Маекава, Танге, Курокава – учитель, знаменитость и юный техник
В своих материалах о японских архитекторах XX века мы рассмотрели отдельные знаковые проекты и периоды творчества Кисё Курокавы, Кендзо Танге и Кунио Маекавы. Порядок публикаций не является хронологическим, однако рассматриваемые в них профессионалы словно вытекали один из другого. Будучи представителями разных поколений, работавшими одновременно, эти трое дают исследователю любопытнейшую картинку связей, взаимного влияния и передачи опыта. Изучение больших архитектурных фигур позволяет обобщить тенденции в историческом процессе такой специфической страны, как Япония. И, к тому же, несёт в себе закономерный бонус из знакомства с сооружениями и проектами, отдельные из которых заслуживают или уже заслужили статус всемирного наследия.
Каждый из перечисленных архитекторов, которых мы теперь поставим в хронологическом порядке — Маекава, Танге и Курокава, работал в своём неповторимом сочетании стиля и творческой организации.
Маекава, принявший эстафету от первых архитекторов-инженеров Японии и наставивший страну на путь к современной архитектуре, перекидывая мостик непосредственно от Корбюзье — был скуп на публикации и малоизвестен за границей. Старожил выбрал концентрацию себя в каждом отдельном проекте, не выходя за границы строительного участка.
Танге, сложивший себя глобальным урбанистом, дал генеральные планы не только городов, но всей страны. Делая свои проекты, он становился знаменитым вместе с ними, энергично публикуясь, инициируя дискуссии об архитектуре и лично посещая все ключевые отраслевые события в мире.
Курокава, радикальный метаболист, будучи самым молодым из упомянутых, был из тех, кто готов создавать атомы архитектурной революции. Из всех троих Курокава имел менее официальный имидж и не чурался нонконформистского остроумия. К тому же ещё 10 лет назад Кисё был жив и успел дать несколько новейших зданий и даже проектировал один из российских стадионов.
Работая по-разному, представители японского архитектурного цеха тем не менее преследовали идентичные цели. Всех их в первую очередь волновал вопрос «о личности японца». Каждый так или иначе стремился поддержать и облегчить самоидентификацию соотечественников. Японская архитектурная интеллигенция послевоенного времени постоянно выдавала прикладные решения по данному вопросу. И если архитекторы «героического периода» во главе с Ле Корбюзье подчас игнорировали социально-политические условия, полагая возможным изменить мир исключительно через зодчество, японцы работали с тем же честолюбием, но совершенно прагматично.
Учитель Маекава повышал самооценку сограждан, окружая их современной архитектурой мирового класса, достойными материалами и тонким вплетением традиций. На разгадку его сооружений всегда требовалось время.
Создатель новых утопий, знаменитость Танге, глубочайше изучивший древнюю японскую аристократическую и крестьянскую архитектуру, искусно строил неотрадиционные здания, а позже ушёл в то, что мы называем сейчас «научной фантастикой». Однако вполне реализуемой с точки зрения техники.
Техницист-экстремист Курокава дал самый прямой ответ на проблемы «информационного века», проработав капсульную архитектуру и сравняв подход к проектированию и монтажу зданий с созданием любых других промышленных товаров. Его здания и их маркетинг были похожи на изделия японских автомобильной и радиоэлектронной промышленности.
Все трое реализовывались в самых престижных национальных проектах, примером предельной концентрации которых служит ЭКСПО-70 в Осаке. На «фестивале прогресса» они буквально состояли в одном коллективе, где была манифестирована полная преемственность поколений и взаимная поддержка.
Отринув фактурные примеры творчества рассматриваемых, нельзя не заметить их успешность на поприще обычной коммерческой архитектуры. У всех троих — в равной степени успешные проекты за рубежом, отмеченные различными наградами. Страны и корпорации мира — целенаправленно приглашали их, чтобы привнести свежести, замешанной на иной, чем местная, природе. С этой точки зрения все трое — несомненно успешные архитекторы-космополиты.
Западная архитектурная критика середины XX века, воспитанная на таких героях, как Корбюзье, Гропиус и Мис Ван дер Роэ, представляла архитектуру Японии чем-то вторичным и предпочитала не замечать нового строительства, просто игнорируя японцев. В чём-то ином усердствовали лишь критики-нонконформисты, вроде Рейнера Бэнема. Однако примерно во второй половине 1970-х мнения раз и навсегда очистились от поверхностности и возвели японскую архитектуру на пьедестал.
В то же время Советский Союз в лице таких специалистов, как Иконников, полноформатно и со всем вниманием изучал и обобщал сотворяемое Японией, с которой у СССР складывалось сотрудничество в самых разных сферах. А такие корифеи советской послевоенной архитектуры, как Посохин и равные ему, водили прямые знакомства со своими японскими коллегами и совместно творили на ЭКСПО-70. Плановому СССР, который строил целыми городами, был закономерно интересен урбанизм Танге, потому — его «Токио-60» был отлично изучен профессиональным сообществом. СССР были интересны любые общественные здания — от дворцов творчества до гигантских спортивных сооружений. Дизайном, инженерной частью, семантикой проекта — решительно всем.
Ещё одна природа советского интереса к архитектуре Японии, кроме урбанистики, подходу к индустриализации строительства, проектированию общественных зданий и творческого сотрудничества — форсированный пропуск через страну ведущего мирового опыта. От сохи — к сборному железобетону. Иностранцы посвящали себя работе в Японии, а японцы расползались по миру для накопления знаний. Это нельзя сравнить с эффективностью советских пятилеток, но в явлениях есть что-то общее. Культурный котёл, бурливший в расцвет авангарда — сам по себе решительного много дал японским мастерам.
Корбю бился в конкурсе на Дворец Советов и лично навещал СССР, строя здесь Дом Центросоюза. Одновременно с Маекавой, в 1930 году, в Париже работал Николай Колли. Имелась потрясающе живая творческая среда, в которой ВХУТЕМАС был на прямой линии с БАУХАУСом. Обобщённое мнение мировой истории архитектуры ортодоксально заявляет — оригинальным русским стилем является лишь один. И это — авангард. Кисё Курокава также начал свой путь в архитектуре с обобщения советского авангарда и даже посетил СССР в первый Фестиваль молодёжи и студентов (1957).
Отечественные модернисты и бруталисты всерьёз синтезировали со всем мировым опытом и наследием. Не в последнюю очередь — с японскими коллегами, строя большие комплексы в похожей монументальной манере. Это подспудно прослеживается в деталях, но это прямо указывал Иконников. Наконец — есть такие здания, как универсальный манеж ЦСКА на Ходынке, которые откровенно напоминают бетонные дворцы в японских префектурах. Ещё есть своя имитация «Башни Накагин» — московская гостница «Союз». Или, например, центральный ДК в Ивантеевке, сделанный не без оглядки на японские общественные здания Маекавы и Танге.
Занимаясь популяризацией японской архитектуры, советская пресса хвалила того же Танге за учёт социальных условий, находя в нём и в других что-то вроде социалистического духа. А в научно-фантастических планах — материалы для «Техники Молодёжи» и «ЮТ». Одновременно с этим наша архитектурная критика сокрушённо отмечала «фатальную неразрешимость противоречий капиталистического мира», из-за которой вполне способное быть осуществлённым революционное — оставалось на бумаге. Постоянно доносилось: «У нас — это возможно, или будет возможно скоро». Порой в менее тщательном подходе к деталям, но зато в грамотно выстроенном большом пространстве, без противоречий.
Тем не менее трудами своих выдающихся архитекторов, шедших через констатируемые советским взглядом противоречия, Япония манифестирует что-то отличающееся от банального глобального рынка. После Второй Мировой она точно не была просто ещё одной капиталистической экономикой и полуколонией. Доказательства тому — в синтезе бетона, стали, керамики и стекла.