Демократия без народа: как Запад превращается в карикатурную Красную Угрозу
В холодной войне Запад противопоставлял СССР две основные ценности: потребительское изобилие и демократические свободы,
Уже к концу 1990-х годов множество политиков, публицистов и учёных Европы объявили о конце традиционных представлений о демократии. Оказалось, что демократический строй может быть не только «мажоритарным» — то есть основывающимся на всеобщих выборах. Расхожей стала идея «институциональной» демократии: чего-то вроде «технократии», когда основные решения принимают невыборные органы, состоящие из экспертов и вообще «компетентных» людей.
Мол, народ в массе своей — глуп, «некомпетентен»; чтобы избраться, его нужно кормить неосуществимыми яркими обещаниями. Реально эффективные же меры понятны только «избранным» умникам, которым вся эта выборная возня только мешает. Да и что можно успеть за 4−6 лет?.. В общем, победа над советским «тоталитаризмом» быстро обернулась желанием Запада установить аналогичный «тоталитарный» режим у себя, на замену ставшей теперь ненужной демократии.
Это удивительное превращение отразил в своей книге «Управляя пустотой» ирландский профессор сравнительной политологии Питер Майр. Автор описывает изменения, происходящие как в идеях, так и в реальной демократии Европы с 1950-х годов по конец 2000-х, а также раскрывает особенности наднациональной власти Евросоюза. Несмотря на то, что Майр позиционирует себя как социалист, он воздерживается от какого-либо внятного анализа и даже оценок тех или иных приводимых им схем: в конце книги профессор прямо заявляет, что не знает, как вернуть голос народу (и надо ли вообще это делать). Впрочем, приводимые Майром факты и цитаты складываются в довольно однозначную картину — и не в пользу европейских элит.
Профессор доказывает, что с 1980-х годов в Европе (да и во всём мире) стали явными две взаимосвязанных тенденции: отпадение от политики народных масс и отстранение от общества партий и политиков. Первое проявляется во всех европейских странах и почти во всех моментах демократической системы: от падения явки (особо показательно, что с 1990 по 2010 годы стали регулярно возникать рекордно низкие явки: 35 случаев против 10 за предыдущие 40 лет) и до сокращения численности партий (в среднем — более чем в 2 раза). Люди настолько разочаровались в выборах и партиях, что зачастую решают, за кого голосовать, уже на избирательном участке, причём на выборах разного уровня они могут отдавать голоса кандидатам от разных партий.
Читайте также: Мировой кризис власти: страны в поисках альтернативы демократии
Но не менее интересен и обратный процесс: отстранения политиков от избирателей. Майр утверждает, что партии в традиционном представлении существовали в Европе относительно недолго: выражение интересов какого-то класса (или явно выделенной группы людей), опора на профсоюзы, церкви и другие гражданские объединения. У классической партии было особенное «лицо», чёткая и отличающаяся от «конкурентов» программа. Целью её было взять в свои руки полную власть в государстве и провести радикальные реформы, во многом перечёркивающие предыдущий курс.
Со временем партии стали претендовать не только и не столько на выражение интересов конкретного общественного слоя, сколько на привлечение голосов всего населения под предельно общие программы и лозунги — «за всё хорошее». В качестве одной из причин этой трансформации Майр называет «размывание» общественных слоёв на Западе: с одной стороны, из-за растущей индивидуализации (например, разделения на меньшинства со своими проблемами), с другой — из-за смягчения классовых противоречий (перевоза промышленности в страны третьего мира, подкупа отечественных работников).
Впрочем, на примере Италии профессор раскрывает и другую сторону проблемы: радикальную позицию в Европе занимали в основном коммунистические партии, против которых единым фронтом выступали все остальные силы. Речь идёт не только о национальных партиях, вступавших в альянс, чтобы не допустить коммунистов до власти; прямое давление оказывалось со стороны США, открыто выражавших свою озабоченность усилением левых. Такое давление зачастую перерастало и в прямые репрессии против коммунистов. Параллельно шла полномасштабная война с профсоюзами (и за влияние на них со стороны директоров и капиталистов).
В итоге левым партиям был предложен компромисс: они поступаются радикальностью своих требований, и за это (зачастую уже под именем социал-демократов) их включают в правящий альянс. Поэтому новый этап партийной демократии приобрёл специфический вид: все конкурирующие партии имели примерно одинаковые программы (вскоре — не имели их вовсе), обращающиеся не к интересам конкретных групп, а популистски — ко всему народу сразу. Победу одерживала не одна какая-то партия, а альянс — зачастую включающий всех игроков. В дальнейшем такая конкуренция вылилась в противостояние двух партий (или двух постоянных альянсов), особо друг от друга не отличающихся и после прихода к власти продолжавших более-менее общую политику. От мобилизации сил через общественные организации отказались, стали использовать более массовую агитацию — в частности, выросла роль СМИ.
На третьем этапе эти «постоянные» партии стали срастаться с государственным аппаратом: с одной стороны, вся деятельность депутатов происходила внутри парламента, с другой — отдельные политики стали отождествляться скорее со своими государственными или профессиональными постами (Лавров — глава МИД, Кудрин — экономист), чем с политическими организациями. Партии реже выдвигают кандидатов на посты из собственных рядов и чаще «проталкивают» известных (часто — в неполитической сфере) людей со стороны.
Партии стали жёстче контролироваться государственным законом, а также «подсели» на бюджет: помимо выплат за каждое место в парламенте, им начали оплачивать всевозможные «накладные» расходы и обеспечивать место в СМИ.
Иными словами: раньше «профессиональные политики», будучи сами представителями господствующих классов, по крайней мере делали вид, что отстаивают интересы каких-то народных слоёв. Затем же политики просто стали бюрократами на службе у государства (принадлежащего этим самым господствующим классам), для которых выборы стали чем-то рудиментарным и совсем неудобным.
Наконец, сейчас партии обсуждают «немажоритарные» схемы демократии,
В реальности «немажоритарное» правление реализуется через власть таких надправительственных организаций, как Международный валютный фонд — состоящих из не выбираемых «экспертов», способных, тем не менее, определять политику целых государств. Майр указывает, что по своей задумке таким же образованием должен был стать и Евросоюз.
ЕС, по мнению профессора, — это целенаправленный конструкт европейских элит, «непонятный рядовому гражданину» (и реализуемый без привлечения к нему особого внимания), призванный обойти «ограничения» национальных выборных демократий. Совет министров и многочисленные комиссии там решают вопросы «за закрытыми дверями», а их решения оказываются обязательными для национальных правительств.
Правда, в качестве «кивка» понятной народам демократии создатели Евросоюза добавили в него некоторые мажоритарные процедуры: граждане могут влиять на решения ЕС через национальные парламенты и через выборы в Европарламент. Правда, Майр отмечает, что работу этой системы успешно саботируют сами политики: дело в том, что вопросы «институционализации» Европы (т.е. само решение об евроинтеграции и о том, в какой степени она должна происходить) должны решаться через национальный уровень, а «функциональные» проблемы (конфликт интересов, распределение ресурсов, передел территорий — уже в рамках интеграции) — вотчина Европарламента. Однако на деле решение функциональных проблем обсуждают только партии, борющиеся на национальном уровне, а вопросы евроинтеграции — кандидаты в Европарламент. То есть эти партии сознательно обещают своим избирателям те меры, которые они априори не смогут решить (т.к. не имеют соответствующих прав). Неудивительно, что интерес к выборам на уровне ЕС стремительно падает.
Наконец, по задумке, место выборных инструментов в Евросоюзе должен был занять прямой диалог элит с общественными организациями вроде объединения профсоюзов. Однако, как отмечает Майр, до сих пор этим каналом пользуется только бизнес: лоббисты и прочие группы интересов. При том, что ослабление низовых организаций было одной из предпосылок плана «демажоритарности», — можно предположить, что архитекторы ЕС заранее предвидели именно такой результат.
Элиты твердят, что «тоталитарный» режим (который почему-то называется «демократией») нужен им для обеспечения всеобщего блага, для установления «неполитической» власти технократов, «лучших людей». Однако их больной вопрос — легитимность. Кто определяет, что данный эксперт — а) действительно эксперт, б) именно он должен управлять государством? Замкнутый клуб элит? Тут напрашивается единственный «объективный» критерий — экономический успех! То есть править должны условные Абрамович и Прохоров…
Впрочем, те люди, что находятся у власти сейчас и создают эту систему — автоматически становятся ее мерилом и судьями; иными словами — они могут назначать сами себя и делать свою власть вечной.
Наконец, иллюзии западной демократии держатся на предположении, что в обществе нет противоборствующих групп и интересов; более того — что в нём есть особый слой «технократии», непогрешимый, неподкупный и более честный, чем Иисус. Слой, который не будет использовать данную ему абсолютную власть в личных, корыстных интересах, подавляя остальное общество.
Читайте также: Современная американская революция: как меньшинства захватили власть?
Политики, которых цитирует Майр, часто заявляют, что легитимность новой власти родится из тех очевидных достижений и благ, которые принесёт её господство. К сожалению, пока что она приносит лишь неравенство, кризисы и тотальное разрушение в странах самого Евросоюза — Греции, Испании…
Однако профессор прав, напоминая о кризисе и традиционной демократии. Майр робко предполагает, что, возможно, её нужно заменить прямой властью низовых организаций. Это предложение стоит дополнить: необходимо вернуться к политическим организациям, отстаивающим интересы конкретных групп людей, а не интересы мифических «всех» — оказывающихся на проверку «никем» (или, что хуже, — элитами). Ведь даже если сегодняшние власть имущие и смогут обеспечить «большую эффективность» (что пока не подтверждается) — её плоды пойдут не всему обществу, а лишь узкой его верхушке.
По части эффективности мы не выиграем ничего существенного; по части распределения и свободы мы можем проиграть всё.