Кто и зачем ведёт в России битву за историю

Существует старый советский анекдот о том, что в школе есть два самых главных предмета. На вопрос о том, что это за предметы, даются разные ответы, но все они неправильные. После удивлённого вопроса собеседнику говорят, что два самых главных предмета — это НВП (начальная военная подготовка) и история. На ещё более удивлённый вопрос «почему» следует ответ: «НВП учит, как стрелять, а история — в кого».

История — это не просто часть, а базовая основа глобальной гибридной информационно-психологической войны, главная цель которой — изменить поведение человека. История в этом смысле — это этика, воплощённая в примерах. Здесь не просто помогают сориентироваться в системе координат «свой-чужой», но прежде всего вводят области сакрального и десакрализованного.

Человек получает ориентиры того, с кем и чем ему себя идентифицировать. От чего отрекаться и что делать образцом для подражания. «Юноше, обдумывающему житьё, решающему, делать жизнь с кого, скажу, не задумываясь — делай её с товарища Дзержинского», — говорил Маяковский, и тут он попал в самую суть того, кому и зачем нужна история.

Важность истории для государства состоит в том, что как только часть населения начинает считать определённый этап истории не своим, а чужим, государство автоматически распадается. Общность нации — это общность прошлого. Пример СССР лучше всего иллюстрирует это правило. Интерпретация истории России как «проклятого прошлого» сначала легитимировала распад Российской Империи, но потом этот же принцип, будучи перенесён на советский период, обосновал требование распада СССР.

Сейчас это же происходит в отношении государственности Российской Федерации. По сути, история России ХХ века — это сплошная статья В. И. Ленина «От какого наследства мы отказываемся». Мы постоянно отказываемся от определённых видов своего исторического наследства, и каждый такой отказ сопровождается крахом нашей предыдущей государственности.

Именно потому битва за историю есть битва за психологию людей, битва за психоисторию. Важна не историография как совокупность дат и событий, а отношение к ним. Историографическая правда состоит в том, когда Владимир крестил Русь, но важно не это, а то, что он вообще её крестил. Дата тут перестаёт иметь значение, и важным является лишь сам факт, само событие, так как оно стало основой нынешнего типа русской цивилизации и защищающего её типа государственности в определённых границах на географической карте.

В войне России с Западом за Украину и Белоруссию в центре оказалась история. Вообще, легитимность притязаний на ту или иную территорию начинается с обоснования легитимности факта прошлого владения ею той или иной исторической общностью. Нет никакого другого обоснования экспансии или защиты от неё. Тут история становится сферой сакрального знания и переходит из науки в жречество. Ибо кому нужна такая наука, если она не обосновывает право наций на самоопределение?

История как разновидность информационной войны состоит в серии информационных операций, нуждающихся в защите так же, как и любая другая разновидность оружия. С помощью информационных операций разрушаются экономические системы, что показал опыт разрушения СССР.

В конечном счёте оперирование историей для разрушения связности тех или иных пространств и перехвата этой связности внешними центрами управления и влияния преследует именно эту цель. Лишённые своей истории территории теряют доступ к своим ресурсам.

Исторический миф, без которого никакое нациестроительство невозможно, требует монологической среды, где присутствуют некие авторитеты, сообщения от которых признаны правдивыми. Разрушение государственности начинается с разрушения авторитета таких источников и с насаждения мифа о благотворности диалогической среды, требующей иных правил прохождения информации.

По этим правилам, чужие сообщения признаются ложными, а тот, кто их повторяет, идентифицируется как враг. Переформатируется прежде всего система «свой-чужой», а «истина» уже выводится из того, от кого (своего или чужого) производится сообщение.

Любой спор по поводу трактовки истории является кризисом. Задача тех, кто управляет этим кризисом, в том, чтобы раздуть его до максимальных размеров или предотвратить такое раздувание. Заказчику не нужна истина, ему нужен конфликт по поводу того, что считать истиной, и этот конфликт возможен только в диалогической среде, защита которой и есть главный постулат «демократии».

Именно через это осуществляется подрыв сакральности прежних авторитетов и насаждение новой сакральности других авторитетов, привнесённых в интересах заказчика конфликта.

Весь пантеон авторитетов перестройки направлен именно на эти цели. Неслучайно главными альтернативными историками этого периода считаются Солженицын и Пастернак. Художественные произведения объявляются источником не художественной, а исторической правды («Архипелаг ГУЛАГ», «Один день Ивана Денисовича», «Доктор Живаго» и проч.) Споры вокруг трактовок Горького, Шолохова и Достоевского стали основой споров о русской истории. Это был период смены авторитетов, после чего приступили к государственной деструкции.

Сейчас, когда Россия отмечает 350-летие со дня рождения Петра I, спор идёт не о датах, а о значении его эпохи для последующих эпох русской истории. Все мифы снова вступили в битву, так же как и в отношении любого русского правителя. Возносят Петра на пьедестал те, кто ищет в его эпохе оправдание и санкцию на те или иные решения современности. Прежде всего это сторонники СВО на Украине и те, кто считает противостояние Западу условием выживания нынешней России.

Но существуют и те, кто хочет выживания России вне влияния Запада, но видят в Петре разрушителя и опасный для России прецедент. Тут речь идёт о том, как насаждать в России прогресс, что считать прогрессом, как относиться к Западу и к своей традиции, в чём состоят заслуги и пороки созданного Петром типа государства.

Опять же, чтобы понимать, от какого наследства мы отказываемся. Видимо, без отказа от какого-то прошлого опыта никакое продвижение вперёд невозможно, даже если потом обнаружится, что это было продвижением назад, и от него необходимо отказаться.

Спор об имперском и советском прошлом не исчерпан с крушением Советского Союза, напротив, он стоит сейчас в центре дискуссии о том, от какого наследства мы отказываемся. Если в перестройку победил либеральный, исторически белогвардейский идеал, то сейчас он скомпрометирован и уходит на периферию, а в разгаре спор о том, какую форму исторического прошлого нам нужно восстановить в модифицированном виде для возвращения в адекватную историческую перспективу.

Спорят государственно-монархический и государственно-социалистический проекты, и они по-прежнему не обнаруживают признаков синтеза. Белогвардейцы продвигают Столыпина, презираемого как социалистами, так и монархистами. Монархисты защищают формулу «самодержавие-православие-народность», для них Столыпин — очередной вестернизатор-неудачник, а Сталин и Пётр — варианты Антихриста на троне.

Сторонники СССР предлагают взять за основу сталинскую концепцию государства, считая хрущёвско-брежневский и тем паче горбачёвский период девиациями и причиной всех исторических неудач СССР («Власть к богатым рыло воротит — чего подчиняться ей?!», В. Маяковский, поэма «Хорошо!»).

Проблема в том, что сейчас белогвардейская элита у власти, но её проект всегда ведёт к распаду России и легитимизации этого распада. Более того, белогвардейский проект — это союз с Антантой, а в дальнейшем и с Гитлером. То есть отказ от суверенитета и встраивание в западный проект в статусе колонии. Под этот курс проводилась ревизия истории России и обосновывался весь её курс за последние 30 лет.

Внутренняя оппозиция путинского ядра привела к расколу в белогвардейских элитах, где антизападная суверенизаторская часть вынуждена отказаться от союза с Антантой. Однако проблема этого ядра в том, что внутренние связи с белогвардейской аксиологией пока не полностью разорваны и имеет место спор о том, какая модель для России и её элиты спасительна и какая версия истории должна быть положена в основу государственности.

Военные действия на Украине спонтанно реанимировали в России монархическую и советскую символики, помогающие преодолевать любую постсоветскую сепаратистскую идентичность. Белогвардейская государственность, существовавшая доселе под российским триколором, не имеет имперской интегрирующей нагрузки. Она отторгает любые попытки встроить в неё имперский блок. Ей чужд даже Столыпин, ей близок Керенский, она пропитана пафосом «роспуска империи», сепаратистской апологетикой с Беловежским синдромом.

Возвращать территории под флагом, под которым проводился их роспуск, исторически и идеологически сложно — приходится допускать большое число зон умолчания и манипулятивных трактовок, что создаёт тот самый диалогический режим, в рамках которого любая версия истории десакрализируется, и вместо неё вводятся версии дезинтеграторов. Всё-таки дезинтеграция проводится в рамках одного типа государственности, а интеграция — другого.

Именно изменение типа государственности России проводится у нас плавно и мягко начиная с известной путинской речи в Мюнхене в 2007 году. В 2014 году Беловежский тип российской государственности умер, хотя формально продолжает быть оформленным в прежние символы и идейно-смысловые атрибуты, первыми из которых являются трактовки российской истории, оправдывающие или объясняющие причины наших взлётов и падений. А значит, и наши задачи на будущее.

Битву за историю в России сейчас ведут отступающая белогвардейская элита, вышедшая из дворянства петровского типа государственности, монархисты, проигравшие дворянам битву за прошлое и будущее России, и советские социалисты, чьи разложившиеся потомки проиграли битву белогвардейцам.

Мировой кризис состоит в том, что все практикуемые в мире модели прошли через этапы исторического поражения. Нигде уже нет либеральной диалогической демократии как множественности версий истории — западное информационное пространство тщательно защищается от конкурентных версий истории и функционирует в монологовом режиме.

Сейчас к осознанию такой необходимости подошла и Россия. Будущее будет заполнено попытками эклектического синтеза антагонистических сейчас монархических и социалистических установок. Это будет союз левых и правых консерваторов, ибо никто из них в одиночку не способен победить правых и левых либералов.

Происходит возврат к принципу «Чья земля, того и вера», а это значит, что в новой модели построения многополярного мира каждый панрегион будет вынужден искать историческое оправдание своим геополитическим проектам.

Битва проектов будущего начитается с битвы проектов прошлого. Здесь лежат все обоснования прав на притязания на место под солнцем. Будущее будет принадлежать тому, кто завоюет прошлое, как бы парадоксально это ни выглядело на первый взгляд.