилля часто приукрашивается и преувеличивается как в силу умелой саморекламы герцога Мальборо, так и в силу позиции британской элиты. С Рузвельтом же дело обстоит иначе — его роль существенно принижается ввиду давней неприязни к нему американской элиты. В свою очередь, деятельность Сталина целенаправленно искажается как в России, так и на Западе, «причем с затратами таких сил и средств, что порой кажется, только одного этого факта достаточно, чтобы признать сталинскую деятельность позитивной и совершенно выдающейся — знаете, как в математике, методом от противного».

По мнению Илиевского, для оценки роли Сталина в отечественной и мировой истории необходимо признать ряд основных постулатов, из которых первым является принцип объективности, совмещенный с оценкой не только на рациональном, но и на нравственном уровне; вторым — комплексный подход к анализу с учетом всей тридцатилетней сталинской эпохи, в которой тема Сталина и Великой Отечественной войны является только квинтэссенцией.

При этом Илиевский отметил, что тема политического кризиса 1937–1938 годов до сих пор осмысливается недостаточно. Он подчеркнул лукавство тезиса о необоснованности репрессий, в котором упор чаще всего делается на юридическую сторону, а политическая и социальная остаются в стороне. А нарушения и преступления, допущенные при репрессиях в том числе лично Сталиным, не отменяют того факта, что последующие реабилитации проводились «не менее, если не более хаотично, необоснованно, формально, чем сами репрессии», особенно реабилитации времен перестройки и постсоветских лет, когда дошло до оправданий откровенных нацистских пособников.

Объяснение репрессий некими приписываемыми Сталину личностными качествами Илиевский предложил оставить на совести самих объясняющих, поскольку главным мотивом действий Сталина был государственный интерес, а главным смертным грехом, с точки зрения Сталина, — предательство, «к приемлемости которого нас в последнее время приучили».

Также Илиевский отметил особую важность взгляда на сталинское правление с точки зрения революции, поскольку, и об этом часто забывается, это была революционная эпоха. В этой связи историк оценил события 1953–1961 годов как по сути не антисталинский, а антисоветский и антикоммунистический переворот.

Значимым для обсуждения роли Сталина в Великой Отечественной войне, и в том числе его ошибок, Илиевский назвал дискуссии относительно того, использовались ли Сталиным и советским руководством в целом все возможности в тех или иных сложных ситуациях. Например, можно ли было добиться оттягивания войны хотя бы на год, все ли возможности Сталин использовал — в частности, могла ли как-то повлиять более гибкая позиция советской делегации на переговорах в ноябре 1940 года в Берлине.

Профессор Московского государственного лингвистического университета, член Российской ассоциации историков Второй мировой войны, доктор исторических наук Алексей Плотников обратился к теме ведения при Сталине борьбы с национализмом.

Плотников заметил, что возрождение фашизма «мы сами же во многом допустили» и не следует во всем винить советскую власть и попрекать, что она не добила тех же бандеровцев, а вот изучить советский опыт дававшей реальные результаты борьбы с национализмом имеет смысл.

Историк отметил, что в теме борьбы при Сталине с украинским национализмом часто обходятся и забываются события, произошедшие в период между присоединением западных областей Украины и Белоруссии к СССР осенью 1939-го и нападением Германии в июне 1941-го. В этот короткий период провели против разветвленного подполья украинских националистов, связанного с германскими спецслужбами, ряд очень результативных операций, перехватив эстафету у ранее боровшихся против этого подполья польских спецслужб. Полному разгрому украинских националистов чекистами на присоединенных западноукраинских территориях помешало только германское вторжение. Причем именно в этот период вырабатывались многие методы, активно применявшиеся в подавлении украинских националистов уже с 1944 года.

Для борьбы против украинских националистов в сталинское время была выработана политика, сочетавшая беспощадное уничтожение непримиримых врагов, нейтрализацию разными способами (не только через физическую ликвидацию) менее накаленных и, что было особенно важно, перетягивание на свою сторону колеблющихся, которые затем содействовали борьбе против националистов.

Плотников подчеркнул, что в незавершенности борьбы против украинских националистов нет вины Сталина, ушедшего из жизни в 1953 году, — при нем как раз эта борьба велась очень эффективно.

Профессор Военного университета, действительный член Академии военных наук, доктор исторических наук Вячеслав Зимонин указал на два момента, связанных с ролью Сталина в войне, касающихся принятия решения о присоединении к борьбе против Японии.

Во-первых, Сталин еще на Тегеранской конференции дал принципиальное согласие на вступление в войну против Японии. Это, полагает Зимонин, способствовало тому, что и западные союзники пошли на открытие Второго фронта в Европе.

Во-вторых, историк назвал очень удачным выбор Сталиным на роль главнокомандующего советскими войсками на Дальнем Востоке Маршала Советского Союза Александра Василевского, как и ранее, в 1942 году, вверение Василевскому обороны Сталинграда, а в 1945-м назначение его на должность командующего 3-м Белорусским фронтом.

Зимонин также отметил, что не в последнюю очередь участие Советского Союза в войне против Японии недооценивается из-за того, что Япония вскоре после этого капитулировала, хотя как раз именно советское наступление стало одним из решающих факторов, приведших к такой развязке — союзники ожидали, что война против Японии продлится еще долго и обернется колоссальными жертвами.

В завершение Зимонин сказал о необходимости полноценного возвращения в российский календарь Дня победы над Японией.

Советник Российской академии ракетных и артиллерийских наук, заместитель главного редактора «Военно-исторического журнала», доктор исторических наук Владимир Кикнадзе среди идей и решений Сталина, актуальных для наших дней, особо отметил его настойчивость в проведении трибуналов над нацистскими, японскими военными преступниками, коллаборационистами.

По оценке Кикнадзе, если бы не проявленная Сталиным настойчивость и последовательность в проведении Нюрнбергского процесса, Хабаровского и других процессов в том виде, в каком они были проведены, «мы сегодня не говорили бы и не имели бы достаточных юридически-правовых оснований для привлечения к ответственности преступников киевского режима». Причем подготовка к воздаянию совершившим преступления против человечности началась задолго до 1945-го — так, большую роль в этом сыграла Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, созданная 2 ноября 1942 года.

Член Общественной палаты России, профессор кафедры журналистики Рязанского государственного университета имени Есенина, доктор филологических наук Ольга Воронова отметила такую острую проблему современной российской действительности, как разница между оценкой значения Сталина в сознании народного большинства и в официозе.

В национальном сознании происходит ресталинизация и ресоветизация, что показывают многие социологические исследования, согласно которым 70% населения оценивают Сталина как одного из самых выдающихся деятелей всей отечественной и мировой истории и одобряют его деятельность, а в то же время на уровне официальном при праздновании Дня Победы 9 мая и не только фигура Сталина, как правило, в лучшем случае обходится умолчанием. Причем молодое поколение также очень сильно проникнуто интересом к советскому опыту, а потому ожидания некоторых, что с уходом старших поколений уйдет и ностальгия по Советскому Союзу, не оправдываются.

Воронова предложила одно из следующих заседаний посвятить нынешней специальной военной операции России на Украине, историческим, политическим, философским корням украинского национализма и насущной проблеме борьбы против современного украинского нацизма — и провести это заседание с участием ученых Донбасса.

Секретарь Союза писателей России, главный редактор издательства «Вече», кандидат исторических наук, заслуженный работник культуры России Сергей Дмитриев призвал членов Научного совета издавать новые книги о Сталине и сталинской эпохе как животрепещущей теме, не оставляющей равнодушными миллионы людей в нашей стране. Причем это касается не только научной литературы, но и художественных произведений.

Заместитель председателя Научного совета РВИО, профессор МГИМО, доктор исторических наук Михаил Мягков напомнил, что Россия выдерживала годы тяжелых испытаний благодаря мобилизации всех сил — как физических, так и интеллектуальных и духовных — для победы трудились не только воины, рабочие, крестьяне, но и ученые, писатели, художники. И для историков сейчас приобретает чрезвычайную важность раскрытие тех страниц истории Великой Отечественной войны, которые перекликаются с днем сегодняшним — это и освобождение Одессы, и десант Ольшанского в Николаеве.

Окончательно же роль Сталина в Великой Отечественной войне, как считает Мягков, проявится во всю силу тогда, когда Россия будет диктовать условия мира. Потому что Сталин не шел на компромиссы, когда дело касалось существования державы.

В завершение заседания Модест Колеров подчеркнул необходимость добиться того, чтобы будущая капитуляция нацистской Украины не стала пирровой победой для нашей страны. Для этого, по мнению главного редактора ИА REGNUM нельзя допустить ошибок прошлого и воссоздания большой Украины за счет России. «Этот цикл мертвых душ, которые превращаются в гитлеровцев, которые сейчас пытают и убивают наших пленных с особой жестокостью, — этот цикл должен быть закончен».