Факты против мнений: смогут ли экономика и экология заменить демократию?
Латур Б. Политики природы — М.: Ад Маргинем Пресс, 2018
Прогресс должен был решить все политические и экономические проблемы человечества. Изучение природы, человека, общества однажды позволило бы вывести формулу идеального порядка, государства Платона, лучшего из возможных в нашем несовершенном мире.
Идеологи капитализма верили, что стрела истории летит по инерции, и человечеству нужно лишь смиренно ждать, пока идеал будет найден. Марксисты показали, что развитие не гарантировано и за него нужно бороться: власть имущие защищают статус-кво (или, как фашисты, поворачивают в архаику), создают иллюзии конца истории; а угнетённые пытаются протолкнуть прогресс на шаг вперёд, пока не дойдут до коммунизма…
Почему же мы тогда живём в мире неравенства, лжи, кризиса демократии, расцвета исламизма, суеверия и иной архаики, непрекращающихся войн, надвигающейся экологической катастрофы? Объединявшая оба направления политической мысли вера в линейный и «объективный» прогресс знания воспринимается теперь не иначе, как злая шутка. Но что пошло же не так с накоплением знания, и как жить дальше?
Французский социолог науки и философ Бруно Латур в книге «Политики природы» доказывает, что идеальный порядок невозможно найти (в природе или человеке), просчитать или спроектировать. Естественные и социальные науки к концу ХХ века не только не приблизились к однозначному ответу, а пришли к прямо противоположному: неопределённости, относительности, релятивизму. Чем дальше развивалось знание, тем более сложным представал мир, тем более предвзятым и ограниченным оказывался взгляд учёного, политика, философа, моралиста. Ни учёный, ни вождь, ни даже бюрократия больше не могут удержать такое разнообразие. Беда в том, что они отчаянно пытаются.
Весь ХХ век правые и левые партии вели парадоксальную борьбу за реальность: победитель присваивал себе «объективное научное знание», а проигравшего обвинял в «утопизме» и в выдаче желаемого (мнения) за действительное (реальность), полностью отвергая его притязания. Хуже того, обе стороны быстро исключили из игры рядовых граждан: эксперты и профессиональные политики из числа топ-менеджеров или из руководства компартий ещё могли «компетентно» спорить о реальности, но рабочий с завода — уж точно нет! И если правые могли существовать в отрыве от «электората», то для левых такое отношение к массам как к средству осуществления просчитанной узким «авангардом» утопии оказалось фатальным.
В итоге мы оказались заложниками технократического мира: элиты обладают объективным знанием, а народ — лишь иллюзорным мнением. Пока владельцы разных несущественных мнений признают единую «реальность» (установленную властью), они могут сосуществовать в «мультикультурном» обществе. Политики даже стараются «учесть» эти мнения, но если условная пенсионная реформа «необходима» — то людям остаётся лишь смириться с выводом властных экспертов: ведь их мнения оказываются побиты реальностью.
Мы чувствуем, что что-то не так; что нам врут; что необходимость просчитана как-то не так (или вообще взята с потолка). Но разрыв между знанием власти и мнением большинства вызывает у нас смущение. Потому инстинктивное требование XXI века — сменить плохих управленцев на хороших, «компетентных» (либеральных экспертов или националистического вождя).
Латур видит в таком разделении мира на толпу с её иррациональными мнениями и на доступную лишь избранным интеллектуалам истинную Природу (то же с богами, философией, этикой и т.д.) фундаментальную ошибку западной культуры. Пристальное изучение наук, культур, религий и т. д., показало, что за «факт» или «истину» выдают сложную смесь из личных и общественных представлений, частных наблюдений и опыта, объединённую по некоей логике в теорию. Однако из практических соображений, из стремления к порядку и стабильности эту условность и частичность «забывают», откидывают. Вместо того, чтобы разжигать дискуссию, эта якобы установленная истина заставляет всех замолчать: учёные однозначно доказали, а вы обязаны принять (или получить ярлык иррационального).
Чем дальше, тем больше растёт доля отброшенного. Тем менее адекватным становится господствующее представление о «реальности». Тем больше накапливается напряжения и противоречий. Тем жёстче их подавляет власть. Результат оказывается максимально болезненным, абсурдным и произвольным: неадекватностью, усиленно выдающей себя за объективность.
С другой стороны, остальные граждане живут отнюдь не только мнениями: они трудятся, преобразуя окружающей материальный и социальный мир; они сами являются частью этих миров, с которой нужно считаться. Для них также характерна смесь представлений, наблюдений, опыта и теорий. Можно сказать, что разные люди касаются разных сторон реальности; но странно утверждать, будто учёные взаимодействуют с реальностью, а условные фермеры или политики существуют в эфире. Идея, будто социологи, экономисты и чиновники лучше понимают мотивацию и логику людей, чем сами люди, также подвергалась развёрнутой критике — в том числе и акторно-сетевой теорией самого Латура.
Читайте также: Российское общество: фантом или действительность?
Латур предлагает нам радикально перенастроить оптику, учитывая накопившуюся к XXI веку критику наук, философий и практический опыт. Исходной точкой становится коллектив, ведущий совместную деятельность. Чтобы вести деятельность, коллективу нужно ответить на вопросы: «сколько нас?» и «можем ли мы жить вместе?» (вернее, вести совместную деятельность). С одной стороны, ему нужно артикулировать (обнаружить, описать, наделить даром речи) всех участвующих в деятельности акторов (людей и нелюдей). С этой точки зрения учёные и иные специалисты (фермеры, инженеры и пр.) как бы представляют голоса нелюдей (животных, материалов, болезней и т.п.); а политики и моралисты помогают обрести голос разным группам людей. Все двусмысленности перевода и представительства прилагаются. С другой стороны, коллективу необходимо решить, как включить этих разных авторов в общую деятельность, и отбросить тех, которых включить нельзя.
Эти вопросы постоянно ставятся заново, поскольку в ходе деятельности коллектив сталкивается с новыми акторами — людьми и нелюдьми — чья активность вторгается в деятельность коллектива. Ранее отвергнутые, но оттого не растворившиеся в воздухе акторы также заново претендуют на включение в коллектив. Например, в ходе развития животноводства коллектив наталкивается на действие некоей болезнетворной бактерии. Биологи, зоологи, фермеры и т. д. со своих позиций описывают эту бактерию и её действие. Далее заинтересованные стороны решают, могут ли они «вписать» бактерию в деятельность коллектива — то есть, допустим, изменить стандарты качества корма, чтобы исключить заражение бактерией, или давать животным лекарство и т. п. Либо, если бактерия признана не очень опасной, а перестройка животноводства оказывается слишком сложной, — существование бактерии могут проигнорировать. То есть как бы «исключить» её из коллектива, не считаться с ней, не давать ей «голос» в организации деятельности.
Важно, что при такой постановке вопроса бактерии оказываются не исключительным делом учёных, а проблемой, требующей участия разных специалистов и значительной части коллектива: нужно не просто изучить независимые «законы природы», а соотнести феномен с конкретной коллективной деятельностью. «Мнения» и «ценности», отражающие позицию людей, здесь не менее важны и реальны, чем «факты», отражающие позицию бактерии.
Аналогичная схема работает и для групп людей — например, расовых и сексуальных меньшинств. Им нужно дать голос и либо явно вписать в коллектив (в том числе путём компромисса: изменяя организацию коллектива и организацию группы во имя совместной деятельности), либо отвергнуть их на данном этапе (при этом люди никуда не денутся и станут внешней угрозой, которая впоследствии снова заявит о себе).
Хотя эта схема далека от классических концепций, Латур утверждает, что она лучше описывает реальную общественную практику. Просто на деле артикуляция новых акторов всегда оказывается частичной; решения о принятии их в коллектив принимается не всеми заинтересованными сторонами, а лишь властным меньшинством, «затыкающим» все остальные голоса ссылкой на «объективность» своей (по факту частичной) точки зрения; а отвергнутых акторов не просто не учитывают при организации коллективной деятельности на данном этапе, а принципиально отказывают им в праве на существование со всеми практическими последствиями. Советский философ Эвальд Ильенков сказал бы, что власть оказывается у мнимой всеобщности — части, говорящей от имени целого, а по факту подменяющей собой целое. Латур же требует запустить и поддерживать (с помощью предлагаемых в книге принципов организации) постоянный процесс досборки частного до целого.
Читайте также: Горе от ума: почему «ошибки» власти — не обязательно ошибки
Можно вспомнить классический пример социолога Говарда Беккера, иллюстрирующий, как группы становятся аутсайдерами и девиантами. В США долгие годы свободно употребляли марихуану. В 1930-е годы этот феномен попался на глаза мелкому ведомству, решившему использовать его в пиаре для нагнетания атмосферы страха. Из-за общественного резонанса правительство поставило вопрос о запрете марихуаны. Но поскольку конопля использовалась в медицине, промышленности и т. д., собрался консилиум из представителей разных отраслей бизнеса, сделавший запрет очень локальным. Самым важным является замечание Беккера: если бы продавцы или потребители марихуаны были не менее организованной и причастной власти группой, то запрет мог бы вовсе не пройти. То есть изменилось бы и описание марихуаны, и её место в «коллективе» Соединённых Штатов. Сегодня этот феномен снова стучится в двери — через кампанию по легализации.
О судьбе исключённых групп рассуждает, например, философ феминизма Джудит Батлер, рисующая общество как процесс признания и интеграции всё новых и новых подгрупп населения (женщин, мигрантов, геев и т. д.). О необходимости подключить к принятию решений по государственной политике не только узкий круг учёных и политиков, но и широкую общественность (представителей бизнеса, профессиональных и местных сообществ, общественные организации, независимых экспертов и т. д.) твердят многие современные теоретики госуправления, а также теоретики сетей. Сам Латур опирается на практику экологического движения и критическое рассмотрение теорий экологии.
В общем, книга пытается подвести общую философскую и методическую базу под целый спектр критических теорий. А с другой стороны — подчеркнуть политический момент, зачастую остающийся недооценённым: решение многих вопросов может и должно стать более демократичным. И потому, что это повысит качество знания и принятия решений, а не понизит; и потому, что никакая бюрократия физически не способна получить знания в растущем экспоненциально числе сфер; и потому, что современный мир оказался насколько тесно связанным, что казавшиеся раньше частными вопросы (вроде «грязного» производства или социального демпинга, когда ухудшение условий труда в стране Х вызывает падение стандартов в стране Y) напрямую задевают интересы многих общественных групп.
Конечно, за рассуждениями Латура несложно рассмотреть материалистическую диалектику Маркса: человеческий коллектив, преобразующий одновременно себя и окружающий мир, создающий новые способы организации и передающий их через идеалы, порождающий власть и мораль как инструменты, но попадающий под их господство, и т. д. и т. п. Отсюда классический марксизм выводил и необходимость освобождения труда, и замены буржуазного государства «отмирающим» — коммуной, Советами, то есть передачей управления напрямую массам.
Латур переоткрывает марксистскую философию применительно к современному запросу на прямую демократию, на антиэлитаризм и борьбу с любым неравенством, на демократию участия. Будучи социологом науки, автор больше концентрируется на связи коллективной деятельности и познания, выступает против подавления коллектива авторитетом естественных, экономических и иных наук, которые должны не господствовать, а помогать обществу. В эпоху воинственной деполитизации Латур подчёркивает неотъемлемость политики в решении любой общественной проблемы. Эти задачи определяют специфический язык книги и угол рассмотрения.
Латур признаёт, что реальное собирание коллектива не будет ни бесконфликтным, ни безошибочным, ни быстрым. Но он явно преуменьшает степень необходимого изменения существующей организации западного общества, чтобы оно могло действительно включить голоса угнетённых людей и нелюдей (уничтожаемой природы в бытовом смысле). Тем не менее тезис, что и экологи, и учёные, и защитники морали в конечном итоге занимаются построением и организацией коллектива даёт определённый простор и для левой критики «буржуазной науки», и для политического объединения занятых, казалось бы, совсем разными сферами жизни протестных движений. Если социал-демократы с лёгкостью отбрасывали марксистское требование демократического участия, то Латур делает его главным пунктом повестки, без которого решение всех иных задач обречено на неудачу.